Константин Михаленко - 1000 ночных вылетов

• Название: 1000 ночных вылетов
• Автор: Константин Михаленко
• Издательство: Яуза, Эксмо
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978–5–699–25270–1

Фронтовая судьба автора этой книги удивительна и уникальна.

За годы войны летчик Константин Михаленко совершил 997 только подтвержденных боевых вылетов и при этом остался в живых! Причем в полете его не защищали ни броня Ил-2, ни авиапушки «яков» и «лавочкиных» — лишь дерево и перкаль открытой кабины По-2, того самого «небесного тихохода», неприхотливого труженика мирного времени, в грозные годы войны ставшего ночным бомбардировщиком.

Вдумайтесь! Почти 1000 раз пришлось молодому выпускнику Харьковской военно-авиационной школы лететь сквозь смертельные трассы зенитных пулеметов и разрывы снарядов, под слепящими лучами прожекторов, на минимальной высоте и без возможности раскрыть парашют, если страшный удар расколет его «летающую этажерку». Летчики По-2 днем и ночью летали на разведку и бомбардировку противника, на транспортировку боеприпасов своим войскам и эвакуацию раненых.

Наши солдаты шутливо называли самолет По-2 «кукурузником», немцы — «кофейной мельницей» и «руссфанер». Но вклад, внесенный в нашу Победу этим маленьким самолетом и его бесстрашными пилотами, огромен. Не зря Родина оценила заслуги многих из них, в том числе и автора этих воспоминаний, самой высокой наградой — званием Героя Советского Союза.

---

— Братцы, пустите! Век не забуду! Табак отдам! Боевые сто грамм в рот не возьму. Пустите, черти! Я ж не тореадор!

— Будешь!

— Возьми полешко вместо шпаги…

— Снимай гимнастерку, заменит плащ. И опять же — легче бегать!

— Тореадор! Смелее в бой! — Это голос Бориса. Тоже мне друг. Но полешком вооружаюсь и стараюсь держаться ближе к коровьему хвосту. А за стеной вопят, как на стадионе:

— Давай! Давай!

— Смелей, тореро!

Мне отвечать некогда. С тоской поглядываю на спасительную дыру под крышей, прикидываю, что мне такую высоту не одолеть, и бегу. Не поймешь, кто за кем гонится — то ли корова за мной, то ли я за коровой. Подхватываю одно полешко и бросаю его у стены, где недостает двух верхних бревен. Второе полешко ложится на первое. Так. Теперь сильный рывок. Коровьи рога ударом в мягкое место помогают приобрести достаточное ускорение, и я шлепаюсь в снег по ту сторону сарая. У-ух!

Рывком распахиваю дверь общежития. Бешено стучит сердце, и дыхание, как у загнанной лошади. Дневальный отрывает нос от книги.

— Т-с-с! — предупреждающе поднимает он палец. — Эскадрилья отдыхает перед полетами.

— Отдыхает? — невольно перехожу на шепот и оглядываюсь: действительно, все лежат на нарах.

— Отдыхают?.. А я… я у вас тореадором выступаю?

Дневальный молча прикладывает палец к губам. Я тоже молча достаю пистолет и восемь раз стреляю в потолок.

— Салют, камарадос!

— Привет, старина! — Борис притягивает меня за руку к себе на койку. — Не сердишься, друже?..

Разве можно сердиться на друга? Тем более что он…

Эх, Борис, Борис! Я-то знаю, почему все реже и реже рокочут струны твоей гитары. Уж если ты и берешь ее в руки, то совсем не для нас. Знаю, почему ты все чаще уходишь к широкому плесу Днепра и что за беспокойная чертовинка появилась в твоих серых глазах. Впрочем, ни для кого уже не секрет, зачем вечерами появляется у самолетов тонкая, как днепровская тростинка, фигурка Тоси. Нет, не меня провожает она в полет, не мне навстречу распахиваются ее глаза, которые не в состоянии скрыть тревогу.

Эх, Борис, Борис, любит Тося тебя, черта!..

С Борисом мы друзья. Пришел он к нам в полк больше года назад вместе с Иваном Казюрой. Оба они окончили истребительное училище, летали на И-15 и на «Чайке»,[17] и на первых порах во всем их поведении чувствовалось нескрываемое пренебрежение к нашим тихоходам. Как же — летчики-истребители! Но первые же полеты на бомбежку показали, что и на наших «стрекозах» надо уметь летать, надо осваивать тактику ночного боя.

Вначале между мной и Борисом, назначенным в нашу эскадрилью, пролегло было скрытое соперничество, которое обычно возникает между молодыми летчиками. Мы оба были младшими летчиками в звеньях, то есть находились на первой ступени продвижения по воинской службе и ревниво следили за успехами друг друга. Если командир эскадрильи хвалил на разборах полетов Бориса, я принимал это как упрек в свой адрес. Если командир отмечал мой успех, Борис с трудом сохранял равнодушие. Но все это в прошлом. Теперь мы оба командиры звеньев. Позади сотни боевых вылетов, сотни боев. От былого соперничества не осталось и следа. Зато налицо симпатия, привязанность и искренняя дружба — ненавязчивая, спокойная, настоящая мужская дружба, в которой нет места недомолвкам и мелочным копаниям в душе. Мы понимаем друг друга без слов, нам стоит только взглянуть друг другу в глаза.

Однажды в свободный от полетов вечер, накануне Нового года, Борис пригласил меня в общежитие к девчатам из нашего БАО. До этого вечера я как-то не обращал внимания на них. Одетые в одинаковую мешковатую зеленую форму и кирзовые сапоги, все они выглядели на одно лицо. Недаром острые на язык солдаты называли их не иначе как «Воен-Машами». На этот раз девушки были в платьях. В обыкновенных гражданских платьях. Каждая в своем, и каждая — разная! И от этого все их лица стали тоже не похожими друг на друга. И вообще, я увидел вдруг в наших девчонках женщин. Это открытие настолько озадачило меня, что я весь вечер просидел в дальнем углу комнаты, так и не решаясь вступить в общий разговор.

Зато Борис сразу овладел вниманием девчат. Он знал уйму песен, хорошо аккомпанировал на гитаре и к тому же обладал довольно приятным баритоном. И Тося весь вечер не отходила от него. Рядом с ним, статным красавцем, она казалась еще меньше, еще стройнее и выглядела скорее девчонкой-школьницей, а уж совсем не солдатом. Что их влекло друг к другу, таких разных, таких непохожих? Музыка? Песни? Только позже я понял, что это была любовь. Та самая любовь, что всегда приходит неожиданно, не считаясь даже с войной.

Любовь… А измученная земля за Днепром задыхается в огне пожарищ, в смрадной вони трупов. Изрытая шрамами окопов, разорванная бомбами, залитая кровью, она хочет мира и покоя. Над линией фронта повисла обманчивая тишина. С наступлением темноты под мерным топотом солдатских сапог вздыхают дороги. С наступлением темноты приглушенно урчат моторы, лязгают танковые траки. Фронт подтягивает резервы, сосредоточивает силы для будущего удара.

В ночной тишине растворяются запахи полевых цветов. Запахи любви.

Полк отдыхает. Но на аэродроме техники готовят самолеты, подвешивают бомбы и набивают патронами металлические звенья пулеметных лент.

Эх, любовь…

В землянке КП, под накатом из неошкуренных бревен, выстроились шесть экипажей. Проверенных, опытных, обожженных пороховым дымом и спаянных боевой дружбой, единством взглядов и мыслей. На правом фланге лейтенанты Обещенко и Зотов, за ними капитаны Семаго и Швецов, старший лейтенант Мартынов и лейтенант Шамаев, затем лейтенанты Казюра и Краснолобов, Гаврилов и Кисляков и, наконец, я со своим неизменным штурманом лейтенантом Пивнем.

Командир полка вполголоса зачитывает боевой приказ. Маршрут Бориса на сегодня снят. Борис провожает меня к самолету, помогает натянуть лямки парашюта, а сам при этом нетерпеливо поглядывает в сторону землянки КП.

— Ладно уж, иди. Ждет!

— Угу. Ни пуха… Встречу!

— Поверил. Катись уж… Ромео!

Борис не знает, как я ему чертовски завидую. Да, завидую. Потому что он до краев заполнен любовью и живет только ею, живет только в настоящем времени — полностью и всласть.

Ландин проводит ладонью по крылу, и непонятно, кому адресованы его слова — мне или самолету:

— Поскорей возвращайся, старик…

А из-за леса, под всхлипывание расстроенного баяна, доносится обрывок полковой песни:

Взлетишь ты в ночку темную,
Весеннюю, безлунную…
Идешь по огонькам к передовой:
Там ждут тебя зенитчики,
Там ждут тебя прожекторы,
А «мессеры» гуляют над тобой…

Я защелкиваю карабин парашюта и переваливаюсь через борт кабины.

— От винта!

— Есть!

Тугая струя воздуха отбрасывает назад огоньки старта. В их мерцающем свете мелькают чьи-то темные силуэты. Кто-то машет руками. Может, это Ландин? А может, Борис и Тося?

Эх, Тося! Сегодня растает, непременно растает льдинка тревоги в твоих глазах. Сегодня ты будешь смаковать, как старое вино, каждую минуту покоя и тишины — свое тревожное военное счастье…

…Над линией фронта нас встречает привычный фейерверк — вспышки ракет, мерцание огоньков выстрелов. Сквозь сверкание огненных трасс и разрывы зенитных снарядов входим в лагерь противника, чтобы узнать его тайное из тайных — передвижение и дислокацию войск.

Наверное, в эфире и по проводам полевых телефонов уже несутся тревожные предупреждения:

— Ахтунг! Ахтунг! Русские разведчики в воздухе!

Наверное, сворачивают на обочины автоколонны, прячутся в укрытия танки. А мы до боли в глазах всматриваемся в очертания знакомых перелесков, дорог, деревень. Напряженный взгляд отыскивает в редколесье у проселочной дороги какие-то бесформенные пятна. Вчера их здесь не было.

— Что бы это могло быть? — спрашиваю у Николая.

— Могут быть автомашины, а то и танки. Все может быть.

— Проверим?

Николай перебрасывает на борт турель пулемета, и к земле несется голубой пунктир короткой очереди. Несколько пуль рикошетят о темные предметы.

— Танки! Коля, танки!

— Разведчик не может предполагать — он должен знать! — наставительно замечает Николай.

— Заходи для фотографирования. Снимок — документ. Вникаешь?

— Профессор!

Пока я строю заход, Николай успевает произвести расчеты. Небо полыхает вспышками фотобомб. В их ослепительном свете успеваю заметить торчащие из-под наваленных ветвей длинные стволы пушек.

Немцы поняли, что обнаружены, и ощерились огнем зениток. Вокруг нашего самолета хлопают разрывы, проносятся огни пулеметных трасс.

Мы уклоняемся от выстрелов и идем дальше вдоль намеченного маршрута, не сбросив на головы врага бомбы: рисковать мы не имеем права, добытые сведения дороже одного подбитого или уничтоженного танка.