Халлгримур Хельгасон - 101 Рейкьявик

• Название: 101 Рейкьявик
• Автор: Халлгримур Хельгасон
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-91181-818-0

"101" - это почтовый индекс центрального Рейкьявика, холодной столицы Исландии. В этом городе эмоциональный разлад неизбежен, как ненастная погода, а в череде пустых ночей скучают даже призраки. Тридцатитрехлетний Хлин живет в материнской квартире, получает пособие по безработице, качает из интернета порнуху, бродит с приятелями по кабакам и ночным клубам, каждый вечер ждет электронного письма от венгерской принцессы и безуспешно борется с влечением к сексапильной подружке собственной матери, вдруг решившей сменить сексуальную ориентацию…

В 2000 году Бальтазар Кормакур успешно экранизировал этот роман, причем одну из главных ролей исполнила Виктория Абриль, прославившаяся у Педро Альмодовара, а музыку к фильму написали Деймон Албарн (Blur, Gorillaz) и Эйнар Бенедиктсон - лидер знаменитой исландской группы Sugar Cubes, в которой прежде пела Бьорк. Картина получила приз "Открытие года" на кинофестивале в Торонто, приз молодежного жюри кинофестиваля в Локарно и множество других премий.

---

Стыдно. Я смотрю на Анну и говорю: «Давай шлепнем?» Она: «Шлепнем?» Я: «Ага. Вот так» — и опять хлопаю им по животу. Удивительно, до какой степени ты доверяешь людям. Разве можно совать свое единственное имущество — аккуратно свернутое — в рот постороннему человеку? Анна некоторое время надраивает его. Как дверную ручку. Но дверь не открывается. Между ног у меня женская голова, которая движется вверх-вниз. Только и всего. Но для девушки это, наверно, развлечение. Я замечаю рядом с собой на диване телефонный справочник. Листаю его. В него не мешало бы добавить побольше имен. Но минетом этому не поможешь. Пока она сосет у меня, я читаю телефонный справочник. Я уже успел забыть, чем она там занимается, как Анна выныривает из-под копны собственных волос и улыбается мне. Садится рядом со мной. Я откладываю телефонный справочник в сторону. Анна начинает мастурбировать. Я оказываю ей помощь в этом нелегком деле. Son of a dyke. То есть я пытаюсь оказать помощь. Я не так хорошо разбираюсь в географии пизд, чтобы сразу найти клитор. Это все равно что вслепую погрузить руку в тепловатую рисовую кашу с миндалем и пытаться нащупать в ней целый миндальный орех одним указательным пальцем. Анна помогает мне искать свой миндальный орех, направляя мою руку в нужное место. Мне кажется, она собирается что-то сказать, но мне удается зажать ей рот поцелуем. У нас мало слюны. Нам надоедает целоваться, и она говорит: «За минет языком» Я падаю на колени, а она на диване раздвигает ноги. Я принимаюсь пастись. Все тот же старый добрый запах и вкус. Клубники здесь нет. Я толком не знаю, что мне делать, просто вожу языком по этой медузе взад и вперед. На верном ли я пути — без понятия. Это все равно как открывать кодовый замок. Методом научного тыка — пока не наткнешься на правильные числа. Анна совсем затихла, молчит. Могла бы хоть меня проинструктировать, что ли… Трёст как-то назвал пизду «Банановой республикой». А еще я слышал: «Пещера тампаксов» и «Незапечатываемый источник». Но, по-моему, самое удачное название подобрал Марри: «Пряностная». Прошло уже минут двадцать точно, у меня вся челюсть затекла. Она берет меня рукой за затылок и прижимает мое лицо к клитору и его окрестностям. Я трусь обо все это носом и представляю себе, что я просто сморкаюсь. Она начинает двигаться вместе со мной. Плюх-плюх. Шлеп-шлеп. Постепенно дело принимает такой оборот, что она начинает тереться о мое лицо. Аннина пизда шлепает по моему лицу, как тряпка, теплая, мокрая, старая вонючая половая тряпка. Не хочу, чтоб мое лицо насиловали. Поднимаюсь — все лицо мокро, — тянусь за презервативом в кармане куртки, утягиваю куртку на пол, надеваю презерватив и внедряюсь в нее. Я заваливаю ее на полу, погружаюсь во что-то такое жаркое. Жаркое. Да, в сущности, это все равно что жевать татуированное жаркое. Это могло бы быть чье угодно тело. Тем временем рассветает. После 3700 попыток выжать семя из себя в нее (100 в минуту, 37 минут. — Прим. автора) я сдаюсь и выхожу из нее. Никогда не был фанатом физического труда. Поднимаюсь и подхожу к окну. Там есть балкон. Я открываю дверь и выхожу на балкон. Оттуда открывается вид на Рейкьявик в окружении гор. За ними виднеется солнце, словно лысина плешивого человека у женщины между ног. Облизывает новый день. Мне стало холодно, и я снова вхожу. Включаю телевизор. Анна все еще лежит на полу. Она спрашивает: «Ты почему прекратил?» Я отвечаю: «Надоело». Сажусь на диван, закуриваю и переключаю дистанционкой на видеоканал. Стучу ею по своей пластиковой эрекции в то время, как на экране исчезают титры. Анна просит у меня закурить. Я зажигаю сигарету и кидаю ей. Она приземляется у нее на грудь, а потом падает на пол, Анна говорит: «Эй!», а потом подбирает сигарету. Я спрашиваю: «Что это за фильм?» Она отвечает: «А, не помню. Я его уже смотрела». Она ворочается на полу. К заднице пристали хлопья пыли. Сзади она мне больше нравится. Мне вдруг захотелось взять ее сзади. Я кладу сигарету в пепельницу, встаю с дивана, отряхиваю пыль с ее зада, ложусь на нее и снова ввожу, предварительно немного поискав вход в иной мир. Она опирается на локти, смотрит телевизор и курит. Фильм — «Правдивая ложь».

Шварценеггер на банкете в Швейцарии. Я верхом на Анне. Она тянется своей сигаретой по направлению к пепельнице на столике. Не дотягивается. Она говорит: «Давай чуть-чуть подвинемся». Я пытаюсь членом подтолкнуть ее к столику. Она стряхивает пепел в пепельницу. Я продолжаю. Она говорит: «Я этот фильм уже видела. Пошли в постель». Когда мы входим в спальню, в телевизоре взрывы. Я совсем забыл про водяной матрас. Часы на ночном столике показывают половину восьмого. Мы ныряем. В гостиной грохот, под нами журчание. Я этот фильм смотрел дважды. Я помню весь сюжет. Анна терпеливо покачивается взад и вперед на матрасе. Похоже, я в ближайшее время вряд ли кончу. Развлекаюсь тем, что по звуку из телевизора пытаюсь представить себе видеоряд. (Здесь я пропускаю 90 минут.) Когда кассета заканчивается, меня переполняет какая-то пустота. Анна смотрит мне в глаза. Я отвожу взгляд. Я продолжаю ее трахать. Мне это надоело — сил нет!

С эрекцией ничего не происходит. Я сказал, гарантия — год. Уже десять часов утра. Я все еще продолжаю трахать ее. Все же лучше, чем разговаривать с ней. Звонок в дверь. Эта ее татуировка меня достала. Еще один звонок в дверь. Анна выкарабкивается из-под меня и из постели, надевает халат и оставляет меня одною качаться на волнах матраса.

Судя по голосам, это пришли ее мама и маленький Мауни. Теперь я знаю, чем мне заняться. Вопрос только в том, окажется ли Мауни достаточно узким для того, чтоб я наконец кончил. Судя по голосу, да. Судя по всему, им пользовались всего четыре года. В смысле, голосом. Мауни входит в спальню. Кожа у него темная. Он говорит: «Хай!» Я отвечаю: «Хай!» Он подходит к постели, глядит испытующим взглядом. Из гостиной доносятся голоса Анны и ее мамы. Увидев презерватив, Мауни останавливается. Он спрашивает: «А сто это у тебя?» Я тяну за презерватив и говорю: «Это? Это презерватив». Он говорит; «Призирвати-ив?» Я говорю: «Да». Он спрашивает: «А засем он тебе?» Я отвечаю: «Ну, чтоб у тебя случайно не завелся братик или еще чего-нибудь…» Анна входит в спальню, замечает Мауни и берет его на руки. Ее мама заходит на порог. Мама (ц. 45 000) миловиднее, чем Анна В ее распоряжении было больше лет для того, чтобы стать миловиднее, чем Анна. Анна уводит Мауни и закрывает двери. Я остаюсь лежать. На водяном матрасе в западном районе столицы. Son of a dyke. Сбрасываю с себя одеяло и презерватив. Дрочу. Один в открытом море. Слабая качка. Рыбак в лодке. С ручным шнуром. Пока дрочу, думаю о маме в гостиной. Вижу, как передо мной покачивается ее лицо. Вижу густую красную помаду вокруг желтых, как слоновая кость, зубов. Представляю себе, как помада обхватывает мой член. Может, у старушки лучше выйдет? Так же, как яблочные пироги у нее выходят лучше? Я хочу маму. Billy Don't Be А Неro[257]. Я встаю, выхожу в гостиную и ложусь на маму, сидящую на диване в своей юбке, жакете и шали.

Когда я наконец добрался до места, похороны уже начались. Это называют «капеллой», но на самом деле это бывшая больничная палата, из которой убрали кровати, чтобы сэкономить на системе здравоохранения. Умирать дешевле, чем рождаться. При этом экономится кислород.

Мама, Лолла, Эльса, Магги, мальчики, папа со своей Сарой, Ваг(о)н со своей Тележкой, бабушка, а еще Эльсина подруга (ц. 60 000), которой я не знаю. Уже тут. Мама оборачивается и смотрит мне в глаза, не меняя выражения лица. У нее на лице это непоколебимое материнское выражение, неизменное, как почерк в записке на обороте конверта, которая ждала меня на кухонном столе, когда я пришел домой:

«Мы уехали на похороны. Начало в два часа, Крещенская капелла в Центральной больнице. Вход через родильное отделение. Б. С.».

Мой кайф кончился. Было клёво, стало блёво. Я сел в предпоследний ряд. Они все впереди. Хорошо, что я надел эту куртку. Гробик стоит на столе перед алтарем. Ишь ты, до чего дошли: таких — и хоронить: безымянных, нерожденных. Носишко едва наметился — а уже имеют право на персональные похороны, гроб и крест. Гробик не больше среднего аквариума. Полного околоплодной жидкости. Хотя нет… «Вход через родильное отделение». Что-то в этом есть…

Эта капелла — бывшая больничная палата. Здесь умирали люди. Разве в церкви умирают? Нет, в церкви никто не умирает, но все умершие отправляются в церковь. Дядя Элли сказал: «Я в церкви не покажусь до тех пор, пока меня туда не понесут». В смысле: пока тебя не заставят за это платить. Лиза Лиза (ц. 2 000 000) and the Cult Jam[258]. Она была католичка. У них самые роскошные груди.

Теперь здесь кровь не течет по жилам, а пьется из чаш, и все из того же человека. Никто не вышивает крестиком, зато все крестятся. Вместо наркоза — молитва. Где подкачали врачи — как следует раскачались попы. Белый халат, черная ряса. «Первый исландский душеносец вернулся на родину после успешно проведенной операции в Гётеборге». Откуда эта фраза?