Лев Правдин - Ответственность

• Название: Ответственность
• Автор: Лев Правдин
• Издательство: Пермское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-7625-0116-7

Роман, время действия которого — сороковые — шестидесятые годы, — посвящен проблеме гражданской ответственности человека.

---

Да, сдерживать свои порывы, уметь ждать мужественно и целеустремленно — вот что хотел сказать Сашка.

— А как же ты из болота выбрался? — смущенно спросил Сеня.

— Да так и выбрался. Вечер настал, тени пошли от деревьев, ну я, как тень. Выдал мне Батя потом…

— За что же тебе-то?

Не отвечая на вопрос, Сашка обнадеживающе пообещал:

— Погоди. Он и тебе всыплет.

И это обещание почему-то обрадовало и так успокоило Сеню, что ему захотелось поскорее встретиться с Бакшиным, который только один может выручить маму.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

И вот он дома. Опираясь на палку — костыли он все-таки бросил, как только научился передвигать ноги, — Бакшин вошел в свой кабинет. Как ему показалось, ничего здесь не изменилось, и ни одна вещь не сдвинута со своего места. Он стоял посреди кабинета, взволнованно оглядываясь, а жена и сын наблюдали от двери. Ничего не изменилось, разве что все стало пониже, потеснее, но он знал, что это ощущение скоро пройдет, стоит только привыкнуть к домашней жизни. Придется привыкать. Для войны он уже не пригоден.

— Вот мы и дома, — проговорил он.

Жена вздохнула, а сын сказал:

— И я так же подумал, когда явился в Москву.

Говорил он негромко, как бы прислушиваясь к своему голосу, и Бакшин вспомнил, что сын все еще плохо слышит и старается этого не показывать, чтобы не вызывать ничьего сочувствия. Как-то не похоже на Степана, который прежде мало считался с чужим мнением и совсем не заботился о том, что о нем подумают. Только сейчас Бакшин заметил на сыне свой старый костюм и очень этому удивился. Вырос парень, вытянулся и в плечах раздался. Подумать только — отца перерос.

Заметив удивленный и отчего-то встревоженный взгляд отца, Степан извинительно улыбнулся.

— Свою одежду узнаешь? В госпитале мне такое выдали, что одевать не хочется…

— Это уж как водится, — засмеялся Бакшин. — А ты молодец, даром время не теряешь. — И, вспомнив свои беспокойные ночные размышления, подумал: «Одежка моя впору пришлась. А мысли мои?.. О-хо-хо… Как-то мы с тобой теперь разговаривать будем?..»

Он подошел к дивану и, тяжело опираясь на палку, начал опускаться и тут же почувствовал твердую сыновью руку, надежно поддерживающую его. Он уже привык к постоянному стремлению окружающих помочь ему и принимал это хоть и с благодарностью, но как должное. А тут — сын. Опора самая надежная. Это вернуло ему уверенность, и он начал расспрашивать жену о своих прежних сослуживцах, о друзьях и знакомых. Как он и ожидал, многие были на фронте или руководили оборонными заводами в глубоком тылу, но кое-кто оказался в Москве.

Понимая, для чего он расспрашивает так подробно, жена отвечала неохотно и все время повторяла:

— Ну зачем тебе это сразу? И совсем не надо в первый же день… Поговорим о чем-нибудь другом, столько не виделись…

А сын подумал, что это простое нетерпение человека, дорвавшегося до вольной жизни и желающего поскорее все узнать и со всеми перекинуться хоть бы одним словом. Он и сам пережил то же самое, только никого из его друзей не оказалось дома, на фронтах все до одного, и девчонки, с которыми учился, тоже разлетелись кто куда. Многие так никогда уж и не вернутся в родные свои дома. Про мать он подумал, что она просто хочет побыть с отцом наедине — столько лет не виделись, не старики же они еще.

Когда сын вышел, Наталья Николаевна села на диван рядом с мужем и спросила:

— Ты обязательно хочешь все сразу?

— Да, — ответил он, — дело не терпит промедления.

— А по-моему, сначала надо бы тебе оглядеться, как следует все обдумать.

Он обнял ее начинающие полнеть плечи.

— Обдумать. Все уже обдумано и не один раз. У меня столько для этого было времени!

Свободной рукой он снял телефонную трубку и с неизведанным наслаждением послушал московский протяжный гудок. Память у него всегда была отличная, и он, вспомнив телефон старинного своего друга, набрал номер, и почти сразу же раздался знакомый, начальственно суховатый голос. Бакшин назвал себя. Голос мгновенно подобрел, и обладатель его, как бы захлебываясь не то от восторга, не то прикрывая какую-то свою неловкость, вдруг начал молоть явную чепуху.

— О! Живой? Поврежденный, говоришь? Наталья Николаевна твоя все мне рассказала. Мы тут с ней посоветовались насчет тебя… Кости целы — мясо нарастет… А Москва-то как ожила!.. Ты погуляй, полюбуйся.

— Мне бы с тобой по-деловому надо, по делу! — стараясь подделаться под его радостный тон, проговорил Бакшин. — А то вы там без меня про меня совещаетесь. А я еще и сам могу…

— Да успеешь еще. Наработаешься. Ты, брат, потрудился, показал себя. Героя не заработал? Правильно, не в звездочке дело…

Позвонил другому, с которым на одной парте сидели, однокашнику. Тот же преувеличенно бодрый голос, и та же чепуха насчет отдыха и непомерных заслуг. Бакшин сидел в своем кабинете, на своем старом диване, забыв снять руку с телефонной трубки, и все еще улыбался выжидательно и недоверчиво. Осточертели ему эти бодрые голоса еще в госпитале, а для здорового человека просто обидно, когда с ним так разговаривают.

Жена сидела с ним рядом. Она сняла его руку с телефона и прижала к своей мягкой груди.

— Не надо, — твердо сказала она. — Потом ты все поймешь.

— Да что я понять-то должен?

— Прежде всего не надо волноваться и делать выводы так, вдруг.

— Это не вдруг. Ты знаешь, я всегда против поспешных выводов. Но ни один из этих, — он кивнул на телефон, — ни один ничего не сказал о работе, будто я с курорта приехал. На шею не кинулись. Друзья… — Он невесело засмеялся и почувствовал ноющую знакомую боль в ноге. — Ты мне должна все рассказать, что тебе известно.

— Да, конечно. Как там все у вас получилось с Емельяновой? То, что пишет эта радистка, ничего еще не доказывает.

— У нее погиб муж.

— Тогда тем более понятны ее настроения и ее чувства. Но там, как она пишет, многие думают, будто во всем виноват ты один.

— А что еще они там думают? — спросил Бакшин, хотя и сам все отлично знал из Валиного письма.

— Ну, что Емельянова погибла оттого, что все было проведено без подготовки. И что вообще не надо было ее посылать.

— Стратеги, — вспылил Бакшин, но тут же притих и устало потребовал: — Дай мне ее письма.

— Только одно письмо. Если об этом станет известно… конечно, если ты сам все это признаешь, потому что никаких других свидетелей уже не осталось, это очень повредит тебе…

— Это и есть те «обстоятельства», о которых ты не хотела говорить в своих письмах? — вяло спросил Бакшин.

Она как-то не очень решительно ответила:

— Да, отчасти…

— И об этом ты совещалась с теми, с моими… — он хотел сказать «друзьями», но только опять кивнул на телефон.

— Как ты мог подумать? — теперь уже решительно и твердо проговорила Наталья Николаевна. — Да, конечно, у нас был такой разговор. Мне нужно было заручиться поддержкой на тот случай, если потребуется их помощь. Но ведь я и сама-то ничего толком не знаю. Можешь мне рассказать все, как было, и что ты сам думаешь?

Пришлось рассказать ей все, как было, вернее, как теперь представлялось ему. И даже сейчас он старался быть объективным и рассказывал не столько о самом факте, сколько о горьких своих размышлениях на больничной койке.

Он поглаживал ее полное крепкое плечо, такое бестрепетное и надежное. В конце концов, она всегда знала, что надо сделать и что сказать. Все в доме было всегда в ее воле. Только сейчас он понял, как соскучился по своему дому, где все подчинено воле жены, хозяйки. Как ему не хватало этой тишины, этого старого дивана. И как он тосковал, вспоминая комсомолочку Наташу, волнующее тепло ее тела и успокаивающую прохладу ее суждений.

Она даже сейчас не смогла удержаться от того, чтобы слегка не притушить его вспышку.

— Во всем прежде всего надо видеть принципы, которые всегда выше нас.

«Выше нас ничего нет», — так бы сказала Емельянова, так бы прежде сказал и сам Бакшин, но сейчас он только подумал об этом и промолчал.

— Ты не согласен? — удивилась Наталья Николаевна.

Он нехотя проговорил:

— Не знаю.

Не мог же он сознаться, что не согласен с ней, как в свое время не согласился и с Емельяновой. Так он и остался болтаться где-то между этими двумя принципами — положение, в котором неприятно себя чувствовать и еще неприятнее это сознавать. Заметив замешательство и приняв его за усталость, она заботливо проговорила:

— Отдохни-ка ты в самом деле.

— Все как сговорились, уводят меня на покой.

— Неправда. Тебе просто сочувствуют.

— Ага. Как выпущенному из психиатрички. — Он отодвинулся от жены и с прежней силой и даже как бы угрожающе приказал: — Нет уж, ты мне скажи все, как есть. И тех сочувствующих я тоже заставлю высказаться.