Иван Головченко - Черная тропа

• Название: Черная тропа
• Автор: Иван Головченко
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Шпионский детектив
• Год: 1972

Однотомник рассказов и повестей И. Головченко знакомит читателя с трудной, ответственной и почетной работой советских чекистов, охраняющих покой и мирную жизнь наших людей.

Повествуя о тайной войне империалистических разведок против СССР, автор широко использует богатый документальный материал.

Автор стремился показать своих героев такими, какими наблюдал их в жизни, а также знал по совместной работе в органах госбезопасности. Не прибегая ко всякого рода литературным ухищрениям, писатель правдиво и просто рассказывает о действительных событиях и фактах, жизненно достоверных, а потому и убедительных.

Книга И. Головченко учит бдительности, честности, отваге и мужеству в служении Родине.

---

— Курю, — так же тихо ответил арестованный.

— Тогда, пожалуйста! — Головин придвинул к нему кулек с самосадом, купленным Григорьевым у старика. Дрожащими пальцами Васько скрутил цигарку и закурил. По комнате распространился приятный запах буркуна.

— Хороший табак, ароматный, — как бы между прочим сказал Головин. — Вы, кажется, тоже такой покупаете?

Васько захлебнулся дымом.

— Нет, я курю папиросы, — сказал он, откашлявшись. Рука с цигаркой, упавшая на колено, слегка подпрыгивала, сотрясаемая мелкой дрожью.

— А в воскресенье, десятого апреля, вы же покупали махорку?

— Не помню, может, и купил, папирос не хватило...

— Плохая у вас память, Васько! Возможно, вы забыли, что и эту штуковину купили? — Головин вынул из ящика ракетницу и положил ее на стол.

Васько вскочил со стула и попятился к стене.

— Садитесь, арестованный! — резко сказал Головин. — Будете дальше отпираться или дадите показания о совершенных вами убийствах?

Васько хотел заговорить, но зубы его выбивали мелкую дробь, в уголках рта запузырилась пена. Головин протянул ему стакан с водой. Обхватив его обеими руками, Васько жадно пил.

— А мастер вы неплохой, удачно приспособили ракетницу для заряда охотничьими патронами, — сказал Головин, чтобы вывести арестованного из состояния нервного шока.

Уставившись взглядом в пол, Васько молчал.

— Вот и кусок баббита, из которого вы сделали жеканы. Узнаете его? Или показать вам пулю, извлеченную из груди Юрко? Есть и патрон, найденный возле убитого вами Олексюка.

Лицо Васько исказило страдание.

— Не хотел я их, гражданин полковник! — крикнул он в страстном порыве отчаяния. — Иванова думал, обидчика своего! Жену он мою опозорил и меня...

И Васько начал давать показания.

* * *

Генерал Романов, сидя за своим рабочим столом, внимательно слушал доклад полковника Головина.

— Так ошибку Клебанова, говорите, исправили? — спросил он, щуря карие, молодо поблескивающие глаза и отгоняя рукой дым.

— Сделали все возможное, товарищ генерал. Преступника нашли. Невиновного Санько освободили. И извинились перед ним.

— А для себя выводы какие из этого сделали?

Головин почувствовал, как гулко, размеренно ударило сердце.

— Вы неправильно поняли меня, товарищ генерал. Не Клебанова ошибку я исправил, а свою. То, что я не распознал его и доверил ему такое важное дело...

— Понятно, товарищ полковник! Это я и хотел услышать. Рад за вас!

— Урок для меня был тяжелый, но, думаю... — Головин умолк, словно взвешивая свои слова, и закончил уверенно: — Но и полезный. На всю жизнь запомню!

— Со своими сотрудниками обсудили все происшедшее? — спросил генерал.

— А как же. Провели специальное совещание, на котором проанализировали допущенные в начале следствия ошибки.

— Как же держал себя Клебанов?

— Подал рапорт об отставке, товарищ генерал.

— Значит, ничего не понял человек! — с досадой сказал Романов, — Что же, в таком случае хорошо, что догадался... — Он круто повернулся и подошел к столу. — Рапорт Клебанова при вас, полковник? Давайте подпишу! Удовлетворю его просьбу!..

ТАЙНА СПИЧЕЧНОЙ КОРОБКИ

Лучи солнца, косо падающие в окно, скользили по книжному стеллажу, по мягким креслам и зеркальным блеском зажигали натертый мастикой пол. Постепенно они проникли в угол комнаты, где стояла кровать, и осветили лицо спящего. Он раздраженно поморщился и открыл глаза. Полная пожилая женщина в розовом халате, не слышно ступавшая по ковру, метнулась к нему, но человек, лежавший на кровати, уже повернулся спиной и натянул на голову простыню.

— Алик! — нерешительно позвала женщина и замерла у тумбочки.

Из-под простыни донеслось тихое, ровное дыхание. Сын опять уснул.

Порывисто вздохнув, хозяйка вернулась к прерванной уборке. Осторожно, чтобы не потревожить спящего, сложила ровной стопочкой книги, грудой наваленные на письменном столе, смахнула с зеленого сукна кучки пепла, вытерла влажной тряпкой чернильный прибор и абажур настольной лампы... Неубранным оставался только угол комнаты, где стояла кровать. Поколебавшись, женщина осторожно подошла к ней и, тяжело наклонившись, подняла с пола несколько окурков и обгорелых спичек, сунула в туфли на толстой микропористой подошве небрежно брошенные на коврик носки, поправила измятый пиджак, висевший на спинке стула, сняла с кресла брюки и, сложив их по складке, повесила на спинку кровати.

Убедившись, что все здесь в относительном порядке, хозяйка вышла в столовую, тихонько прикрыв за собою дверь, и прислушалась к звукам, доносившимся из ванной.

В этих звуках сегодня что-то не совсем обычное. В равномерное журчание текущей из крана воды вплеталось сердитое посапывание, прерываемое раздраженными возгласами. В ванной что-то со звоном упало, и в столовую вбежал коренастый мужчина, зажав подбородок пальцами, из-под которых сочилась кровь.

— Опять этот бездельник не вытер после себя бритву! Безобразие, абсолютно не бреет! Вот полюбуйся! — кричал Федор Захарьевич, рассматривая в зеркало порез.

Жена подала ему флакон с одеколоном.

— Залей ранку. Алику я скажу. Но и Даша хороша! Кажется, не так-то уж много у нее дела...

— Ты, Мария Ивановна, на Дашу не сваливай! Не в няньки она к нам нанималась! — сердито отрезал Федор Захарьевич. Он налил на ладонь одеколон, поднес руку к подбородку и фыркнул. — Уф, как запекло! Дай пудру, поскорей... Ну, что, очень заметно?

— Чуточку, если присмотреться. Поднимать из-за такого пустяка скандал...

— И как ты не поймешь, что парень хотя бы себя должен обслуживать! Два года бьет баклуши, шляется по целым дням. У меня все это в печени сидит! — Он с шумом отодвинул стул и присел к столу.

Обиженно поджав губы, Марья Ивановна придвинула мужу салат, принесла из кухни дымящуюся миску с молодым, залитым сметаной картофелем.

— А, молоденькая картошечка! — обрадовался Федор Захарьевич, и его дурное настроение тотчас улетучилось. Присыпая картофель зеленью петрушки и укропа, он говорил примирительно:

— Ты, Маша, напрасно обиделась. Ведь Алик мой сын и мне ли за него не тревожиться? Два года, как окончил школу, но и работать не работает, и учиться не учится.

— Ты прекрасно знаешь, что он готовится в институт...

— Да сколько же можно готовиться! Уже второй год эта канитель! Если бы занимался, не провалился бы в прошлом году на экзаменах.

— Может быть, в этом году...

— Вот именно, что только «может быть»! Эх, не хлебнул он еще горя, мотыльком по жизни порхает. Ему б такую молодость, как у нас с тобой, узнал бы почем фунт лиха... Помнишь, как в конторе на шахте полы ты скребла?

— Зато уж ты важной персоной был, — усмехнулась Мария Ивановна. — Кучером у самого шахтовладельца! Синяя поддевка, картуз набекрень заломленный... Всем девчатам, что на откатке, первый кавалер!..

Федор Захарьевич встряхнулся, высоко поднял голову.

— А я ноль внимания, правильно? До дивчины кареокой бегал. Помнишь, Маша?

На увядшем, немного одутловатом лице Марьи Ивановны появилась мечтательная улыбка.

— Разве молодость забывается? Наработаешься, бывало, спины разогнуть не можешь, а все бежишь к садику заветному, где мы ночи с тобой сиживали... Словно один день промелькнула та весна...

— А в десятом помнишь забастовку в Юзовке? Я тогда уже коногоном работал.

— Олечка наша в ту пору умерла, молока у меня не стало, — с упреком сказала Мария Ивановна.

Федор Захарьевич вздохнул, глянул на часы и заторопился:

— Ну, я пошел. Ты все же поговори с Аликом...

Оставшись одна, Марья Ивановна придвинула к себе поднос, поставила на него стакан мужа и свою чашку, потянулась было за тарелками и забылась, бессильно опустив руки на край стола: воспоминания одно за другим вставали перед ее глазами. Мало, очень мало радостных дней выпало на ее долю! Короткое девичество, а за ним замужество с его тревогами, горестями, вечной нуждой. После революции, когда окончилась гражданская война, стало полегче, да Федора вскоре на учебу послали, и опять пришлось рассчитывать каждую копейку. Когда уже все наладилось и в дом пришел достаток, вспыхнула война. Тяжелая эвакуация с Аликом, вечный страх, что вот придет похоронная на мужа... На этот раз судьба оказалась к ней гораздо милостивей, чем к другим женщинам. Пожить бы, отдохнуть, да с сыном неполадки... Федор на нее вину за это сваливает — балуешь, мол. А как не побаловать, ведь за то же и боролись, чтобы детям нашим легче жилось!.. Успеет еще наработаться. Мальчику, конечно, нелегко: товарищи уже на втором курсе, некоторые работают, собственные деньги имеют, а ему за каждой мелочью к матери приходится обращаться! Оттого и нервный стал, даже дерзить начал — самостоятельность хочет показать! Федору поговорить бы с ним задушевно, да где там, все время занят. И всегда-то так было, не только теперь: прикрикнет, нашумит — и умыл руки.