Лив Нансен-Хейер - Книга об отце (Нансен и мир)

• Название: Книга об отце (Нансен и мир)
• Автор: Лив Нансен-Хейер
• Издательство: Гидрометеоиздат
• Жанр: История
• Год: 1986

Эта книга — история жизни знаменитого полярного исследователя и выдающе­гося общественного деятеля фритьофа Нансена. В первой части книги читатель найдет рассказ о детских и юношеских годах Нансена, о путешествиях и экспедициях, принесших ему всемирную известность как ученому, об истории любви Евы и Фритьофа, которую они пронесли через всю свою жизнь. Вторая часть посвящена гуманистической деятельности Нансена в период первой мировой войны и последующего десятилетия. Советскому читателю особенно интересно будет узнать о самоотверженной помощи Нансена голодающему Поволжью.

В  основу   книги   положены   богатейший   архивный   материал,   письма,  дневники Нансена. 1-е изд. книги — 1971. Для широкого круга читателей.

---

Еще бы не захотеть! Андреас был в восторге, что будет жить на лоне природы, всю жизнь он провел в городе. А теперь ему хотелось иметь «свой клочок земли», укорениться в родной почве, ведь 17 лет он прожил за границей. Но такой план не так-то про­сто выполнить, а нам не хотелось откладывать свадьбу до тех пор, пока построят наш дом.

«Где бы вы ни жили, старайтесь только, чтобы было побольше солнца»,— советовал отец. Совет отличный. Но легче его дать, чем выполнить. Тогда, как и сейчас, трудно было с жильем, и мы были бы рады, если б нашли хоть какое-нибудь пристанище. Так что если не будет ни солнца, ни деревьев за окошком — тоже ни­чего не поделаешь.

Со свадьбой дело тоже оказалось не так-то просто. Чтобы выйти замуж, нужно было представить свидетельство о крещении и справку об оспопрививании. Я была некрещеная. И где мне, скажите на милость, было искать свидетельство об оспопривива­нии? Мне было пять лет, когда мне прививали оспу. Оспенные знаки до сих пор видны на руке, но это ведь не доказательство. Клятвенных заверений Доддо о том, что он сам лично вводил мне тогда вакцину, тоже оказалось недостаточно. Я предоставила ве­сти это дело моему двоюродному брату, адвокату Эйнару Нансену, и ему пришлось-таки потрудиться, чтобы доказать, что я вообще родилась на свет и что я это я.

Никакого свадебного торжества мы не хотели, об этом я зая­вила вполне определенно. Отец меня понял. Но когда дошло до дела, ему все же показалось странным и диким, что я покину родной дом и отца, даже не попрощавшись как следует. «Вы бы хоть пообедали с нами перед отъездом,— попросил он.— По­есть-то всем надо».

Эрик Вереншельд и отец должны были быть нашими свиде­телями в мэрии, и отцу непременно хотелось отвезти нас туда на своем «фордике». Но у мэра запись бракосочетаний велась как по конвейеру, и я боялась опоздать. Поэтому мы вызвали такси из Люсакера. И солнечным днем, в начале июня, под пение птиц в разгаре весны, мы вчетвером отправились в весьма прозаиче­ское здание мэрии и поднялись по сумрачной черной лестнице в комнату, где оформлялись бракосочетания.

Там мы увидели старика с белой бородой и кроткими, добрыми глазами. И получилось все не так уж прозаично. Когда, как поло­жено, старик принялся записывать имена моих родителей, он остановился и посмотрел на меня.

«Ева Нансен,— произнес он, и глаза его приняли еще более кроткое выражение.— Какая у вас была прекрасная мать! Я ви­дел ее и слышал ее пение. Этого я никогда не забуду».

Отец схватил и пожал под столом мою руку. Вереншельд утвердительно кивнул мэру, и все мы вдруг позабыли, где нахо­димся. Потом мы поехали домой, где Сигрун угостила нас пре­красным изысканным ленчем. Кроме «свидетеля» Вереншельда, других гостей не было, если не считать тети Малли и Доддо. Но без речей все же не обошлось. Отец никак не мог удержаться, чтобы не дать напутствия своей старшей дочери. А раз уж он на­чал, то и остальные последовали его примеру. Но Андреас был освобожден от обязанности благодарить за невесту[201], на этом я решительно настояла.

Потом мы все пили кофе в саду под липами. Настроение было радостное. Солнце просвечивало сквозь листву, благоухали лан­дыши, отец и все остальные шутили и смеялись. Даже тетя Малли немного посветлела. Но когда к дверям подъехал автомобиль и пришло время прощаться, у отца на глаза навернулись слезы. Он очень полюбил Андреаса и уверял всех, что я не могла сделать более удачный выбор. И все-таки ему было как-то странно отда­вать дочку замуж. Нетвердым голосом пожелал он нам счастья на жизненном пути, и трогательны были его старания пожать нам руки последним.

Нас повез на вокзал тот же автомобиль, на котором мы утром ездили в мэрию, но теперь он был украшен внутри цветами. Лю­безный шофер, видно, счел своим долгом сказать нам что-то хо­рошее на прощанье, но ничего подходящего так и не придумал. Тогда он сказал: «Спасибо вам за сегодняшний день!»— и по­махал нам фуражкой.

Когда я, вернувшись из недолгого свадебного путешествия, позвонила отцу и горничная передала ему по внутреннему теле­фону, что его спрашивает фру Хейер, он не хотел спуститься вниз к телефону. Фру Хейер? Кто это? Не знает он никакой фру Хейер, и разговаривать ему некогда. «Скажите, что меня нет дома». Нескоро он привык к моей новой фамилии.

Он весь погрузился в дела: неделями и месяцами разъезжал он по делам пленных и беженцев, и все эти первые годы мы почти не виделись друг с другом. Особенно трудно ему пришлось осенью и зимой 1922-23 года — он работал с утра и до ночи. Но зато ему удалось значительно продвинуть дело репатриации эмигрантов. (35)

В конце концов многие правительства поняли, что Нансена нужно поддержать. В перспективе открылись возможности для репатриации, но возникли новые трудности в связи с тем, что у бе­женцев не было ни паспортов, ни каких-либо иных документов, которые были бы действительны в любом государстве. Отец все больше убеждался в том, что главная задача — это добиться юри­дических прав для людей, лишенных подданства.

В июне 1922 года отец созвал в Женеве конференцию с уча­стием представителей тех стран, которых касался вопрос об эми­грантах, и предложил учредить особое удостоверение личности для беженцев. Предложение было в конце концов одобрено и при­нято правительствами 52 стран. Документ получил название нансеновского паспорта.

Это был совершенно новый вид паспорта, еще не виданный до тех пор,— в сущности, маленькая марка с портретом Нансена, на которой стояла надпись «Societe des Nations». Но эта скром­ная маленькая марка разом предоставила несчастным людям право на существование.

Одновременно при Международном бюро труда была учреж­дена организация по трудоустройству беженцев, с филиалами в тех странах, которые заявили о своей готовности принять бе­женцев. Здесь представители данных стран могли вести переговоры с представителями Нансена или с ним лично. Особые уполномо­ченные удостоверяли документы и подписи беженцев и брали на себя поручительство за их поведение. Нансеновская марка накле­ивалась на паспорт и на другие документы беженцев, за что взи­малось пять франков золотом с каждого. Паспорт надо было еже­годно возобновлять за ту же плату. Такой порядок приносил конторе по найму средства на поддержку нуждающихся бежен­цев, позволяя тем самым правительствам и организациям помощи значительно сократить расходы на эти цели. К концу 1922 года расходы Лиги наций сократились до 12 тысяч фунтов.

По первоначальному плану Нансен предполагал выхлопотать у Советского правительства амнистию и гарантии для русских бе­женцев, желавших вернуться на родину. Он надеялся также, что это будет способствовать восстановлению нормальных отношений между Россией и Западной Европой. Однако этой «лично нансеновской политике в отношении России» противодействовали не только все враги Советского государства, нe меньше вредили ей и сами беженцы, и вообще многие понимали эту политику пре­вратно. Ведь большинство беженцев были активными политиче­скими противниками нового режима России и все еще надеялись свергнуть советскую власть при поддержке западных держав. А когда осенью 1922 года отец дал согласие возглавить помощь голодающим в России, он вызвал еще больше подозрений в сим­патии к Советам, и тогда в ход была пущена пропагандист­ская машина с целью опорочить его работу.

Первоначальным замыслом отца было добиться амнистии для граждан, которые добровольно пожелают вернуться на родину, с условием строгого контроля над выполнением обещаний о хоро­шем обращении с возвращающимися, чтобы в случае необходи­мости можно было за них вступиться.

Многие тысячи отважились вернуться на родину, среди них 25 тысяч донских казаков, 10 тысяч русинов и евреев. Тысячи еврейских беженцев хлынули также из Польши и из Германии, где особенно сильна была ненависть к «восточным евреям».

Но это была лишь капля в море, и со всех сторон раздавались вопли о помощи. Латвия и Эстония были наводнены беженцами, в Финляндии их находилось около 30 тысяч, в Чехословакии — не меньше 25 тысяч, в Югославии — 50 тысяч, в Болгарии — 35 ты­сяч, в Ближней Азии — свыше 70 тысяч. Во Франции же их ско­пилось свыше 400 тысяч.

Хуже всего было, однако, в Константинополе, ставшем пере­валочным пунктом для всех спасавшихся бегством с востока, се­вера и с юга, после того как союзники оккупировали город в 1920 году. Здесь было зарегистрировано 170 тысяч русских, из них 135 тысяч — остатки разбитой врангелевской армии с семья­ми, а также 155 тысяч греков и армян.

Путем переговоров с правительством Нансен старался вы­явить, какие страны нуждаются в рабочей силе. В эти страны он направлял своих уполномоченных, а на самые важные переговоры приезжал сам. Помощь была оказана многим, но не все были до­вольны работой. Отец получал много жалоб.

Помню одно утро 1922 года в Пульхёгде, он разбирал дневную почту. «Ничего не поделаешь, трудно приходится бывшим аристо­краткам, которые никогда не брали в руки половой тряпки, а теперь вынуждены ползать на четвереньках, мыть лестницы и полы в общественных зданиях,— говорил отец, пожимая плечами.— Но сдается мне, что это им не повредит. Во всяком случае, это лучше, чем продаваться на улице, как это приходилось делать многим из них, чтобы не умереть с голоду».