Марк Ланской - Трудный поиск. Глухое дело

• Название: Трудный поиск. Глухое дело
• Автор: Марк Ланской
• Издательство: «Советский писатель», Ленинградское отделение
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1969

Марк Ланской на протяжении многих лет исследует сложную проблему перевоспитания малолетних правонарушителей. Этой теме были посвящены его ранее напечатанные произведения: «Приключения без путешествий» и «Когда в сердце тревога». Новая повесть «Трудный поиск» связана с нити не только общностью некоторых героев, но и единством цели — стремлением найти практические пути к полному устранению причин преступности среди несовершеннолетних.

«Глухое дело» — повесть о неугасающей народной ненависти к фашистам и предателям. В ней переплетаются драматические события военных лет и сегодняшнего дня, сталкиваются разные характеры и возникают острые нравственные конфликты.

---

— Молод он, Михал Петрович, ему всей правды не схватить. У молодых своя колокольня, свои звонари.

— А если без присказок, положа руку на сердце, вспомните, что я об этом деле говорил, какие советы давал?

— Не дело говорили. От большого ума плели невесть что, и переговаривать тошно. — Елизавета Глебовна поджала губы и вышла.

Колесников смотрел на смеющегося Даева и не решался спросить, что он «плел от большого ума». О том, что Даев как-то замешан в этой истории, подумалось неожиданно, и туманные иносказания Елизаветы Глебовны не рассеяли сомнений.

Даев не мог не узнать сразу же о приезде своего бывшего подсудимого. Сударев и другие, обговаривавшие с ним колхозные дела, не могли не обсуждать обстановку, сложившуюся в Алферовке. Даев не отмалчивался, не в его характере. Он что-то «плел». Потом произошло убийство, и колхозники закрыли пути следствию. Какую позицию занимал Даев? Были какие-то расхождения, споры. Когда? До происшествия или после?

Даев легко читал мысли своего собеседника.

— Вас гложут сомнения, Михаил Петрович. А все ведь очень просто. Я рассуждал как юрист и старался убедить алферовцев в своей юридической непогрешимости. Я учел вновь открывшиеся обстоятельства и написал заявление, в котором требовал возобновить дело Чубасова. А пока мое письмо ходило, здесь его дело закрыли навсегда.

— Но вы догадывались, что назревает убийство?

— Нет. Такого не допускал. Привык, знаете, думать, что в жизни все разыгрывается по писаным правилам. Даже когда сам нарушаешь их походя, от других ждешь жития святых.

— Тем не менее эти правила нужно охранять.

— Обязательно! Только при этом нельзя забывать, что жизнь полна исключений и не каждое из них подлежит осуждению.

— Где же критерий?

— Под руками. Деяние, совершенное на благо обществу, — добро, дело во вред — зло.

Колесников не сдержал раздраженного жеста и чуть не опрокинул стакан. Его раздражало непробиваемое спокойствие Даева.

— Как бы вы поступили на моем месте? — спросил он напрямик.

— Прошло время, когда я знал ответы на все вопросы. Да и трудно мне представить себя на вашем месте... Думаю, что я прислушался бы к голосу народа.

— Причем тут народ? Убийца один, о нем и речь.

— Вера Засулич стреляла в генерала Трепова тоже ни с кем не советуясь. Вершила, так сказать, самосуд. А за ней стояла совесть всей прогрессивной России. Даже присяжные заседатели того времени и те сказали: «Невиновна!»

— Но и Вера Засулич не уклонилась от суда. В этом вся суть. Мы не можем предрешить приговор суда по делу об убийстве, но состояться он должен.

— Меня в этом убеждать не нужно. Вы убедите алферовцев. Кстати, если бы вы были народным заседателем на этом суде, вы бы проголосовали за осуждение убийцы Чубасова?

Колесников одним глотком допил остывший чай и вышел.

12

Тропинка, срезавшая путь через сгоревший конец деревни, вилась меж заросших фундаментов и одичавших садов. Каждый день Колесников ходил по ней, направляясь в свой служебный кабинет, и день ото дня шагал все медленней, растягивая удовольствие от прогулки. Перекличка птиц в кустах, шуршанье всякой мелочи в траве, кладбищенский покой — все притормаживало бег мыслей. Думалось лениво, без тревоги.

— Товарищ прокурор!

От неожиданности Колесников вздрогнул. Голос прозвучал из кустов, у самого уха. Отступив от тропки в тень, стоял Тимоха Зубаркин. Выглядел он трезвее обычного: всегда слюнявые губы подобрал, глаза сухие, без дури. По всему было видно, что он к этой встрече готовился и специально поджидал следователя в глухом месте.

— Подите сюда, товарищ прокурор, — позвал он ржавым шепотом.

— Что вам?

— Разговор есть.

— Вам известно, где моя комната для разговоров.

— Мне по секрету нужно... Здесь и скамеечка поставлена.

Колесников шагнул за Тимохой. На маленькой полянке, под старой березой действительно была пристроена трухлявая доска, заменявшая и стол и скамью. Подле нее валялись пустые консервные банки, засаленная бумага, битые бутылки. Это было укромное место для выпивки. Колесников сел и, не скрывая раздражения, сказал:

— Только покороче, меня дела ждут.

Зубаркин огляделся, прислушался, убедился, что вблизи никого нет, и заговорил чуть погромче.

— Я по тому самому делу, товарищ прокурор.

— Я не прокурор, а следователь и прошу говорить яснее.

По лицу Зубаркина Колесников понял — пьяница пришел, чтобы сказать правду. Наверно, впервые Колесников поймал себя на том, что не хочет слышать от Зубаркина правды, что боится этой правды, хотя именно за ней приехал в Алферовку. Это странно было сознавать, но ничего изменить он уже не мог. Заставить себя радоваться неожиданному успеху было так же невозможно, как и вернуть беспристрастное, трезво-служебное отношение к этому проклятому делу.

Раздражение следователя можно было понять по-разному. Зубаркин понял по-своему: следователь сердится за ложь на первом допросе.

— Я того... Хочу, чтоб все по закону.

— Яснее! Ничего не понимаю.

— Про того, кто убил, скажу.

— Давно пора, — спокойно сказал Колесников.

Зубаркин сгорбился, вытянул шею.

— Алешка Кожарин Лавруху убил.

Колесников молчал. Тимоха говорил правду, а что делать теперь с этой правдой, никто подсказать не мог.

— С чего вдруг Кожарин? Чем ему Чубасов насолил?

— А ничем. Со злости. Взял и убил. Он кого хошь убьет.

— Как это, кого хошь? Вы уж если обвиняете человека, то выражайтесь яснее. Он что, побил кого до этого?

— Как же не побил? Ефима Паленого до полусмерти забил. Ребята тут раз гуляли, поразбрасывал кого куда. Его вся деревня боится.

— Что ж на него управы нет? Почему в милицию не жаловались?

— Пожалуйся на него, у него дружков полная деревня.

— Вы какую-то ерунду говорите. То его вся деревня боится, то вся деревня в дружках ходит.

— А потому и ходит, что боится.

— Ничего не понимаю. Вы сами видели, как Кожарин убил Чубасова?

— Сам видел, рядом сидели.

— Расскажите, как было.

— Сидели мы с Лаврухой тихо-мирно, выпивали. — Зубаркин показал рукой на доске: — Вот так я, тут Лавруха. Я ему говорю: пойдем, говорю, до дому. А он в тот день веселый был. «Пущай, говорит, смотрят, чего нам бояться, на свои пьем». Стал людей зазывать. Мириться хотел. Тут, значит, Алешка идет. Лавруха справляется: «Кто такой?» Электрик, говорю, приезжий. Лавруха ему: «Иди, кореш, выпьем». И понес ему стакан, полный стакан доверху. А тот ка-ак замахнет. Так со всего маху и двинул.

Зубаркин смотрел на Колесникова, словно удивляясь его спокойствию.

— А потом? — спросил Колесников.

— Чего «потом»?

— Куда он пошел?

— Увели его.

— Кто?

— Они.

— Кто «они»?

Зубаркин пошлепал губами, поморгал.

— Не могу сказать.

Колесников положил на колени портфель, сверху пристроил папку, достал чистый бланк протокола и автоматическое перо.

— Давайте теперь запишем по порядку.

Зубаркин протянул трясущуюся руку, как бы удерживая перо следователя.

— Только я, товарищ прокурор, интересуюсь. Положим, я рассказал всю правду, как было... Не может это так обернуться, что мне во вред пойдет?

— Не понимаю, почему это может пойти вам во вред.

— Очень даже просто. Я к закону всей душой. А есть которые против закону. Они того душегуба сухим из воды вывели.

Зубаркин замолк и тревожно уставился на следователя. Он ожидал горячей поддержки и каких-то веских успокоительных слов. Колесников поморщился.

— До чего же вы, Зубаркин, привыкли все затемнять. «Они», «которые». Решились говорить, так говорите все, что знаете.

— Я в том смысле, — заспешил Зубаркин, — чтобы не прослышал кто о нашем разговоре. Убьют они меня.

— Кто вас убьет?

— Те самые. Убьют. Как Лавруху прикончили, так и меня. Опять слова никто не скажет. Очень просто.

— Глупости вы говорите, никто вас не тронет.

— Как же не тронут, вы свое дело сделаете, уедете, а я останусь.

— Вы что ж хотите, чтобы я вас с собой забрал?

— Я насчет того, чтобы этот наш разговор в секрете остался.

— У нас, гражданин Зубаркин, будет не разговор. Разговоры мы с вами уже вели. Будет допрос. Я буду спрашивать, вы будете отвечать правду. Потом подпишитесь.

— А куда она пойдет, эта бумага?

— В дело пойдет, в суд.

— И читать ее будут?

Колесникову захотелось рассмеяться в лицо Зубаркину.

— Что вы прикидываетесь дурачком? Для чего вы собираетесь давать показания? Чтобы суд мог наказать преступника. Так?

— Это верно, только...

— Вы хотите помочь закону и правильно делаете, за это вам спасибо скажут. Что вам еще нужно?

— Мне это спасибо боком выйдет.

— Как вам не стыдно? Взрослый человек! Кто вас будет убивать? Что вы, в лесу живете?

— Кабы в лесу...

— Может быть, к вам на всю жизнь охрану приставить?

— Я так думаю, мое дело сказать, а вы берите его по закону, как положено.

— По закону положено иметь доказательства, свидетельские показания.