Лео Яковлев - Чёт и нечёт

• Название: Чёт и нечёт
• Автор: Лео Яковлев
• Жанр: Биографии и Мемуары

Что касается содержания моего романа, то я заранее согласен с мнением любого читателя, поскольку все на свете можно толковать и так, и этак. Возможно, кто-нибудь воспользуется в отношении этого текста советом Джека Лондона и «оставит его недочитанным», если сможет, конечно. Я же, во всяком случае, старался сделать все, от меня зависящее, чтобы этого не произошло.

В то же время, две части этого романа по своему стилю не тождественны друг другу. Я столкнулся с теми же трудностями, что и Г. Манн в своей книге о славном короле Генрихе IV: книга о молодых годах моего героя получилась очень цельной, а о зрелых годах — фрагментарной. Это объяснимо: вселенная зрелого человека до определенного предела неуклонно расширяется, открывая ему все новые и новые области бытия. Описать все это во всех подробностях невозможно, да и, вероятно, не нужно, и чувство меры заставило меня превратить вторую часть романа в своего рода серию новелл и притч…

---

Теперь, когда под рукой у этих подонков оказались не кролики, а беззащитные жители, эксперимент можно было перенести на улицы захваченных городов, и вот в городе Н. на роль такого всеми любимого кролика более всего подходил, конечно, доктор Кранц, не имевший в здешних краях ни одного недоброжелателя. И поэтому местный фюрер посчитал, что ликвидация доктора Кранца должна носить не обычный деловой, а воспитательный характер. Все, кто имел несчастье остаться в городе Н., должны были стать соучастниками убийства любимого доктора, и тогда, возможно, кое-кто из тех, в ком дремлет тевтонское начало, станут опорой рейха в колонизации этих тучных земель.

Правда, следует отметить, что фольксдойче Иван Иванович, он же Иоганн Шрейбер, ставший теперь Шрайбером, — переводчик и специалист по местным делам при здешнем фюрере, лечивший своих детей только у Кранца, зная популярность доктора, старался отговорить своего начальника от этой затеи и советовал не выделять его из группы уже отобранных для тихого и спокойного расстрела в каком-то овраге. Это были взятые по доносу активистов евреи, цыгане, душевно-больные и пациенты кожной клиники-колонии, которым не было места в гитлеровском раю. Но Шрайбер еще не постиг всей душой железной логики нового порядка и потому потерпел неудачу.

Такой я мог себе представить по рассказу старой нянечки ситуацию в городе Н., возникшую там через год после моей встречи с доктором Кранцем.

Дальше, по ее же словам, события развивались следующим образом. Перед домом доктора Кранца, где тихая улица, как бы предчувствуя свое будущее, в далекие времена образовала небольшую площадь, были согнаны подвернувшиеся под руку жители города Н. Их сплоченность поддерживалась эсэсовцами с автоматами в руках и овчарками, рвущимися с поводков к толпе. Фюрер с балкона второго этажа обратился к народу устами Шрайбера и объявил, что сейчас здесь будут повешены особо опасные враги рейха — доктор Кранц и его жена, которые злонамеренно подрывали основы арийской морали. Какими-либо объяснениями по поводу преступлений Кранцев фюрер по праву сильного себя не затруднил, но от лица Великой Германии выразил надежду, что ее искренние друзья в городе Н. раскусили эту иудейскую хитрость и своими руками уничтожат преступников. Добровольцев просят подойти к дому Кранца.

К раме одного из соседних окон были прибиты два кронштейна с перекладиной, с которой свисали две петли. В толпе царило молчание, прерываемое только всхлипываниями, рычаньем овчарок и окриками эсэсовцев.

— Ну что ж, подождем, — сказал Шрайбер от имени фюрера.

Августовское солнце жгло немилосердно. Плач детей усиливался.

— Ну, ну, — погонял Шрайбер, — не бойтесь, ваши комиссары уже на том свете!

Фюрер снял фуражку, вытер пот и что-то сказал Шрайберу.

— Комендант дает вам еще десять минут на размышление, а потом… — и Шрайбер вынул карманные часы, щелкнув крышкой.

Когда этот срок почти истек, толпа вдруг расступилась, и по образовавшемуся в ней коридору к дому Кранца решительно направился придурковатый санитар Коля.

— Где ж это видано, чтобы христианский народ из-за каких-то жидов погибал, — довольно громко бурчал он.

Люди шарахались от него, как от прокаженного. Матери укрывали детей, чтобы их не коснулся его взгляд.

— Вернись, дурак! — крикнул кто-то в толпе, но этот голос захлестнула автоматная очередь, и пули просвистели над головами.

Коля скрылся в доме, и некоторое время спустя его могучие руки вытолкнули из окна сначала доктора Кранца, а потом его жену.

Оба тела тихо покачивались в редкой тени акаций, куда-то вдруг исчезли овчарки и эсэсовцы, люди молча расходились, понурив головы, и в наступившей тишине, как отдаленный салют, зазвучала артиллерийская канонада под Одессой.

Заканчивая свою повесть, старушка сказала:

— Одна у меня надежда, что вешали их уже мертвых. Слишком уж спокойно они висели. Я-то еще в Гражданскую насмотрелась повешенных. Сердце, видно, у бедненьких не выдержало!

* * *

Последние лет десять я время от времени сажусь в поезд, идущий из моих родных мест в сторону города Н. Утром я выхожу из этого поезда и шагаю к одноэтажному станционному зданию с выложенной торцами кирпичей на фронтоне цифрой «1910», а мой поезд — временное мое пристанище — продолжает путь к своим пределам. Совершаю я эти путешествия не по собственной воле, а с подорожной по казенной надобности, и пользуюсь этим поездом по той причине, что уходит он довольно поздно, даря мне возможность провести день отъезда и даже часть вечера в кругу семьи, а приходит к месту моего назначения довольно рано, открывая передо мной приятную перспективу справиться за один длинный день со всеми делами и поздно вечером, пообедав в ресторане, сесть в поезд, идущий к моему дому из Одессы. Иногда это мне удается.

Кроме того, я просто люблю поезд, идущий в Н. Он пересекает всю Украину с северовостока на югозапад, часто следуя по единственной колее между стройными рядами красивых чистеньких хат, утопающих в садах, а вечерние перроны весной и летом, когда темнеет поздно, заполнены гуляющей молодежью, и возникает впечатление, что это не поезд, а трамвай, и движется он по бесконечной улице на окраине большого города. Я давно заметил, что очень мало странников следуют из наших мест в город Н. Большинство заходит и выходит в пути, ибо слишком медленен этот поезд, и тот, кто спешит — а сейчас почемуто все спешат — летит самолетом. Благодаря такому непостоянному составу собеседников больше узнаешь о различных житейских ситуациях, страшных болезнях, чудесных исцелениях и жутких происшествиях, входишь в курс цен на молоко, картошку и яйца по пути следования поезда и, таким образом, приобретаешь массу полезных знаний.

Если же случайно моим спутником оказывается коренной житель Н., я стараюсь вывести его на разговор о докторе Кранце, надеясь еще раз и, может быть, в ином свете и с иными подробностями услышать его историю, в которой для меня оставалось еще много неясного, но, как говорят в детективных фильмах, все опрошенные подтверждали рассказ старушкинянечки.

И лишь совсем недавно мне повезло. Когда я по своему обыкновению вошел в вагон за несколько минут до отправления, мое купе было набито людьми, и среди них я узнал двух известных в нашем городе актеров.

Я был расстроен столь шумным соседством и стал присматривать себе в вагоне более тихий закоулок, но вскоре вся эта компания оказалась за окном, и, когда поезд тронулся, я застал в своем купе лишь одну молодящуюся даму, взволнованную теплыми проводами.

Мой большой опыт железнодорожного общения позволил мне довольно быстро установить, что моя попутчица — театральная деятельница из города Н., и вскоре за обязательным чаем в мягком полумраке вагона я уже осторожно подводил разговор к судьбе доктора Кранца.

— Вы знали его? — воскликнула моя спутница. — Это был мой врач, любимый доктор моего детства. Его так любили в моей семье. Дед, отец, мать, покуда были живы, часто вспоминали его!

Потом от общеизвестных достоинств доктора Кранца мы перешли к его трагической гибели. Я рассказал все, что знал.

— Все правильно! — подтвердила она. — И мне остается только объяснить, почему они, как это верно заметила ваша старушка, спокойно висели. Мой дед, некогда тоже известный в Н. врач, к началу войны давно уже был на покое, но считался признанным патриархом всей местной медицины и всегда был в курсе всех новостей. Он знал о расстрелах, знал и о готовящейся «воспитательной» акции с участием Кранца и его жены и хорошо представлял себе все ее возможные последствия. Он кинулся доставать яд. Произошла какаято заминка, и, когда яд был у него в руках, немцы уже согнали народ к дому Кранца. Тогда он позвал санитара Колю…

Через год-полтора, когда стало ясно, что плановые сроки существования третьего рейха были сильно преувеличены, от самого фольксдойче Шрайбера, готовившегося отбыть на Запад к внезапно отыскавшимся в Гамбурге родственникам, стали известны остальные подробности. Когда Колядурачок подошел к дому Кранцев, комендант сделал знак, чтобы Шрайбер провел его внутрь. Кранц с женой сидели в креслах спиной к двери у окна, за которым покачивались петли.

— Это ты, Гани, — сказал доктор по-немецки, — теперь ты видишь, что не с теми связался. Это не немцы. Настоящие немцы сейчас еще лежат в колыбели… Придумай же что-нибудь, Гани, чтобы все это для нас побыстрее кончилось…

Полуобернувшись, Кранц заметил Колю.

— Здравствуй, Коля! — ласково сказал он.

— Драстуйте, Давыд Исаич, — ответил Коля и, потоптавшись, протянул руку и разжал кулак, — вот Степаныч прислали…

— Спасибо тебе и Степанычу. Саеле, мы спасены, — и Кранц протянул одну из ампул жене.