Николай Горбачев - Ракеты и подснежники

• Название: Ракеты и подснежники
• Автор: Николай Горбачев
• Жанр: Русская классическая проза

---

-- Но, Наташа...

Послышался негромкий стук в дверь.

-- Да.

Вошла Ксения Петровна, опираясь на палочку. От нее не скрылось наше настроение.

-- Извините, что ворвалась непрошеной кумой. Пойдемте к нам, обед у меня есть -- стынет уже. Куда денешься, если такой случай! Не стесняйтесь, по-свойски, по-соседски... Наталья Всеволодовна!.. Константин Иванович!..

Мы попытались отказаться. Но пришел сам Климцов, взял Наташу под руку, шутливо сказал:

-- Приглашение старших -- это приказ по армейским порядкам. А за невыполнение приказа можно и гауптвахтой не отделаться!.. И потом -- мне надо бояться двух женщин, чего доброго, можете ведь продолжить сегодняшний бунт!

Обед прошел, однако, невесело, хотя Климцовы старались сгладить обстановку. Наташка по-прежнему была молчалива и почти ничего не ела. Вернулась и легла на кровать, поджав ноги. Затевать свой разговор с ней мне показалось теперь ненужным: момент потерян. Ксения Петровна помешала, но я не знал даже -- хорошо это или плохо. Ладно, как-нибудь в другой раз.

Вечером мы отправились в кино. Но без происшествий не обошлось. Перепрыгивая через колею, заполненную мутно-желтой водой, Наташка поскользнулась. Не успел ее удержать, и она зачерпнула ботиком воду. Повернувшись, молча пошла назад.

Дома она, несмотря на мои просьбы, наотрез отказалась:

-- Не пойду! Никуда не пойду!

Она уткнулась в подушку...

13

Совещание по итогам боевой подготовки проходило в ленинской комнате. Офицеры сгрудились вокруг общего длинного стола под красным сатином. К торцу его был приставлен второй, небольшой стол, за ним теперь сидели Андронов и замполит. Итоги наших достижений были сведены в четыре таблицы. Написанные разноцветной тушью на листах ватмана, они висели на деревянной стойке рядом со столом. Тут не только значились оценки отделений, расчетов и подразделений по различным видам подготовки, но и индивидуальные -- каждого солдата, офицера. Таблицы пестрели главным образом красной и зеленой тушью -- отличными и хорошими оценками.

Докладывал итоги майор Климцов со строгим, достойным римского судьи видом. Адъютант поворачивался от одной таблицы к другой, тыкал в них короткой указкой. По Климцову, выходило, что стартовики по-прежнему отставали от нас, локаторщиков, и в дивизионе занимали второе место. У них еще есть недостатки: расчеты по некоторым операциям боевой работы на ракетах не укладываются в нормативы, допускают ошибки в выполнении функциональных обязанностей, нарушают правила техники безопасности... Адъютант не просто называл причины, обходился общими замечаниями -- он будто жил среди солдат-стартовиков, в их расчетах, сыпал на память фактами, фамилиями и датами, знал такие подробности, что приводил офицеров в изумление: мелочь, давно вроде забыта, а он ее на свет вытянул! Сидевший наискосок через стол командир стартовой батареи -- высокий, с глубокими залысинами капитан, наморщив лоб, еле успевал за Климцовым записывать в свою книжку замечания. Лейтенант Стрепетов не поднимал головы, на лице его застыла болезненная гримаса, словно он только что проглотил горькое лекарство: майор "распекал" его расчеты.

-- Способный офицер, а нет твердой устойчивости в работе. Вот посмотрим на таблицы... В прошлом месяце оценки взвода были: за первую половину "четыре", за вторую -- "пять". Теперь снова -- "четыре". Словом, выходит пила, если нарисовать график. А дело в том, что лично подготовкой расчетов товарищ Стрепетов занимается мало... И получается -- ни туды и ни сюды: шаг вперед, шаг назад. Но у нас ракеты -- вот и судите, какая должна быть скорость!

Русые волосы Славка не успел причесать -- плоско примятые шапкой, они казались свалявшимися. Я понял: не до гитары и коллекции вырезок из "Огонька" было ему в эту минуту...

Меня Климцов похвалил. Хорошо отозвался о подготовке операторов. Даже количество тренировок, которые я провел с ними, подсчитал, а потом разобрал по косточкам каждого оператора и тут нашел "белые пятна". Недаром присутствовал на тренировках. Припомнилось, как он, бывало, приходил, молча останавливался за спиной сидящего у шкафа оператора, словно так, из простого любопытства. Вот тебе и "простое любопытство"!

-- И все-таки, -- Климцов ткнул указкой в таблицу распределения мест, на которой моя фамилия стояла второй после Пономарева, глаза его на полном лице хитровато скосились, -- скажу прямо. Мне, как адъютанту, тоже отвечающему за подготовку операторов, неловко, что расчет лейтенанта Первакова хронически плетется в хвосте расчета старшего лейтенанта Пономарева! И фотография-то ваша, товарищ Перваков, -- указка вытянулась в направлении Доски отличников, -- уже полгода висит в окружении только Коняева и Скибы. По-моему, вам втроем там скучно, даже запылились и пожелтели фотографии...

-- Верно. Пожелтели, запылились, -- послышалось сразу несколько голосов.

Офицеры ожили, переглядывались, обрадованные разрядкой. Поворачивались в мою сторону, бросали реплики. Улыбались Молозов и Андронов. Взгляд мой встретился с Незнамовым. Тот приветливо моргнул мне. На совещание он пришел последним, сидел на табуретке у стенки, прищурившись, рассматривал стенды, лозунги, громоздкую Доску отличников -- с фанерными колонками под мрамор по бокам, с зубчатой кремлевской стеной и башней сверху.

-- Пора бы всему расчету стать отличным, чтобы фотографии всех висели там, -- повышая тон, закончил свою мысль майор. -- Я уже не говорю о печальном факте с Демушкиным... Хорошо, что так обошлось. Сейчас они взялись работать с солдатом, это отрадно...

Выходит, камень-то он мне припас напоследок! Но и на этом он не оставил меня в покое, вынудил покраснеть еще раз, вспомнив о приборе. "Дело подвигалось вроде бы неплохо, а теперь, кажется, решили начать все снова да ладом... Не знаю, к лучшему, может". И хотя лицо адъютанта при этом оставалось серьезным, я почувствовал тонко скрытую иронию. На самолюбие мое воздействовал! Рано, выходит, радовался его похвалам.

До конца доклада щеки мои горели. Закончив, Климцов сел за стол рядом с замполитом -- глыбообразный, прямой.

Подполковника Андронова я слушал сначала рассеянно, все еще не освободившись от замешательства. Глуховатый голос комдива слышался с перерывами, будто, сказав несколько слов, он делал паузу для отдыха. Возможно, от лампочки, висевшей как раз над столом начальства, так падал свет, что седина Андронова теперь была особенно отчетливо видна: от левого виска к затылку уходила широкая серебряная дорожка. Лицо с хрящеватым крупным носом морщилось -- гармошкой ровных длинных складок собралась на лбу кожа. Вид его словно говорил: вот кругом столько всяких дел, а я один! Но такое впечатление было только чисто внешним. Честный, беспокойный, предвоенной закалки офицер, Андронов одинаково близко принимал к сердцу все: и отсутствие пуговицы на гимнастерке у солдата, и неисправность в технике, нарушавшую нашу боевую готовность. Наверное, этот беспокойный характер и старил его прежде времени.

-- Все здесь адъютант говорил правильно. Взлета у нас большого нет, топчемся пока на точке замерзания. А нам сейчас надо исходить из двух моментов. Приняли вызов соседей, взялись за гуж, -- значит, нам и воз тянуть! Зимний же период обучения заканчивается, остается всего месяц. На летний надеемся? Боюсь, чтобы не получилось, как у той стрекозы: оглянуться не успеем и -- конец учебного года! Обойдут нас соседи, обстукают. Тут надо подумать всем, сообща, если не хотим опростоволоситься. Второй момент --теперь почти точно -- нам предстоит участвовать в этом особенном учении. Думаю, все понимают, какая ответственность? Значит, время надо использовать максимально. Штаб полка обещает одну-две тренировки по передислокации с маршем. Надо быть к ним готовыми. Больше дадут и тренировок по самолетам. Мы тут тоже, -- Андронов кивнул в сторону майора Климцова, -подработаем свой план...

Офицеры, сосредоточенно слушавшие его, теперь снова оживились, задвигались на табуретках, поворачивались друг к другу. Комната сразу наполнилась приглушенным гулом. Ивашкин задышал в мое ухо:

-- Эх, интересное, видно, будет учение, Костя! Знаешь, даже немножко жаль, что уеду! -- Он вздохнул и умолк.

Это было сказано искренне. Подполковник обвел офицеров взглядом, энергично сказал:

-- У меня все. Если нет вопросов, свободны, товарищи офицеры.

Загремели табуретки. Выходили из ленинской комнаты шумно, с разговорами. На бетонных входных ступенях казармы столпились, закуривали; вспыхивали спички, красные светляки плавали в темноте. Потом толпа схлынула с крыльца, пошла к домикам.

-- Ну, теперь держись, от комиссий отбою не будет! -- сказал кто-то со вздохом. -- Московские, наверно, нагрянут!

-- Погоди, еще до комиссий Андронов тебя загоняет. Заставь богу молиться -- лоб расшибет.

-- Буланкин, ты не проверял, цел ли у тебя желчный пузырь? -- Юрка Пономарев приостановился в толпе, поджидая Буланкина. -- Что-то после гауптвахты совсем злющим стал. Может, лопнул?