Максим Горький - Трое

• Название: Трое
• Автор: Максим Горький
• Жанр: Русская классическая проза

---

Он расплывался на стуле, закуривал папиросу и, попыхивая дымом, продолжал, понизив голос:

- Ездил я, братец, в деревню недавно, - слышал? И я тебе скажу: девочки там - такие - фью! Знаешь, - дочери природы эдакие... ядрёные, знаешь, не уколупнёшь её, шельму... И всё это дёшево, чёрт меня побери! Скляницу наливки, фунт пряников, и - твоя!

Лунёв слушал и молчал. Он почему-то жалел Кирика, жалел, не отдавая себе отчёта, за что именно жаль ему этого толстого и недалёкого парня? И в то же время почти всегда ему хотелось смеяться при виде Автономова. Он не верил рассказам Кирика об его деревенских похождениях: ему казалось, что Кирик хвастает, говорит с чужих слов. А находясь в дурном настроении, он, слушая речи его, думал:

"Крохобор!"

- Да-а, братец, великолепно это - заняться амуром на лоне природы, под сенью кущ, как выражаются в книжках.

- А если Татьяна Власьевна узнает? - спросил Илья.

- Она этого не захочет узнать, братец, - лукаво подмигивая ему, ответил Кирик. - Она знает, что ей это не нужно знать! Мужчина есть петух по природе своей... Ну, а ты, братец, как - имеешь даму сердца?

- Грешен! - усмехаясь, сказал Илья.

- Швеечку? Да? Эдакую брюнеточку?..

- Нет, не швейку...

- Кухарку? Кухарка - это тоже хорошо, она тёплая, сдобная...

Илья хохотал, как сумасшедший, и этот смех убеждал Кирика в существовании кухарки.

- Почаще меняй их, почаще меняй, - тоном знатока дела советовал он Илье.

- Да почему вы думаете, что кухарка или швейка? Разве другой какой-нибудь не достоин я? - спросил Лунёв сквозь смех.

- Они тебе, братец, подходят по твоему положению в обществе больше других... Ведь не можешь ты завести роман с дамой или девушкой приличного общества, согласись?

- Да почему?

- Ах, это так понятно... Я не хочу тебя обижать, но ты, мой друг, всё-таки, знаешь... простой человек... мужичок, так сказать...

- А... а я с дамой... - задыхаясь от смеха, сказал Илья.

- Шутник! - воскликнул Кирик и тоже захохотал. Но когда Автономов уходил, Лунёв, думая над его словами, испытывал чувство обиды. Ему было ясно, что хотя Кирик добрый парень, однако он считает себя каким-то особенным человеком, не равным ему, Илье, выше его, лучше. В то же время он с женой многим пользуется от него. Перфишка сообщил ему, что Петруха посмеивается над его торговлей и называет его жуликом... А Яков говорил сапожнику, что раньше он, Илья, был лучше, душевнее, не зазнавался, как теперь. И сестра Гаврика тоже постоянно убеждала Илью в том, что она не ровня ему. Дочь почтальона, одетая едва не в лохмотья, она смотрела на него так, точно сердилась на то, что он живёт на одной земле с нею. Самолюбие Ильи с той поры, как он открыл магазин, выросло, стало ещё более чутким, чем прежде. Его интерес к этой некрасивой, но особенной девушке всё развивался; ему хотелось понять, откуда в ней, бедной, эта гордость, пред которой он всё более робел. Она никогда не хотела заговорить с ним первая, и это задевало его. Ведь её брат служит у него в мальчиках, и уже поэтому она бы должна смотреть на него, хозяина, поласковее! Он сказал ей однажды:

- Читаю вашу книгу о дон-Кихоте...

- Ну, и что же? Нравится? - спросила она, не взглянув на него.

- Очень нравится!.. Смешно... чудак был человек.

Илье показалось, что её чёрные, гордые глаза воткнулись в лицо ему с ненавистью.

- Я так и знала, что вы скажете что-нибудь в этом роде, - проговорила она медленно и внятно.

Илье почудилось что-то обидное, враждебное ему в этих словах.

- Человек я тёмный, - сказал он, пожав плечами. Она промолчала в ответ, точно не слышала его.

И вновь в душу Ильи стало вторгаться давно уже не владевшее ею настроение, - снова он злился на людей, крепко и подолгу думал о справедливости, о своём грехе и о том, что ждёт его впереди. Неужели он всегда будет жить вот так: с утра до вечера торчать в магазине, потом наедине со своими думами сидеть за самоваром и спать потом, а проснувшись, вновь идти в магазин? Он знал, что многие торговцы, а может быть, и все, живут именно так. Но у него и во внешней жизни и во внутренней было много причин считать себя человеком особенным, не похожим на других. Он вспомнил слова Якова:

"Не дай бог тебе удачи... жаден ты..."

И эти слова казались ему глубоко обидными. Нет, он не жаден, - он просто хочет жить чисто, спокойно и чтобы люди уважали его, чтобы никто не показывал ему на каждом шагу:

"Я выше тебя, Илья Лунёв, я тебя лучше..."

И снова он думал - что ждёт его впереди? Будет ему возмездие за убийство или нет? Иногда ему думалось, что, если возмездие за грех будет ему, - оно будет несправедливо. В городе живёт много человекоубийц, развратников, грабителей; все знают, что они по своей воле убийцы, развратники и мошенники, а - вот живут они, пользуются благами жизни, и наказания нет им до сей поры. А по справедливости - всякая обида, человеку нанесённая, должна быть возмещена обидчику. И в библии сказано: "Пусть бог воздаст ему самому, чтобы он знал". Эти мысли бередили старые царапины в его сердце, и сердце вспыхивало буйным чувством жажды отомстить за свою надломленную жизнь. Порой ему приходило на ум сделать ещё что-нибудь дерзкое: пойти поджечь дом Петрухи Филимонова, а когда дом загорится и прибегут люди, то крикнуть им:

"Это я поджёг! Это я задавил купца Полуэктова!"

Люди схватят его, будут судить и сошлют в Сибирь, как сослали его отца... Это возмущало его, и он суживал свою жажду мести до желания рассказать Кирику о своей связи с его женой или пойти к старику Хренову и избить его за то, что он мучает Машу...

Иногда, лёжа в темноте на своей кровати, он вслушивался в глубокую тишину, и ему казалось, что вот сейчас всё задрожит вокруг него, повалится, закружится в диком вихре, с шумом, с дребезгом. Этот вихрь завертит и его силою своей, как сорванный с дерева лист, завертит и - погубит... И Лунёв вздрагивал от предчувствия чего-то необычайного...

Как-то вечером, когда Лунёв уже собирался запирать магазин, явился Павел и, не здороваясь, спокойным голосом сказал:

- Верка убежала...

Он сел на стул, облокотился о прилавок и тихо засвистал, глядя на улицу. Лицо у него было окаменевшее, но маленькие русые усики шевелились, как у кота.

- Одна или с кем-нибудь? - спросил Илья.

- Не знаю... Третий день нет её...

Илья смотрел на него и молчал. Спокойное лицо и голос Павла не позволяли ему понять, как относится Грачёв к бегству своей подруги. Но он чувствовал в этом спокойствии какое-то бесповоротное решение...

- Что же ты думаешь делать? - тихо спросил он, видя, что Павел не собирается говорить. Тогда Грачёв перестал свистать и, не оборачиваясь к товарищу, кратко объявил:

- Зарежу...

- Ну, опять за своё! - воскликнул Илья, досадливо махнув рукой.

- Я об неё всё сердце обломал, - вполголоса заговорил Павел. - Вот ножик.

Он вынул из-за пазухи небольшой хлебный нож и повертел его пред своим лицом.

- Хвачу её по горлу...

Но Илья вырвал нож и бросил за прилавок, сердито говоря:

- Вооружился на муху...

Павел вскочил со стула и повернулся лицом к нему. Глаза у него яростно горели, лицо исказилось, он весь вздрагивал. Но тотчас же снова опустился на стул и презрительно сказал:

- Дурак ты...

- Ты умён!..

- Сила не в ноже, а в руке...

- Говори!..

- И если б руки у меня отвалились, - зубами глотку ей перерву...

- Ишь как страшно!..

- Ты со мной не говори, Илья... - вновь спокойно и негромко сказал Павел. - Верь - не верь, но меня не дразни... Меня судьба довольно дразнит...

- Да ты, чудак, подумай, - убедительно и мягко заговорил Илья.

- Всё уж передумано... Впрочем, я уйду... Что с тобой говорить? Ты сыт... мне не товарищ...

- А ты брось безумство-то! - с укором крикнул Лунёв.

- Я же - и душой и телом голоден...

- Дивлюсь, как люди рассуждают! - пожав плечами, насмешливо заговорил Илья. - Баба для человека вроде скота... вроде лошади! Везёшь меня? Ну, старайся, бить не буду. Не хошь везти? Трах её по башке!.. Да, черти, ведь и баба - человек, и у неё свой характер есть...

Павел взглянул на него и хрипло засмеялся.

- А я кто? Не человек?..

- Да ты должен быть справедливым или нет?

- А поди ты ко всем чертям с этой самой справедливостью! - бешено закричал Грачёв, вскакивая со стула. - Будь ты справедлив: сытому это не мешает... Слыхал? Ну, и прощай...

Он быстро пошёл вон из магазина и в двери зачем-то снял с головы картуз. Илья выскочил из-за прилавка вслед за ним, но Грачёв уже шёл по улице, держа картуз в руке и возбуждённо размахивая им.

- Павел! - крикнул Лунёв. - Постой...

Он не остановился, даже не оглянулся и, повернув в проулок, исчез. Илья медленно прошёл за прилавок, чувствуя, что от слов товарища его лицо так горит, как будто он в жарко растопленную печь посмотрел.

- Ка-акой злой! - раздался голос Гаврика.

Илья усмехнулся.

- Кого это он резать собрался? - спросил Гаврик, подходя к прилавку. Руки у него были заложены за спину, голова поднята вверх и шероховатое лицо покраснело.