Андрей Зарин - Казнь

• Название: Казнь
• Автор: Андрей Зарин
• Издательство: Современник
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1995

---

— Опять был мужчина. Тот, что раньше. Рылся, рылся. Я кричала, а он ничего!

Косяков встревожился.

— А где же старуха была?

— Не знаю. Я и ее звала. Нет, лучше, Никаша, ты мне камней принеси. Я, ей-Богу, кидать буду, а то что я? Я калека.

— Камней, камней! — повторил Косяков. — Глупости. Запирать тебя буду!

Она вдруг горько заплакала.

— Если пожар вдруг, я сгорю?

— Вытащат! — ответил Косяков и пошел спать за занавеску. Там он долго беспокойно ворочался. Второй раз приходит какой-то неизвестный ему мужчина и роется у него. Смутное подозрение закралось в его душу. Он вдруг вскочил с кровати и подошел к жене.

— Ну-ка, — сказал он ей, — обними меня! Вот так! Ну! — он нагнулся, обнял ее, подхватил под ноги и, кряхтя, перетащил на кровать. — Полежи немного, — сказал он.

Вернувшись назад, он отвернул кусок драной материи на сиденье ее кресла и заглянул под обивку. Пакет в белом конверте лежал на том же месте.

Косяков облегченно вздохнул и, вернувшись к жене, посадил ее снова в кресло.

— Никаша, не запирай меня! — проговорила она.

— Ладно, там увидим! — ответил он. — Теперь сиди смирно да гадай. Посплю, в дураки сыграем!

. .

А все это время, с остановками в четыре и десять минут, мчался поезд, унося Анохова все дальше и дальше на север. Анохов оживал, и с каждым часом самоуверенные мечты овладевали им все сильнее. Пережитое уже казалось сном, а пылкая Можаева смутным призраком. Чтобы рассеять его, нужно только ничтожное усилие, и Анохов уже с улыбкою обдумывал содержание своего письма к ней.

XVII

Человек хотя и не может жить без общества, тем не менее время от времени душа его жаждет полного одиночества и покоя, жаждет отдыха от беспрерывных впечатлений и переосмысления их. И чем богаче одарена душа, тем чаще она прибегает к одиночеству как освежительной ванне. Душа порочная, напротив, боится одиночества и ищет забвения в суете и шуме. Но одиночество одиночеству рознь, и, если в другое время на личное усмотрение Николаю Долинину предложили бы просторную комнату с чисто выбеленными стенами, обеспеченное содержание и невозмутимый покой, он, быть может, с радостью бы принял предложение, не обратив внимания на то, что окно помещено на два аршина от пола, что мебель состоит из необходимых кровати, стола и — как милость — двух табуреток. Быть может, в этом уединении он, как Сильвио Пеликко, обессмертил бы свое имя, — но теперь… посаженный в тюрьму против воли, с позорным подозрением, с будущим, в котором он видел долгие годы страданий, — это одиночество являлось для него сплошным мучением. Трудно было в его возрасте, с его характером покорно подчиниться слепой и несправедливой судьбе, и, бессильный для активной борьбы, он задыхался от гнева.

Лицо его осунулось и побледнело, глаза горели, движения приобрели нервную торопливость, и он стал болезненно раздражителен и резок. И в то же время любовь к Анне Ивановне, разжигаемая препятствиями, охватывала его, как безумие, и он сгорал, мечтая о ней. Не проходило дня, чтобы он не передал брату письма к Анне Ивановне и не спросил бы о ней, и только раз получил от нее в ответ всего две строчки: "Мы оба наказаны за преступные мысли. Молитесь за меня, как я за вас!"

Эти строки привели его сперва в ярость, потом у умиление. Он глумился над ними, а потом целовал из и обливал слезами. Непостижимое что-то установило, между ним и ею, и он еще сильнее разгорался к ней любовью при сознании этой тайной преграды. Воображение воскрешало перед ним картины его юношеской любви. С каким доверием, с какою чарующей смелостью, будучи девушкой, она отдавалась любви. Казалось, нет для нее, рядом с ним, никаких страхов! И какой испуганной и вместе с тем неприступною она явилась потом, сделавшись женою ненавистного человека, и теперь, снова обратившись в свободную женщину. Какая-то тайна совершилась в душе ее, и он, якобы писатель, не имеет ключа к этой тайне!..

Было утро. Николай отпил утренний чай, сторож убрал посуду, и Николай монотонно ходил из угла в угол по своей камере, когда в коридоре раздались шаги, остановились подле его двери, и Николай услышал звон ключей. Он приостановился посередине комнаты. Дверь раскрылась, и в камеру, приветливо кивая лохматой головой, вошел Полозов, редактор-издатель местного "Листка".

— Наконец-то я вас увидел, мой дорогой! — заговорил он с порога, идя к Николаю с протянутыми руками. — Как добивался я вас видеть, если бы вы знали! И вот только теперь получил разрешение от самого Гурьева. Ну, как вы чувствуете себя, Николай Петрович, ваше здоровье? — он пожал руку Николаю и сел на табурет, смотря на Николая через очки, для чего наклонил свою лохматую голову, словно хотел забодать. Николай с недоумением смотрел на Полозова.

— Благодарю, здоров, — ответил он, — чувствую же себя, как чувствовали бы, вероятно, и вы, сидя в остроге по подозрению в убийстве.

Полозов заерзал на табурете и деланно засмеялся.

— Хе-хе-хе! Такой же острослов! Однако это гадко, гадко! Я говорю про упадок духа. Помилуйте, здесь, в таком уединении при вашем таланте, да я бы… я бы воспарил! — и он, вскочив, взмахнул руками, как бы воспаряя.

Николай усмехнулся.

— Нет, ей-Богу, — сказал Полозов ласковым голосом, снова садясь на табурет. — Ну, что вам стоит? Оправьтесь! Знаете, чтобы оживить вас, что я вам предложу?

— Написать фельетон? — с усмешкой сказал Николай.

— Именно! — подхватил Полозов, тряхнув головою. — И, чтобы вам веселее было, я дам вам десять копеек, ну пятнадцать за каждую строчку! — он снял очки и с лучезарной улыбкой взглянул на Николая. — Милушка мой, пятнадцать копеек.

— Что же я напишу вам? Я ничего не знаю, никуда не выхожу, никого не вижу.

— Душечка, что хотите! Фантазию, так что-нибудь, стихи, рассказ, свои впечатления.

— Фурор! — усмехнулся Долинин. — Подписать: "Июль. Местный острог"? Лишних тысяча нумеров по пятаку. Так?

— Так, так! Усиленная подписка. Смерть "Газете"! — Полозов встал и нежно взял Николая за руки. — Так вы согласны, милушка? А?

Николай молчал. Полозов сделал грустную мину.

— Вы, дорогой, моя надежда. Степан Иванович изменил. Обещался мне одному, пишет и в "Газету"…

— Вы ему отказали?

— Разве можно? — Полозов развел руками. — Эта гадина Стремлев только рад будет, а мне убыток. Потом, тогда другое дело, но теперь… Милушка!

— Многоуважаемый Николай Петрович! — вдруг раздался с порога крикливый голос, при звуке которой Полозов отскочил от Николая, как резиновый мяч, и грозно нахмурился.

В камеру, семеня ногами, вбежал Стремлев, но при виде Полозова запнулся сразу и остановился, не добежав до Николая. Лицо его исказилось язвительной улыбкой.

— Вот-с как, уже пролезли? Бойко! — сказал он Полозову, забыв о Николае.

Полозов грозно сверкнул очами и сказал:

— Николай Петрович старинный мой сотрудник. У меня не хватило бы наглости лезть к постороннему человеку!

— Хе-хе-хе, — язвительно заметил Стремлев, — скажите: «благородство»! Вас, сколько я знаю, никогда раньше не трогало несчастие ближнего. Вы на них только спекулировать можете…

— Однако я чужих сотрудников к себе не переманиваю!

— Хуже-с! — ответил Стремлев, хлопая себя руками по бедрам. — Вы у своих выманиваете сведения и печатаете будто от себя.

— На строках не обсчитываю, — волнуясь, не отступал Полозов.

— Ах, скажите! А несчастному корректору три часа учли?

— Подписчиков не ворую…

— А кто ворует? Позвольте узнать?

Стремлев, как петух, подбежал к Полозову и смотрел на него в упор сверкающими выпуклыми глазами. Полозов отодвинулся.

— Вы сами знаете, кто у Антипова за три рубля адреса купил, — ответил он, — я такой подлости никогда не допущу.

— Хе! — заволновался Стремлев. — Вы хуже, вы статьи из набора к себе берете, вы в прошлом году с подписным листом по домам ходили, вы!.. — взвизгнул Стремлев, прыгая и ударяя себя по бедрам.

— Ну, вы! — Полозов сделал угрожающий жест рукой, но в эту минуту в камеру вошел Яков Долинин.

— Брат! — обрадовался Николай.

Стремлев и Полозов наперегонки бросились здороваться с его братом, искоса бросая друг на друга злобные взгляды.

Николай с улыбкой обратился к ним.

— Простите, — сказал он, — ко мне пришел брат, и мы будем говорить о деле.

— Ну, ну, ну, — добродушно ответил Полозов, — я понимаю, мой друг, вполне! До свиданья покуда. Так я надеюсь? — прибавил он, пожимая Николаю руку с видом заговорщика.

Стремлев, вздохнув, тоже подошел к Николаю.

— Жалею, что зашел в столь неурочный час. Надеюсь, что в следующий… вы еще не дали слова? — он так же таинственно пожал Николаю руку и вышел, бросив презрительный взгляд на Полозова.

— Зачем они были? — спросил Яков, когда оба представителя местной печати скрылись.