Андрей Осипович-Новодворский - Эпизод из жизни ни павы, ни вороны

• Название: Эпизод из жизни ни павы, ни вороны
• Автор: Андрей Осипович-Новодворский
• Издательство: «НАУКА»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005

Новодворский Андрей Осипович — русский писатель. Публиковался под псевдонимом А. Осипович. Происходил из обедневшей польской дворянской семьи. Умер в 29 лет от туберкулеза. Печатался в "Отечественных записках". Творчество писателя относят к щедринской школе.

---

В это время «загадка», с кротким сиянием, писала довольно странную записку, без всякого сияния:

«Ей девятнадцать лет. Если дело пойдет на лад, то тогда ей будет двадцать. Два, вернее — двое, и нуль… Нулем, то есть отсутствующим, буду я…»

Судя по значительной прибавке на извозчика, он стал бывать у нее очень часто. Они гуляли в саду и беседовали о любви.

— Что такое любовь? — спросила как-то она.

— Любовь — женщина.

— Ха-ха! Женщина? Какая?

— Брюнетка…

Определение так ей понравилось, что она, с самыми незначительными изменениями, записала целиком этот маленький разговор и в конце поставила букву В., как бы не смея присвоить себе такой остроумной шутки. Но это было слишком коротко. Наталья Семеновна предложила обсудить всесторонне этот важный вопрос, и они устроили нечто вроде конкурса: кто лучше выдумает?

Вольдемар потел-потел, писал, зачеркивал, но ничего особенно умного придумать не мог.

«L'amour — се n'est que зa… Все мы жаждем любви… Любовь — губки, любовь — глазки, любовь — ножки, любовь — сумма всего этого…»

Но тут он вспомнил, во-первых, что «срок векселю Т. истекает к концу мая. NB. Подать ко взысканию вексель С. на 300 руб.», а во-вторых, непременно надо было ответить Зизи. Он начернил:

«Дорогая…»

В наше время сношения полов так упростились, что выражения «дорогой мой, дорогая моя» — начинают употребляться почти в буквальном смысле. Следует надеяться, что войдут в употребление также: «дешевый мой, дешевая моя…»

«Милая Зизи! Вчера получил твое письмо, а сегодня уже отвечаю. Ты видишь, как я аккуратен. Прежде всего нужно тебя немножко пожурить. Мне было очень неприятно читать твои строки. Какие тебе ужасы мерещатся? Где ты видела тех женщин, которые, по твоим словам, меня «околдовали» (!!) и "поглощают всё мое время" (!)? Неужто ты ревнуешь! Ну как тебе не стыдно!.. Повторяю в десятый раз: я не вижу ни одной женщины, занят по горло и потому не могу приехать. Прошу тебя, никогда не напускай на себя этого печального тона и не напоминай о своих годах: пятнадцать лет разницы между нами, при твоей свежести… Если ты старее меня годами… При маленькой разнице лет ты, право, в сущности моложе меня…»

Между тем Наталья Семеновна принялась за дело серьезно. Свои рассуждения о любви она изложила не в записной книжке, а на отдельном листке розовой почтовой бумаги красивым готическим почерком, без всякой помарки.

«Любовь. В самом обширном смысле любовь есть то тайное, невыразимо прелестное сродство, та божественная искра, которая привлекает, соединяет все существа; в этом смысле всё есть любовь в мироздании. В нравственном отношении любовь есть стремление души к истине, благу, красоте. С точки зрения религиозной — Бог есть любовь, и любовь — его закон. Таким образом, любовь к Богу, высшему благу и творцу всего, любовь к людям, его благороднейшим созданиям — вот сущность христианской теории любви. Из любви к Богу, которая есть любовь во всей ее полноте, проистекает гармонический закон любви к людям, которая заключает в себе последовательно: семейство, родину и человечество. Это великая семья, у которой Бог есть отец, а мир — родина».

Если даже заподозрить самостоятельность этих строк и допустить влияние какой-нибудь сентиментальной книги, то все-таки они, очевидно, прочувствованны. Барышня в таком настроении несколько напоминает русскую литературу с Белинского — когда в рассуждениях о любви, то есть искусстве вообще, и романе, повести, драме, в частности, выражалась вся интеллектуальная жизнь общества: и вера, и упования, и философские воззрения, и общественные теории — до нашего периода, когда, после сравнительно непродолжительного плавания по зыбким волнам, среди подводных скал и мелей, она увидела наконец «Берег».

Но посмотрим, посмотрим…

Подробности следующей встречи неизвестны; но нет ни малейшего сомнения, что Вольдемар вел себя как свинья. Как-то очень неприятно поражает эта ее заметка:

«Мужчины ужасно плохо владеют языком любви…»

Как! Только-то? Это единственное впечатление от свидания, после которого даже Вольдемар почувствовал возможность размолвки, как об этом свидетельствует начало извинительного письма: «Наталья Семеновна! Я не смею показаться вам на глаза… Между нами всё кончено, но позвольте мне сказать два слова в свое оправдание. Вы кроткий ангел… в своей ангельской невинности… Вы не имеете понятия о том пламени, о той всепоглощающей страсти, которая туманит мозг, застилает глаза… которая делает человека не властным над собственной рукою…»

Всё дело именно в этой руке, которая не повиновалась ему даже в письме. Плохо владея «языком любви», он, как видно по всему, вздумал выражать свою любовь руками. Письмо осталось недописанным, за ненадобностью: у нее самой туманом застилались глаза; она ничего не помнила и вывела только неблагоприятное заключение…

Вот она, неопытность-то! А еще дедушка Карамзин сказал: «Не верь любовнику, у коего рука дерзка»… So geht's in der Welt!.. Дедушка Карамзин похож в данном случае на бабушку историю: преподает якобы «уроки», а дела между тем идут своим чередом, и новые люди неизменно повторяют старые ошибки и преступления…

Но как бы там ни было, только свидания их продолжались, и скоро Наталье Семеновне пришла в голову довольно оригинальная идея — писать вместе с Вольдемаром роман. Мысль, надо признаться, недурная. Если уж вести дело по порядку, систематически, то что может так сблизить нравственно стремящуюся к сближению пару, как не беседы о других парах, которые при этом можно ставить в какие угодно отношения и тем, без излишнего стеснения, высказывать свои взгляды и узнавать таковые же его или ee?

Работу распределили так: Наталья Семеновна взялась изобразить героя, а Вольдемар — героиню. Исполнение относится уже к осени. В этот промежуток времени Наталья Семеновна успела побывать дома, откуда после шестинедельного отсутствия вернулась на прежнюю квартиру с новым запасом сил, здоровья, стремлений, с горшочком масла, горшочком творогу и свежей колбасой. Вольдемар провел каникулы у Зизи. Никаких расходов и «наслаждений» за это время у него не значится.

Вдохновение посетило Вольдемара, очевидно, вне дома, потому что в противном случае начало первой главы он поместил бы не в записной книжке, а в одной из тех трех тетрадок из почтовой бумаги, которые были заказаны переплетчику (Московская, № 5, 80 коп.) нарочно для романа. Но ему было очень трудно приступить. Он сначала долго размахивал карандашом, оставил несколько штрихов, как бы оттеняя рисунок, изобразил какой-то нос, написал: «роман… роман… в двух частях…» — и наконец разразился:

«В светлой и со вкусом убранной комнате лежала на голубой кушетке девушка. Она была раздета, и только легкое вязаное одеяло палевого цвета, одно из тех изящных одеял, какие продаются на Базарной у Розенберга по двадцати рублей, наполовину прикрывало ее роскошные формы. На полу, на медвежьей шкуре (один молодой человек, рискуя жизнью, собственноручно убил зверя и поднес ей в дар прекрасный мех), стояли маленькие, совсем новые туфли. Девушка была высокого роста и как две капли воды походила на одну особу: те же большие черные глаза, тот же божественный носик, тот же правильный овал смуглого, с нежным румянцем лица… Только у одной особы волосы подрезаны, а у той нет, и в этом было ее преимущество. Волосы женщины! что может сравниться с вами? Когда в порыве страсти она обнимает мужчину прелестною обнаженною рукою и обоих покроет волна рассыпавшихся пахучих прядей… И темная, как ночь, волна… Иногда опутает их змеями… Тогда мужчина в десять раз лучше себя чувствует, чем в том случае, когда у нее волосы подрезаны. Она курила маленькую папироску, но, очевидно, не умела курить, а только баловалась и как будто целовала мундштучок. Ей вдруг стало жарко. Она бросила папироску, сдернула с груди одеяло, расстегнула тонкую вышитую рубашку и обнажила единственный в своем роде бюст. Ее узкая и высокая, розовая и упругая, как каучук, грудь дышала негой и словно стремилась вперед, навстречу… Пышные выпуклости как будто стыдливо прикрывали две глубокие складки возле мышек. Казалось, в этих складках была какая-то тайна… Вот она сделала еще движение и обнажила ногу. Она была в чулках, самых тонких белоснежных чулках. Богатейшая икра резко вырисовывалась под чулком, прикрепленным… скрепленным… застегнутым выше колена эластической подвязкой. Вот она…»

Следовал рисунок дамской ноги au naturel и выписка из газеты: