Александр Сегень - Невская битва. Солнце земли русской

• Название: Невская битва. Солнце земли русской
• Автор: Александр Сегень
• Издательство: «ACT», «Астрель»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2003

Роман современного писателя-историка А. Сегеня посвящен ратным подвигам новгородского князя Александра Ярославича (1220–1263). Центральное место занимают описания знаменитых Невской битвы и Ледового побоища, победа в которых принесла молодому князю славу великого полководца Руси.

---

Наступил март, и все собравшееся в Дарбете многочисленное воинство, заканчивая последние приготовления, ожидало лишь приказа к выступлению. Но рыцари медлили, пережидали морозное время, чтобы идти на войну, когда станет потеплее. Оттепель наступила в праздник Благовещения, когда русичи по обычаю выпускали на волю птиц. В сей птичий праздник вицемейстер красиво выступил из Дарбете, пуская вокруг себя птиц и приговаривая во весь голос:

— Вот так же я буду освобождать от тел души всех, кто встанет на моем пути!

Наконец он извлек из клетки большого белоснежного голубя и выпустил его со словами:

— А это будет душа самого князя Александра, если только он не присягнет мне и папскому престолу!

В тот день они дошли до небольшой крепостицы Кастер, расположенной на берегу Эмбаха, и на другое утро здесь узнали о том, что князь Александр захватил Изборск, а позавчера вышел со своим войском из Плескау и теперь стоит на берегах речки Пимбах, которая впадает в Пейпус на юго-западе и которую русские называют Пимжей. Между Эмбахом и Пимбахом лежало расстояние в сто миль.

— Что ж, — волновался Андреас фон Вельвен, — стало быть, через несколько дней мы встретимся. И пусть тогда русские запишут себе за ухом, кто должен владеть здешними пространствами. Или как там у них говорится в таких случаях? — спрашивал он у своего оруженосца Йоргена Квадеворта.

— Пусть зарубят себе на носу, — отвечал Йорген, приученный к тому, что его господин обожает поговорки и любит сравнивать благородные немецкие выражения с грубыми русскими.

— Вот именно! Мы всем им отрежем носы и тем самым оставим навсегда заметку.

— Лучше мы отрежем им подбородки вместе с бородами и наделаем из них щеточек для смахивания пыли, — сказал Эрих фон Винтерхаузен. — У меня имеется одна такая с прошлого года, когда мы взяли Эйзенборгс. Многие у меня просили прислать им такие же из этого похода.

— Я предпочел бы иметь такую щетку из бороды самого Александра, — стал мечтать Йорген фон Кюц-Фортуна.

— Не обольщайся, брат, — разочаровал его вице-мейстер. — Вспомни, какая у него она жиденькая. Хотя мы видели его три года назад, перед свадьбой. Может, обженившись, он и в лице приобрел больше мужественности.

Из Кастера они перешли в другую крепостицу, Хаммаст. Здесь вдруг кончилась оттепель, засияло ослепительное весеннее солнце и ударили морозы. В Хаммасте задержались на два дня и получили известие о том, что Александр движется быстрее и уже находится в селении Вебе, которое русские называют Вербное. Теперь два огромных войска разделяло расстояние в пятьдесят миль. При желании они могли встретиться и сойтись хоть завтра. В субботу, двадцать девятого марта, немецкие войска подошли к речке Айбах, именуемой русскими просто Ая. Отсюда на следующий день, в воскресенье, они пошли дальше на сближение с войсками Александра и во второй половине дня вошли в столкновение с передовым отрядом русских в окрестностях селения Мост. Битва была недолгая, но кровопролитная.

Поначалу Андреас подумал, что Александр совсем зарвался и привел сюда столь маленькое войско, но потом, старательно разглядывая участвующих в сражении витязей, узнал тверского воеводу Кербета, давнего знакомого Домаша и главного оруженосца Александра — Савву, но самого Александра тут не было, а стало быть, это были всего лишь дозорные. Но радости они доставили много, когда погиб от тевтонского оружия главный ноугардский военачальник Домаш, а затем были выбиты из седел, изрублены и исколоты Кербет и Савва, которых русским с огромным трудом удалось вытащить и унести с поля боя, истекающих кровью.

Мало кому из них удалось уйти, несколько десятков русичей спаслись бегством от своего позора, плена или погибели. Да и как спаслись-то! Бросились немцы за ними в погоню, а те вдруг за собой следом рассыпали какие-то стальные кованые закорючки, на которых кони напарывались копытами и падали. Передовой отряд, бросившийся вдогонку за русскими негодяями, весь на этих подлых и коварных занозах поспотыкался и попадал, а один добрый воин даже насмерть зашибся. Пришлось прекратить погоню.

И все же тевтоны торжествовали победу. Белый снег, залитый красной кровью, распростертые тела, дымящиеся раны, горестные и растерянные лица мертвецов, гримасы смерти… Всё это радовало глаз Андреаса, ибо сам бог войны Тор, один из двенадцати асов, пребывал сейчас рядом с ним, наслаждаясь плодами победы. Подсчет потерь не мог не веселить сердце воина — двадцать немцев против сорока восьми русичей! Стало быть, каждый тевтон, уходя в Валгаллу, забрал с собой и бросил в ад двоих русов с половиною. Если так же получится в главном сражении — быть Вельвену гроссмейстером.

Дарбетский епископ Герман, похожий лицом на орла, отслужил панихиду по погибшим и благодарственный молебен о добром начинании похода. На закате Андреас фон Вельвен обратился к своему рыцарству с пламенной речью. Он сидел на мощном коне, рыжем Фенрире, под ноги которому было брошено истерзанное и бездыханное тело ноугардского воеводы Домаша, ветер трепал полы плаща, звенели доспехи, вицемейстер чувствовал, что выглядит превосходно, и возбуждался собственным голосом:

— Славное начало! Доброе предзнаменование! Я слышу ястребиный клёкот в ваших глотках, свидетельствующий о горячем желании лететь и клевать, рвать в клочья раненого зверя. Ибо он ранен, но продолжает топтать нашу землю, наши пространства отсюда до реки Волги, Ибо это наши пространства, заповеданные нам самим Господом Богом. Мы хотели жить в мире, позволяя зверю селиться в наших заповедных кущах, но зверь упрям и своенравен, он сопротивляется нашему торжественному вселению в восточные земли. И нам приходится безжалостной рукой его наказывать, как наказывают взбесившуюся собаку. Воины правды и справедливости! Вы видите, как я топчу копытами коня своего поверженное тело главного ноугардского рыцаря. И точно так же мой Фенрир будет плясать на дымящемся трупе князя Александра. За нами — бессмертье! Их доля — забвение! Завтра или послезавтра, через пять или семь дней — но битва близка. Я чувствую всеми своими ноздрями, коих у меня две, великолепнейший запах многой и многой крови, освобожденной из тел поверженных врагов наших. Не имейте же к ним никакой пощады, ибо это не люди, но демоны в человечьем обличье. С нами Бог! На нас — благословение Рима! За нами — священный Дудешенланд[114]. На нас взирают древние германские боги! Да загорятся в сердцах ваших слова мои!

Он видел, что слова его и впрямь загораются в них, и пожалел, что не прямо сейчас нужно идти в решительное сражение. Надо будет повторить эту речь, когда настанет самый важный час похода. Вот только везти ли с собой для этой цели мертвое тело Домаша?.. Пожалуй, не стоит. Все-таки это не совсем по-христиански. А жаль.

На другой день хронист ордена, Петер Дюсбург по прозвищу Люсти-Фло, восторженно прочитал Андреасу свежую запись из своей рифмованной летописи:

Первым был бой у селения, что называется Мост.
Кровью снег обагрился, как молодым вином[115].
Рыцари наши сражались без страха и стона.
Пали врагов вожди от десницы тевтона.
Герман, епископ Дарбете, творил молитвы.
Мейстер Андреас речь произнес после битвы,
Попирая копытом труп вождя Ноугарда,
Сам же при этом похож был на ястреба и леопарда.

Глава четвертая ГОРЕ АЛЕКСАНДРА

Он мучительно вспоминал, как несколько раз, бывало, приходилось отвешивать Савве добрую оплеуху. А однажды даже и побил его, помнится. Это было в тот день, когда они после невского одоленья вернулись в Новгород. Тогда, вопреки своему правилу не пить хмельного, Александр слишком часто поднимал свой кубок и к вечеру на радостях опьянел. А Савва — тот и вовсе вдрызг напился, вновь принялся оплакивать Ратмира, бить себя в грудь и некрасиво вскрикивать: «Прости, Ратмирушко! Простишь ты меня аль нет?» Раз сказал ему, чтоб прекратил, другой раз, а тот не унимается. Да еще, когда в третий раз было ему сказано, дерзко ответил: «Отойди от меня, Славич! Не то я за себя не отвечаю!» Ну и пришлось треснуть его со всего маху. Он, бедный, в угол так и улетел. Хоть и силен, как медведь, а пьян был непомерно. Улегся там в углу и рычит: «Ну держись, Славич! Не жить тебе теперь!» И Александр, рассвирепев, подскочил, поднял его — и еще несколько раз кулаком прямо в харю.

И вот теперь, спустя почти два года, вспоминая об этом, князь чувствовал жгучий стыд за свой тогдашний гнев. Ну ладно, первая заушина, она была необходима. А вот зачем он поднял Савву из угла и еще бил… За это теперь ему было невыносимо стыдно. Так стыдно, что спирало дыхание и нечем становилось дышать. И вся спина холодела. И тоска тяжелой пеной поднималась из живота к горлу.

Шел третий день с того утра, когда они покинули Узмень, оставив там умершего Кербета и умирающего Савву. Раны у обоих были таковы, что оставалось удивляться, как это Кербет до полуночи дожил, а Савва еще и утром, когда уезжали, жив сохранялся.