Дон Делилло - Белый шум

• Название: Белый шум
• Автор: Дон Делилло
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003

Роман классика современной американской литературы Дона Делилло (р. 1936) «Белый шум» – комедия о страхе, смерти и технологии. Смерть невозможно отрицать. Каждый день она проникает в сознание с телеэкранов и страниц бульварных газет. Каждый день она проникает в тело дозами медикаментов и кислотными дождями. Человеческое сознание распадается под натиском рекламы и прогнозов погоды. Мы боимся смерти – и продолжаем жить. Несмотря на белый шум смерти…

В 1985 году «Белый шум» был удостоен Национальной книжной премии США.

---

– В основном, пожары в старых зданиях начинаются в электропроводке, – сказал Генрих. – Неисправная проводка. Это первая фраза, которую обычно слышишь в толпе.

– В основном люди погибают не от ожогов, – сказал я. – Они задыхаются в дыму.

– Это вторая фраза, – сказал он.

Пламя гудело в мансардных окнах. Мы стояли на другой стороне улицы и смотрели, как оседает часть крыши, как гнется и падает высокая труба. Из соседних городов то и дело прибывали машины с насосами, и на землю тяжело спускались люди в резиновых сапогах и старомодных касках. Шланги разворачивались и наводились на цель, а над крышей, в отблесках огня, на выдвижной лестнице показалась фигура. Мы смотрели, как начинает рушиться портик, чья дальняя колонна уже накренилась. По лужайке шла женщина в горящей ночной рубашке. Мы разинули рты – ни дать ни взять благодарная аудитория. Увидев эту хрупкую седую женщину, объятую пламенем, мы поняли: она безумна, она так далека от мира грез и неистовства, что огонь вокруг ее головы кажется чуть ли не пустяком. Никто не проронил ни слова. В этом пекле, среди вспыхивающих и с грохотом падающих деревянных конструкций, она обрела тишину и покой. Как ярко и убедительно. Какова сила безумия. Один брандмейстер поспешил к ней, затем в нерешительности попятился, будто она оказалась не той, кого он рассчитывал здесь встретить. Она упала в бледной вспышке огня – негромкой, будто чашка разбилась. Вокруг нее уже суетились четверо пожарных, пытавшихся сбить пламя касками и фуражками.

Неимоверными усилиями огонь продолжали сдерживать – труд этот казался таким же древним и давно утраченным, как возведение соборов, и пожарных подхлестывал благородный дух цехового братства. В кабине одной машины сидел далматинский дог.

– Странно, что на все это можно смотреть бесконечно, – сказал Генрих. – Совсем как на огонь в камине.

– Ты хочешь сказать, что огонь в камине и пожар одинаково притягательны?

– Я только хочу сказать, что можно смотреть бесконечно.

– «Огонь всегда зачаровывал человека». Ты это хочешь сказать?

– Это мой первый горящий дом. Дай мне шанс, – сказал он.

Отцы с сыновьями, запрудившие тротуар, показывали пальцами то на одну, то на другую часть полусгоревшего здания. Сквозь толпу бочком пробрался Марри – его меблированные комнаты находились всего в нескольких шагах оттуда. Он молча пожал нам руки. Лопались стекла. Сквозь крышу провалилась еще одна труба – несколько кирпичей упали на лужайку. Марри вновь пожал нам руки и тут же исчез.

Вскоре запахло чем-то едким. Возможно, загорелся изоляционный материал – полистироловая оболочка труб и проводов – или что-то из десятка других веществ. Воздух насытился резким, горьким зловонием, перебившим запахи дыма и обугленного камня. У людей, толпившихся на тротуаре, испортилось настроение. Одни поднесли к лицам платки, другие тотчас же с отвращением удалились. Судя по всему, независимо от причины запаха, люди почувствовали себя обманутыми. Постановка высокой и страшной античной драмы оказалась под угрозой срыва из-за чего-то противоестественного, какого-то наглого, подлого вмешательства. Наши глаза начало жечь. Толпа рассосалась. Казалось, нас вынудили признать, что существует вторая разновидность смерти. Есть натуральная, а есть синтетическая. Запах разогнал нас, но за ним крылось нечто гораздо худшее – такое чувство, будто смерть приходит двумя путями, порой одновременно, смерть проникает в рот и нос, смерть имеет запах и способна каким-то образом преображать душу.

Мы поспешили к своим машинам, думая уже не только о бесприютных, безумных и погибших, но и о самих себе. Вот как подействовал запах горящего материала. Усугубил нашу печаль, приблизил к разгадке тайны нашего смертного часа.

Дома я подогрел нам обоим молока. И удивился, что Генрих его пьет. Сжимая кружку в руках, он заговорил о шуме большого пожара, грохоте горения, усиленном потоками воздуха, как при разгоне прямоточного воздушно-реактивного двигателя. Мы сидели и пили молоко. Немного погодя он пошел в свой чулан подтягиваться на перекладине.

Я засиделся допоздна, думая о мистере Грее. Сером, нечетком, размытом. Картинка дрожала и колыхалась, очертания фигуры расплывались от случайных искажений. В последнее время я невольно стал часто думать о мистере Грее. Иногда это бывал собирательный образ. Не менее четырех сероватых фигур, занимающихся изысканиями. Ученые, провидцы. Их изменчивые тела проникали друг сквозь друга, смешиваясь, соединяясь, сливаясь. Немного похожи на инопланетян. Умнее всех нас, бескорыстные, бесполые, твердо решившие своим инженерным искусством избавить нас от страха. Но когда тела сливались, я оставался наедине с той же фигурой – руководителем проекта, туманным серым соблазнителем, мелкой рябью движущимся по комнате мотеля. К постели, к заговору. Я представлял, как моя жена полулежит на боку, видел ее пышные округлые формы – нагое тело, застывшее в вечном ожидании. Я смотрел на нее его глазами. Зависимая, покорная, эмоционально порабощенная. Я чувствовал его власть и превосходство. Преимущество его положения. Он завладевал моими мыслями – этот человек, которого я никогда не видел, этот полуобраз, едва заметный мазок мысленного света. Его тусклые руки тискали розовато-белую грудь. Такую отчетливую и живую, такую восхитительную на ощупь, с рыжеватыми веснушками вокруг соска. Звуки были пыткой. Я слышал шелест их любовной прелюдии, ласковый лепет, шорох плоти. Слышал шлепки и хлопки, чмоканье влажных ртов, скрип пружин продавленной кровати. Затишье, сопровождаемое бормотанием и возней. Потом серая постель погружалась во мрак, и медленно замыкался круг.

«Панасоник».

33

В котором часу я открыл глаза, почувствовав, что поблизости – некто или нечто? Был ли тот час нечетным? Всю комнату затянуло паутиной полумрака. Я вытянул ноги, прищурился, постепенно сосредоточился на знакомом объекте. Уайлдер. Он стоял в двух шагах от кровати, вглядываясь в мое лицо. Мы долго не сводили глаз друг с друга. Его большая круглая голова на несоразмерно приземистом теле с маленькими ручками и ножками придавала ему сходство с примитивистской глиняной статуэткой, неким домашним идолом неведомого культового происхождения. У меня возникло ощущение, будто он хочет мне что-то показать. Пока я потихоньку вставал с кровати, он потопал в своих стеганых башмачках за дверь. Я последовал за ним в коридор и к окну, то выходит в наш задний двор. Выйдя босиком и без халата, я почувствовал, как холод проникает сквозь гонконгский полиэфир моей пижамы. Уайлдер стоял и смотрел в окно – подоконник был чуть ниже его подбородка. Казалось, я всю жизнь ходил в пижаме, застегнутой наперекосяк, с расстегнутой и провисшей ширинкой. Уже светает? Это что – вороны каркают на деревьях?

Во дворе кто-то сидел. В старом плетеном кресле сидел выпрямившись седовласый человек – неподвижная мрачная фигура, от которой веяло жутковатым спокойствием. Поначалу, заспанный и ошеломленный, я понятия не имел, как расценить это зрелище. Казалось, ему требуется более подробное толкование, чем то, на которое я сейчас способен. Лишь одна мысль пришла мне в голову – он появился здесь не случайно, его прислали с какой-то целью. Потом в душу мне стал закрадываться страх, гнетущий и неодолимый: кулак, то и дело сжимавшийся у меня в груди. Кто этот человек, что здесь происходит? Я осознал, что Уайлдера рядом нет. Добравшись до двери его комнаты, я увидел, как он зарывается головой в подушку. Когда я подошел к кровати, он уже крепко спал. Я не знал, что делать. Мне было холодно, я совсем ослаб. Медленно, хватаясь за дверные ручки и перила, словно желая напомнить себе о свойствах реальных вещей, я вернулся к окну. Человек по-прежнему сидел во дворе, уставившись на кусты живой изгороди. В неверном блеклом свете он, недвижный и прозорливый, был виден мне в профиль. Так ли он стар, как мне показалось сначала, или седые волосы – всего лишь символ, часть его аллегорической силы? Ну конечно, все кончено. Наверное, это Смерть – или посыльный Смерти, мастер своего дела с ввалившимися глазами, явившийся из чумной эпохи, из эпохи инквизиции и бесконечных войн, бедламов и лепрозориев. Наверняка сей автор афористических напутствий бросит на меня лишь мимолетный взгляд – умный, иронический, – когда произнесет свою изящную, отточенную фразу о моем уходе в мир иной. Я долго смотрел и ждал, когда он шевельнет рукой. Неподвижность его была властной. Я чувствовал, что с каждой секундой становлюсь бледнее. О чем свидетельствует бледность? Каково это – видеть, как Смерть собственной персоной приходит за тобой? Меня проняло ужасом до костей. Меня бросало то в жар, то в холод, я весь пересыхал и обливался потом, я был сам не свой. Кулак сжимался у меня в груди. Я подошел к лестнице, сел на верхнюю ступеньку и вгляделся в свою ладонь. Сколько еще не сделано. Каждое слово, каждый поступок – бисерина в великолепном орнаменте мироздания. Даже моя собственная, ничем не примечательная ладонь, испещренная перекрестными изгибами и штрихами выразительных линий, карта всей моей жизни – и та могла бы на долгие годы стать объектом чьего-нибудь изучения и удивления, смешанного с восторгом. Космология против пустоты.