Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том второй

• Название: Избранное в двух томах. Том второй
• Автор: Тахави Ахтанов
• Издательство: Жазушы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1978

---

Пища духовная тоже сервируется для нас от всего сердца. Взяв в руки лист бумаги, испещренный арабской вязью, Саджад-ага читает нам свои только что написанные стихи.

— Вы мои первые слушатели. Завтра двадцать второе апреля. У нас в Дели состоится митинг, посвященный Ленину, еще более расширенный, чем тот, на котором вы присутствовали. И эти стихи, посвященные Владимиру Ильичу, я буду читать там.

Голос Саджада-ага как бы самой природой создан для чтения стихов. Не понимаю языка, но все-таки прошу Исаака не переводить. Не хочу рассудочностью прозаического перевода затенять то восхитительное ощущение мелодии, ритма, которое охватило меня. К тому же во тьме чужеязычной речи то и дело вспыхивают, как путеводные огоньки, знакомые слова: «мехнат», «дуния», «ынтызар», «инсаф». Они, правда, еще далеко не раскрывают мне значения текста, но обволакивают ощущением какого-то родства, каким-то предчувствием близкого овладения речью друзей.

После стихов, как это часто бывает, спорим до хрипоты о принципах поэтического перевода. Исаак садится на своего излюбленного конька, и мы не замечаем, как стремительно бежит время.

...На десерт нам подают фрукты, похожие на апельсины, но в чем-то отличные по вкусу и виду. Оказывается, это гибрид апельсина и мандарина, выведенный в Пакистане.

— Их привезли нам в подарок из Пакистана паломники — сикхи, которые ежегодно отправляются туда на богомолье, — объясняет хозяин.

Священный для сикхов участок земли отошел к территории Пакистана. По специальному соглашению, принятому обеими странами, сикхи каждый год отправляются туда.

...Наша беседа переходит на вопрос о религиозных чувствах, об их легкой воспламенимости, о тех страданиях, на которые нередко обрекают друг друга и самих себя враждующие сторонники различных культов.

И вдруг наша гостеприимная хозяйка Разия-апай, молчавшая до сих пор, взволнованно вмешивается в разговор:

— А вот представьте себе, что в наших школьных учебниках ни звука нет об индийском мусульманстве. Наша младшая дочка узнает на школьных уроках географии, что в Индии существуют разные религии, которые мирно уживаются друг с другом. И перечисляются такие религии, как индуизм, буддизм, фарси... А мусульман вроде и нет в природе.

— А между тем по количеству мусульман Индия стоит на третьем месте после Пакистана и Индонезии, — подхватывает эту тему Саджад Захир.

Он тяжело вздыхает, и нам становится ясно, что религиозные вопросы имеют для этой семьи не только академическое значение. Недаром после этого разговора в комнате воцаряется та самая тишина, о которой говорят: «Тихий ангел пролетел».

Наши хозяева как бы забыли о гостях, углубившись в свои мысли. И это их молчание еще больше сближает нас, показывает, что мы не официальные визитеры, а добрые друзья, с которыми и помолчать есть о чем.

Симпатия к Саджаду и Разии родилась во мне еще в Алма-Ате, где я увидел их впервые. А сейчас, после индийских встреч, они кажутся мне почти родными, я воспринимаю их как ага и женге (старший брат и его жена), которые охраняли мое детство и продолжают быть добрыми моими спутниками на жизненных дорогах.

Порой мы с милыми хозяевами этого дома забываем, что говорим на разных языках (в буквальном, а отнюдь не в переносном смысле слова), и обращаемся друг к другу непосредственно, минуя переводчика, Ужасное все-таки свинство — эти языковые барьеры!

Утром нам предстоит пуститься в обратный путь. И мы не спешим прощаться с этим гостеприимным индийским шанраком. Все кажется, что какие-то главные слова еще не сказаны, что я еще не нагляделся на спокойное лицо Саджада-ага с кроткими доброжелательными глазами, на красивую Разию-апай, распространяющую вокруг себя особую атмосферу уюта, тепла, крепко налаженного домашнего очага.

* * *

Месяц в Индии. Это и много и мало. Мало — потому что и культура этой огромной страны, и люди, и ее природа — все это может составить предмет глубокого изучения на долгие, долгие годы. Много — потому что за этот месяц, насыщенный мыслями, чувствами, впечатлениями, я обрел мою собственную Индию.

Давно ли эта страна была для меня только чисто географическим понятием, только определенным местом на карте. А сейчас Индия вошла в мою внутреннюю жизнь, стала источником многих моих радостей и болей. Отсвет Индии лег на мою душу, обогатив ее. Ведь мои знания о солнце были совсем не полны до того, как я почувствовал его неистовую силу в городах и селах Индии. А мои сведения о растениях были, оказывается, так скудны, пока я не увидел диковинные деревья Индии, гирлянды ее цветов...

Индия щедро одарила меня своим несравненным искусством, в котором зоркость художника слита с глубокомыслием философа. Тадж-Махал и Акбар. Храмы Махабалипурама и Элефанта.

Она раскрыла передо мной яркие неповторимые лица своих городов, точно вышедших из сказки. Бенарес, Бомбей, Калькутта... Все эти имена облеклись теперь для меня живой плотью и кровью.

И своим страданием тоже щедро поделилась со мной Индия. То, что раньше воспринималось только как проблемы демографии, экономики, социологии, стало живой болью. А она для пишущего важнее любых научных исследований.

Люди Индии... Умный и невозмутимый, восседающий, как Будда, Ананда Шанкар Рай. Вспыльчивый, как порох, но полный заразительного веселья и добродушия Тарашанкар Бандопадхайя. Тихий, погруженный в свой внутренний мир Кришан Чандр. Леди Рану Мукерджи, деятельная, самоотверженная, почти по-детски непосредственная. И еще десятки других писателей и ученых, рыбаков и металлургов, студентов и политических деятелей. При всех индивидуальных различиях в этих людях есть нечто общее — индийское, выработанное этой удивительной страной, которую, узнав, нельзя не полюбить.

Когда я отправился в это путешествие, Индия лежала передо мной, как закрытая книга. Сейчас она открылась для меня. Я еще далеко не все прочел в этой замечательной книге, но, кажется, научился ее понимать.

 

1970

БЫЛОЕ И НАСТОЯЩЕЕ Рассказы, статьи, очерки, эссе

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

С Мангасом, к которому я сегодня приехал в гости, мы не виделись больше десяти лет. Надо сказать, что при встрече старых фронтовых друзей кроме радости возникает и неловкость. Разумеется, мы не забыли друг друга, встреча была шумной, восторженной, но все-таки жизнь есть жизнь — люди меняются. У каждого появилась уже иная, мирная профессия, круг своих интересов и другая среда. Какими бы раньше ни были мы друзьями, годы все-таки отдаляют нас, охлаждают прежнюю привязанность.

После обычных приветственных восклицаний, возгласов удивления: «Ого, каким ты стал!», «А ты каким!», чуть успокоившись, мы вспомнили, в какие нелегкие переплеты попадали вместе на передовой. А дальше... А дальше наступала одна неловкая пауза, потом другая, гмыкание, покашливание и бессмысленное: «Да-а, значит, так и работаешь?..». «Да-а, значит, так и живешь?». И Мангас, и я чувствовали легкую отчужденность, скованность, и оба как будто хотели поскорей понять: а каким ты стал за эти годы?

Мало-помалу мы разговорились. Жена Мангаса тем временем готовила обед. Встреча могла остаться в памяти обычной, одной из многих встреч со старыми друзьями, доброй, но невыразительной, потому что наиболее острое и яркое в нашей дружбе было позади. Но в тот вечер мне пришлось услышать историю, которая настолько глубоко вошла в мое сознание, что и сейчас, через восемь лет, я не могу без душевной боли вспомнить ее...

Прежде чем накрыть на стол, жена Мангаса ввела в комнату маленькую и худую, как девочка-подросток, женщину. В волосах ее проступала седина, а лицо было в морщинах. Мангас, полнеющий, но все еще живой в движениях, верткий, почти подбежал к вошедшей:

— Очень хорошо, что вы пришли, Айеке, садитесь, пожалуйста.

Он подхватил женщину под локоть, бережно подвел к столу и помог сесть. Легко было понять, глядя со стороны, что эта женщина здесь всеми уважаема. Позже мне показалось, что внимание хозяев к ней даже несколько суетливо, я бы сказал с оттенком нервозности. Вид ее произвел на меня странное впечатление. Возможно, я поздоровался не слишком отчетливо, но на мое приветствие она не ответила. Сев за стол, уперлась взглядом в одну точку. Мангас, не представив меня ей, торопливо вышел помогать жене. Я не знал, как вести себя, о чем говорить. Сидеть, как и она, и молча смотреть в одну точку было вдвойне неловко. Я встал и подошел к фотографиям, висевшим на стене в большой семейной рамке. Разглядывая карточки, продолжал краешком глаза следить за женщиной.

«Наверное, она слепая, — промелькнуло у меня в голове. — Да, да, и выражение лица, как у слепой, и сидит — не шелохнется... А может быть, она недавно похоронила близкого человека?..»

Но эта женщина не носила траура, была одета буднично и скромно. Заговорить с ней я так и не решился и продолжал пристально разглядывать маленькую помутневшую фотографию. С нее смотрели два молоденьких младших лейтенанта. Я вспомнил бесприютную, холодную осень на Сиваше, хмурые холмы, покрытые почерневшей полынью, пронизывающий степной ветер. Наши войска отвоевали и укрепились на небольшом плацдарме на северном берегу Крыма. Впереди враг, позади гнилые воды залива, а за Сивашом лежала Большая земля, для нас — земля обетованная. Наш батальон занимал оборону на маленьком полуострове Тартугай. Перешеек его находился еще у противников, и, таким образом, от Большой земли нас отделяла не одна, а, можно сказать, две воды. С плацдармом мы сообщались через залив шириной в километр. Переходили его всю зиму вброд. Вот в те дни на Тартугай и пришел в нашу роту Мангас. Маленькие серые глаза его выражали удивление, а большой подбородок казался приставленным к его лицу от чьей-то другой огромной головы. Он был подвижным, шустрым и, казалось, торопился поскорее выполнить чье-нибудь приказание, хотя сам командовал взводом. Мы жили с ним в одной землянке на передовой. Неуютной была тогда наша жизнь, частенько мы проклинали ее, но сейчас при виде маленькой фотографии у меня потеплело на душе...