Лив Нансен-Хейер - Книга об отце (Ева и Фритьоф)

• Название: Книга об отце (Ева и Фритьоф)
• Автор: Лив Нансен-Хейер
• Издательство: Гидрометеоиздат
• Жанр: История
• Год: 1986

Эта книга — история жизни знаменитого полярного исследователя и выдающе­гося общественного деятеля фритьофа Нансена. В первой части книги читатель найдет рассказ о детских и юношеских годах Нансена, о путешествиях и экспедициях, принесших ему всемирную известность как ученому, об истории любви Евы и Фритьофа, которую они пронесли через всю свою жизнь. Вторая часть посвящена гуманистической деятельности Нансена в период первой мировой войны и последующего десятилетия. Советскому читателю особенно интересно будет узнать о самоотверженной помощи Нансена голодающему Поволжью.

В  основу   книги   положены   богатейший   архивный   материал,   письма,  дневники Нансена. 1-е изд. книги — 1971. Для широкого круга читателей.

---

Теперь это чудо стояло у него на рабочем столе, и коллеги даже немножко ему завидовали. «Когда Нансен сидит за микро­скопом, тут хоть землетрясение — он и ухом не поведет»,— гово­рили они друг другу.

Он и сам был такого же мнения.

«Знаешь ли, это такая прелесть, что передать невозможно! — пишет он отцу.— Я теперь прилежно тружусь, причем с удоволь­ствием, потому что чем больше углубляешься в Науку, тем она интереснее».

 Лучшего места, чем Бергенский музей, нельзя было себе пред­ставить для находящегося на распутье, еще неопытного юноши, и ученые, с которыми ему приходилось ежедневно общаться, оказали на него большое влияние. И прежде всего нужно на­звать главного врача Даниэля Корнелиуса Даниэльсена, дирек­тора музея, труды которого помогли добиться столь замеча­тельных успехов в борьбе с проказой в Норвегии. Он был настоя­щим энтузиастом и обладал характером, как нельзя более под­ходившим для трудолюбивого Фритьофа. Кроме того, там был зоолог и купец Херман Фриеле[52], председатель Бергенского охотничьего общества, товарищ Фритьофа по охоте и хороший друг. И наконец, главный врач Армауэр Хансен[53], открывший бациллу проказы.

И в этот круг выдающихся ученых, известных и за пределами Норвегии своими заслугами в борьбе с проказой, Нансен получил доступ в особенно удачный момент — как раз тогда, когда они увидели результаты своей работы. У них он мог поучиться глав­ным добродетелям ученого — терпению, основательности, мето­дичности.

Даниэльсен одно время был депутатом стортинга и, являясь главным врачом Люнгордской больницы, активно участвовал в дея­тельности бергенского муниципалитета и в культурной жизни города. Он был энергичным директором музея, и поскольку его соб­ственная энергия не знала границ, то и к младшим сотрудникам он предъявлял немалые требования. И сам он, и другие работники музея — все в той или иной степени занимались зоологией, кото­рая была специальностью Нансена.

И в студенческие годы, и став ученым, Фритьоф оставался ве­рен себе. Другие зоологи старались собрать и заспиртовать как можно больше видов животных. Его же это не интересовало. Он решил изучать гистологию отдельных видов, исследовать функции нервной системы, «найти источник мысли», как он сам говорил. Микроскопы, имевшиеся в музее, не позволяли проводить наблю­дения с точностью, необходимой для таких исследований, поэтому ему пришлось самому купить более сильный прибор.

Под микроскопом открывался особый мир, со своими еще никем не изученными законами. Нансен с головой погрузился в свою тему, отдавая ей все свободное от служебных обязан­ностей время.

Размышлял Фритьоф и над другими проблемами. Он сам гово­рил, что когда Армауэр Хансен познакомил его с дарвинизмом, для него открылось совершенно новое направление человеческой мысли. Вера в истинность христианского учения, привитая с дет­ства, поколебалась. В законах природы он нашел новую истину. Растения, животные, люди — все одушевленное и неодушевлен­ное — являются частью одной и той же материи.

В письмах домой он никогда не делился этими мыслями. Для отца христианская религия была истиной, зачем же затрагивать этот вопрос. Фритьофу оставалось только пожелать отцу найти в ней утешение, но как раз этого не было. Отца все больше одо­левала тоска и тревога. И сыновьям приходилось подбадривать и успокаивать его по мере возможности,

«У меня один день похож на другой,— писал Фритьоф.— С утра до обеда в музее, потом иду домой на обед ровно в час тридцать, и если я на пять минут опоздаю, они уже сидят за столом. После обеда я снова отправляюсь в музей и сижу там до восьми часов. Затем мы ужинаем, а после ужина читаем вслух».

Фритьоф все больше сближался с Хольтами. Иногда он ходил со священником навещать бедняков и больных и, видя, сколько любви и самоотверженности требует от священника его сан, пре­исполнялся к нему уважением. Особенно теплые отношения сло­жились у Фритьофа с Марией Хольт. У нее не было детей, а у него умерла мать, и теперь они давали друг другу то, чего им недоста­вало.

Если поначалу отца успокаивало сознание, что в семье свя­щенника сын находится в надежных руках, то вскоре у него по­явилась новая забота. Фритьофу «надо бывать в обществе сверст­ников», нельзя «стареть преждевременно», пишет он. Фритьоф утешил отца, сообщив, что является членом целых двух гимнасти­ческих обществ и Бергенского охотничьего общества и что бывает в доме своего друга Лоренца Грига, где вся семья так же балует его, как и Хольты.

Однако и это ненадолго успокоило отца. Он страшно стос­ковался по старшему сыну, и тут не могли помочь никакие утешения. Пять долгих месяцев полярного путешествия ему скрашивала надежда, что сын наконец вернется и они уже долго не будут расставаться. «Теперь разлука, пожалуй, про­длится до конца жизни, меня только утешает, когда я слышу от людей сведущих, что эта должность поможет тебе выйти в люди. Коллет объяснил мне, что ты станешь всесторонне образованным в своей области, а здесь ты никогда бы этого не достиг».

Фритьоф и сам понимал, как ему повезло, хотя бы уже потому, что должность давала ему средства к жизни. При некоторой бережливости можно из каждого жалованья в конце месяца вы­плачивать небольшую сумму отцу в погашение долга. Человек он был непритязательный, единственное, о чем он сожалел,— это о том, что маловато денег на материалы, необходимые для за­нятий.

Письма из Христиании по-прежнему были мрачные — полные тревоги если не о сыне, так о деле. У Фритьофа на все находи­лись слова утешения, даже когда отец стал тревожиться, что не удостоится спасения в загробном мире. Он чувствовал себя дряхлым стариком, хотя ему было шестьдесят лет с небольшим, и у него появился страх, что его молитвы недостаточно горячи и искренни.

Фритьоф отзывался немедленно.

«Будь спокоен, дорогой отец. Не тревожься ни о будущем, ни о вечности. Тот, в чьих руках будущее, не отвергнет ищущее человеческое сердце и не пожелает гибели ни одной душе».

Такие слова были бальзамом для старика. Он только и жил теперь письмами Фритьофа. Хорошо, что он не слышал, как его смиренный сын обсуждает современные проблемы в доме Лоренца Грига. Споры разгорались там жаркие, и Фритьоф отважно от­стаивал свои убеждения. «Друзья любили Фритьофа, хоть он и был изрядным упрямцем и не больно-то считался с другими; при­чина же их любви заключалась в том, что бывали и такие часы, когда окружающие невольно угадывали в нем нежную, любящую душу,— говорил о Нансене Лоренц Григ.— В этом возрасте редко встретишь у человека такую любовь и такое стремление к добру, к правде и чистоте, такую неустрашимость и упорство в безуслов­ном служении своему идеалу».

Сестра Грига была певицей, и Фритьоф часами готов был слушать ее романсы. Если в споре с Лоренцем он высказывал свои мнения резко и безоговорочно, то слушая пение Камил­лы, бывал тих и покладист. Лучше всего он понимал простые вещи. Чтобы воспринимать большие симфонические произведе­ния, он был недостаточно музыкален. Больше всего он любил пение. «Человеческий голос,— говорил он,— самый совершенный инструмент». Об этом могут быть различные мнения, но его мне­ние было таким.

К тому же у песен есть еще одно преимущество — слова, а Фритьоф очень любил поэзию. В то время как молодежь восьми­десятых годов нередко боялась прослыть «сентиментальной», он, не смущаясь, с воодушевлением декламировал стихотворение за стихотворением. Он помнил наизусть всю «Сагу о Фритьофе»[54] и «Песни Фенрика Стола». Ибсена, Шекспира, Байрона, Бернса, Карлейля, Гюго и других любимых писателей знал «от доски до доски». Он сам всю жизнь говорил, что на его развитие огромное влияние оказал «Бранд» Ибсена.

С детских лет у Фритьофа был девиз: «Береги время!» Но у него было столько увлечений, что тут никакого времени не хва­тало. Он готов был заниматься всем, что его интересовало, а инте­ресовало его многое. В Бергене он брал уроки рисунка и акварели у художника Ширтца. Старик Ширтц считал, что Фритьоф должен стать художником, это его подлинное призвание.

«Бросайте науку, Нансен,— говорил он.— Будьте художни­ком, у вас же талант».

Но Фритьоф помнил слова отца: «Не позволяй себе разбрасы­ваться, сынок». А он ведь уже выбрал науку. К тому же доста­точно в семье и одного художника. Его сводная сестра Сигрид училась живописи в Париже. Она была не лишена таланта, но Фритьоф сомневался, что она пойдет далеко. Сигрид уже начала выставляться, и одна из ее картин попала в Берген. Отец, нашед­ший в этом еще один повод для забот, спросил мнение Фритьофа об этой картине. Фритьоф отвечал: «Здесь, в Бергене, я бесе­довал со знатоками и слышал их мнение. Так вот, суд гласит, что работа хороша». Сам Фритьоф не придавал большого зна­чения суждению знатоков. Все равно теперь ее уже не оста­новишь.