Сергей Есин - На рубеже веков. Дневник ректора

• Название: На рубеже веков. Дневник ректора
• Автор: Сергей Есин
• Издательство: Олма-Пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-94850-025-Х

Есин Сергей Николаевич — известный писатель, драматург и публицист. Его повести и романы: «Имитатор», «Мемуары сорокалетнего», «Р-78», «Типы», «Гладиатор», «Живем только два раза», «Бег в обратную сторону» широко известны читателям.

Его Дневники охватывают последние три года XX века. Здесь — жизнь страны, жизнь Литературного института им. А. М. Горького, ректором которого он является, жизнь самого автора и многих людей, его окружающих.

Напечатанные в «толстых» журналах дневники были востребованы читателями так же жадно, как и проза писателя.

---

Днем был Е.А. Евтушенко. С человеком подобной заразительной витальной силы я встречаюсь в жизни второй раз. Вот почти такая же, но большая энергия исходила от Ельцина. Е.А. был с женой Машей, кажется, это та, которая из Карелии, и одним из сыновей, Сашей. Саша кончает университет в Лондоне. Я устроил Е.А. полное удовольствие. Усадил его в собственное кресло, в котором он, кстати, очень хорошо смотрелся. Жалко не было фотоаппарата. Евтушенко сидит в кресле ректора того института, откуда его пятьдесят лет назад выгнали. Это определенно в некотором случае реванш. Говорили о литературе, о стихах, о восприятии стихов и прозы молодежью. Чего-то я сказал о любимом Прусте. «Я развелся с Беллой Ахмадулиной потому что она слишком любила Пруста, который нагонял на меня сон». Потом посмотрели институт, в аудитории пятого курса Е.А. показал мне парту, за которой он сидел. «Иногда за день я писал за этой партой до пяти стихов». Большой кабинет ректора: «Отсюда Поженян ушел на руках. Гладков на него кричал: «Чтобы ноги вашей не было в институте». Поженян встал на руки и ушел из кабинета».

Другой рассказ Е.А. касался той ситуации, которая возникла в студенческой среде сразу же после дела врачей. На следующий день в институте Е.А. видит ситуацию в курилке, т. е. в том уголке, где сейчас висит афиша театра, собрались все студенты. Но сразу же стало заметно, что они разделены. С одной стороны А. Киреева и Л. Жуховицкий — Е.А. назвал только их, — а с другой все остальные. Не ругаются, не спорят, не предъявляют друг другу претензии, а просто разделены. И дальше, со слов Е.А., он совершает то, что мне очень по духу, он — подходит к этим двоим.

Е.А. нужен диплом об окончании Литинститута. Договорились осенью: я получу разрешение на экстернат, и он сдаст все недостающие экзамены. С Сашей мы договорились, что в России никто не знает текущего литературного процесса в Англии, не побеседует ли он с нашими студентами? При жене и при сыне Е.А. мне очень понравился. Определенно здесь я все забыл и был только под обаянием этой незаурядной личности. Он сказал мне, что перемонтировал свой кинофильм «Детский сад». Я вспомнил тот скандал, который сопутствовал показу — вне конкурса — этого фильма в Канне, куда Е.А. был приглашен членом жюри. Мне тогда казалось, что этот скандал вызвал сам Е.А., когда фильм прошел не так, как ему хотелось. Он мастер, как и любой профессионал, привлекать к себе внимание. Но это в прошлом, тут, когда речь зашла о «Детском саде», я ему жестко ответил, что и в этом улучшенном перемонтированном виде его фильм уже, кроме меня и его, никому не нужен. Другое время, другое поколение.

Я определенно думаю, что я — человек, не приспособленный к современной борьбе и жизни. Когда кто-то говорит обо мне, что я смелый и решительный, это не соответствует внутренней правде. Я человек слабый, разъеденный рефлексией. Перейду к фактам. Вернее к сегодняшнему случаю.

Какой-то дьявол понес меня вечером не вокруг дома, как я привык делать, гуляя с собакой, а через наши дворы. Гуляю я, обычно, около семи часов вечера. И тут же, только войдя под арку, во дворе я вижу кучу народа, милицейскую машину, встречаю громогласную Люду, нашу замечательную общественницу. Оказывается, у Коли Машовца разбили только что стекло в машине и вытащили радиолу. Люда требует, чтобы я стал понятым при обыске и изъятии украденного. Самое необычное, что на этот раз похитителей поймали. Героем оказался, как ни странно, наш участковый Сережа, совсем молодой парень. Он проезжал на машине мимо и практически видел всю сцену. Забегая чуть вперед, скажу, что парень, который выбил стекло и не отказывался. У него взяли из-под полы магнитолу, в кармане нашли нитяные перчатки, такого сорта, какие монтажники обычно надевают на руки, чтобы не пораниться, тут же в кармане оказались и несколько кусочков стекла. Процедура допроса и изъятия заняла чуть меньше часа. Парня ощупали, заставили снять кроссовки, носки, наверное, искали деньги и наркотики. Ноги были грязные, давно немытые с грязью въевшейся под ногти и с чернотой между пальцами. Без куртки — это тщедушное молодое тельце недокормленного бройлера. Постепенно мне все больше и больше становилось жаль не потерпевшего Колю Машовца с его «Мерседесом», а этих двух жалких пацанов. Они из Бирюлева. Кто-то сказал, что месяц назад их видели, как они что-то доставали из машины, в нашем же дворе. Они сидели на земле, скованные друг с другом наручниками. Наручники были стянуты слишком сильно и у одного из них кровило запястье. Старшему — 24 года. Я успел спросить — в армии отслужил. «Отслужил в Реутово». В карманах у них ничего не было кроме двадцатки, которую они взяли в «бардачке» той же машины. Другой, совсем молодой, ему 17, был с поврежденной психикой. Собственно переживания возникли из нескольких параллельных сопоставлений. Первый ряд — это роскошный новенький Колин «Мерседес». Коля из когда-то комсомольской элиты. В молодости он был критиком, писал статьи русского, патриотического направления. У него трое дочерей и он не без локтей — после смерти Наровчатова, мемориальная доска которого висит на нашем доме, он получил четырехкомнатную квартиру покойного. Человек он разворотливый, в самом начале перестройки, когда все мы оказались выброшенными из жизни, он организовал какие-то журналы и издательства и зажил. Не буду считать чужое, но «Мерседес» — показатель.

Второй ряд — эти два худых и заморенных парнишки, рваные, многоношеные, перетертые кроссовки на том, что постарше. Ссадина на скуле. Он с такой готовностью, будто освобождался, рассказывал, как камнем колол стекло. Такая вдруг жалость резанула по сердцу. Негде работать, не на что жить. Может быть, не только воровство, но и некий протест: по этой лакированной жизни да кирпичом! Рядом раскручивается жизнь богатых, жизнь в «Казино» и ресторанах, телевизионные, призрачные, как счастливый сон, видения.

Третий ряд — это почти вывод. Он ни в коем случае не касается ни Коли Машовца, да и никого из моих знакомых. Но ведь три последних дня по телевидению все время кого-то убивают: убивают прокуроров, бизнесменов, милиционеров. Мы все наблюдаем и наблюдали, как нечестным путем, с точки зрения русского менталитета, были добыты огромные богатства. Сколько настоящих бандитов и воров ходит на свободе, а у этих несчастных пацанов теперь испорчена жизнь. Я чуть успокоился после того, как спросил у участкового: «Сколько дадут?». «Два года условно».

По ТВ показали, как Путин встретился с бизнесменами. Путин пообещал, что итоги приватизации пересмотрены не будут. Тут-то я понял, что пересмотрят все, до чего Путин сможет дотянуться. У него русский характер.

Вечером еще два известия. Возникли сложности с прилетевшей к нам на летнюю школу итальянкой из группы Никулеску. Наши ребята до ночи сидели в аэропорту, но из-за какой-то паспортной неразберихи девочку депортируют. И еще Фабр, который уже несколько дней живет в нашей гостинице, сказал, что у Ирэн Сокологорской рак печени. Чем это все кончится? Хорошо, что мы успели присудить ей премию почетного доктора, теперь успеть бы вручить мантию и диплом.

29 июля, суббота. Пустой хлопотливый день с одной радостью — съездил на дачу. До этого сидел над версткой своих дневников — выкорчевывал из них все непринципиальные желчные мои инвективы и тушил еврейскую терминологию.

Года четыре я не ездил по Киевскому шоссе, сколько же, оказывается, настроено, какие развязки, переходы и какое многополосье! Очень много сделано городскими властями, но теперь после принятия нового закона о местных сборах, в Москве такой свободы с финансами, наверное, не станет. Впрочем, пару дней назад показали, как за неуплату коммуналки отключили от горячего водоснабжения несколько больниц. Сегодня М.К вышел с заголовком явно имеющим в виду эту ситуацию: «Холодная клизма».

30 июля, воскресенье. Для «Труда»:

«Поговорим о русском языке, тем более что о нем уже заговорил президент.

Во время встречи с президентом Киргизстана Акаевым, подписывая документы, Путин получил из рук, присутствовавшего на этой церемонии киргизского писателя Чингиза Айтматова, его новую книгу. Это дало возможность нашему президенту заметить: «А какой Чингиз Айтматов писатель: русский или киргизский?..» Своеобразное замечание и — смелое. Мы как-то никогда, идя в русле советской национальной политики, не усомнились в том, а кому собственно принадлежат, какой культуре и какому языку национальные писатели. Ну, допустим, никому они не принадлежат, а все они просто киргизы, таджики, узбеки, калмыки, аварцы, грузины и украинцы. Но специалисты знают, какое огромное значение для многих этих писателей имеет и имел русский язык. Мы ведь помним, как порою отдельные стихи, романы и поэмы переводились на русский, а потом уже обогащенные снова оказывались переведенными на родной. И боюсь, многие национальные литературы сейчас потерялись из-за политизированных людей, далеких и от чтения, и от литературы, — из-за политиков. И эти культурные травмы не последние. Когда во Львове запрещают русскую песню, то, боюсь, бьют скорее по своей культуре, чем по нашей. Существенно обогащенными оказались и Пруст, и Джойс, переведенные на русский язык. Они и мы выиграли от этого сотрудничества. Возможно, и гениальный Тарас Шевченко имел бы другую литературную судьбу, не учись он в Петербургской академии художеств и не попади в кружок русских писателей и художников. Чтобы понять это, достаточно трезво посмотреть на соотношение культурных потенциалов и разработанность языков. Поэтому решение академика Акаева придать русскому языку в Киргизии статуса государственного — это не решение изощренного в науках человеках, а просто человека, трезво желающего процветания, в том числе и культурного, своей родине»