Лев Правдин - Ответственность

• Название: Ответственность
• Автор: Лев Правдин
• Издательство: Пермское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-7625-0116-7

Роман, время действия которого — сороковые — шестидесятые годы, — посвящен проблеме гражданской ответственности человека.

---

Они стояли у ограды, которой были обнесены конюшни. Лес кругом был давно уже вырублен, и теперь тут поднимались новые молодые елочки, и только несколько поодаль темнели непроходимые, нетронутые леса. Сашке показалось, что Валя забыла про него, но она так же решительно прекратила разговор, как и начала его. Подозвав Сашку, представила его директору.

— Так это ты и есть! — воскликнул директор, обрадовавшись перемене нежелательного для него разговора. — Ну, здорово, солдат. С прибытием тебя! — Он протянул руку, и Сашка понял, что о нем тут уже все известно. Валя рассказала и, видать, не поскупилась, наговорила даже больше, чем надо. Это Сашка сразу понял, увидев, с каким почтением здоровается с ним директор.

— Ну, у меня дела, — заторопилась она. — Пойду поговорю с твоими конюхами. Потом зайдешь ко мне, Саша, спросишь, где клуб.

Она пошла, как поплыла, неторопливо покачиваясь, через большой двор и скрылась в конюшне, откуда доносились глухое постукивание копыт о деревянный настил и женский голос, напевающий что-то печальное, томительное, как летний зной.

— Конюхи… — выдохнул директор и широкой ладонью крепко потер небритый подбородок. — Садись, Саня, поговорим здесь.

Они сели у городьбы, прямо на теплую траву. Но весь разговор состоял в том, что директор спрашивал, а Сашка отвечал, и не очень охотно, оттого, что директору все давно уже известно. Это Сашка сразу понял, что директору такая сдержанность понравилась: не любит парень много трепаться — значит, работник, это уж наверняка. Тем более что родители — колхозники, и отец по зимам работал от колхоза в лесу коновозчиком. Значит, парень этот — свой человек, к тому же еще и фронтовик. Но все-таки не полный еще мужик — этого тоже не надо забывать.

— Какое же тебе дело подобрать, чтобы по силе? — задумался директор.

— На войне спрашивали как с большого, — напомнил Сашка.

— Верно твое слово. — Директор снова потер подбородок. — Ну и вот, значит, поскольку нам такая откололась судьба — вернуться к нормальной жизни, а войне предвидится конец, то мы и рассуждать обязаны, как нормальные люди. Мужикам — там где положено работать, женщинам — свое занятие делать. Ну, а ребятам учиться до их полного совершеннолетия. Пока тебе, конечно, поработать придется. А лучшего места, как наши окрестности, не найти. Ты мне поверь. Я все места по России нашей пешком прошел, все высмотрел и обратно вернулся, в тайгу. Где жить начал. Валентина тебе кровная сестра, фронтовая. У нее слово, как гвоздь. И бьет крепко. — Тут он усмехнулся и покрутил головой. — Жалости у нее нет. А про тебя тут у нас все достаточно через нее знают, в какой хочешь дом зайди — первое тебе место. И будет тебе от всех почет и любовь… Вот тебе и вся моя агитация, принимай окончательно решение и располагайся на долгую жизнь.

И Сашка принял решение.

«СКОРЕЕ В МИР!..»

Сашка уехал, и для Бакшина наступили странные дни ожиданий, тревог, надежд. Никогда он за всю свою деятельную жизнь не испытывал того, что пришлось испытать в эти тоскливые дни выздоровления. Привыкший командовать событиями, он вдруг почувствовал себя рядовым, почти штрафником, которому никто не подчинялся, но все могут шпынять его, как хотят. Даже санитарки покрикивали на него. И он все терпел.

Настало лето, а от Сашки хоть бы слово…

Однажды во время утреннего обхода доктор Недубов, не очень внимательно осмотрев Бакшина, похлопал по затянувшимся шрамам на бедре:

— Довольно вам казенный матрац давить. Сестра, займитесь после обхода.

— Не надо, — сказал Бакшин.

— Как это не надо? Вам что, лежать еще не надоело? — Этот покрикивать начал с самого первого дня. Ну, ему уж так по званию положено.

— Сестру не надо, — уточнил Бакшин и признался, что он уже пробовал опускать ноги и сидеть. Ничего, получается.

После такого уточнения Недубов еще раз, теперь уже более внимательно, прощупал бедро и голень.

— Нет ничего хуже, когда выздоравливающий все еще продолжает считать себя больным. Вы в шахматы играете?

— Пробовал, да все времени не хватало…

— Есть тут у меня один шахматист. Капитан. Руку ему ампутировали. Рвется в бой. Я его к вам, на Сашкину койку. Не возражаете?

Появление безрукого капитана ничуть не изменило и не украсило жизнь. Первая же партия показала, что Бакшин как партнер никакого интереса не представляет, капитан сразу же после обхода исчезал и возвращался только к обеду и после отбоя.

А от Сашки ни слова. Это уж было совсем непонятно. Он везде пройдет, всего добьется, человек непоколебимой верности. Почему же он-то молчит? И в письмах жены о нем ни слова, значит, и ей не пишет. И про сына жена писала мало и без особого материнского трепета: живет дома, у него отпуск до полного восстановления слуха. Пытаясь представить себе, каким теперь стал Степан, пробудить отцовские чувства, Бакшин пробормотал: «Степа, мальчик мой!..» Но и этот классический вопль отцовской души не пробудил никакой нежности, не считая острого щекотания в носу и навернувшихся слез. Бакшин вытер глаза концом пододеяльника, пахнущего чем-то антисептическим, карболкой, что ли? Нет, дорогой товарищ, пора выбираться отсюда, кому он такой нужен? Кому дорог? Кому страшен?

Ему принесли костыли. Он для начала возмутился:

— А эти штуки зачем еще?

— Доктор приказал, — ответила сестра и пожала худенькими плечиками. Совсем еще девчонка.

— Палку принесите.

— Потом будет вам и палка, — пообещала сестра тоном воспитательницы, уговаривающей капризного малыша. — А теперь вы и на костылях не сразу пойдете. — И, сдвинув тоненькие бровки, начала командовать: — Ну-ка, встали!..

Началось обучение пешему хождению. Обливаясь потом и злобно сжав губы, он делал два-три шага и отдыхал, набирался сил, копил злобу на свои непослушные ноги. Собранное из осколков, заштопанное доктором Недубовым бедро не подчинялось его воле и тупой болью мстило за каждый шаг. Как он ненавидел сейчас все свое вышедшее из повиновения существо, и особенно ногу! За то и казнил ее тем, что, напирая всей тяжестью тела, заставлял подчиняться.

В этой борьбе с немощью ему помогло письмо радистки Вали. Он прочел его, сидя у окна, за которым раскинулся голубой солнечный день северной зимы.

Валя писала о том, как неслыханно обогатился мир нашими победами. Советские солдаты гонят врага, сживают со света фашистскую нечисть. Все люди стали неизмеримо богаче сознанием силы, справедливости и добра. И в то же время мир стал беднее: погибло много самых лучших и в том числе старший лейтенант Шагов. Вечная память герою…

Но еще не окончено письмо, где каждая строчка — протест против несправедливости, убившей человека, которого Валя полюбила и который полюбил ее. Этого женщина никому не прощает, даже русская женщина, стремящаяся не помнить зла. И еще Валя сообщала, что у нее родился сын, назвала Иваном, в честь и память о погибшем отце. Жизнь должна продолжаться. Справедливость — торжествовать.

Было видно, что Валя не очень-то верит в судьбу, якобы творящую добро и зло. Фашисты — вот кто неслыханно обедняет мир! Но это еще не все. Есть грабители и у нас, свои, свои, доморощенные! За что ограблена Емельянова? Где она? Об этом ничего не знает даже ее сын. А он-то в чем провинился?..

«Грабители? — усмехнулся Бакшин. — Да… сильно сказано!..»

О назначении человека обогащать мир добрыми делами Бакшину тоже приходилось говорить, и неоднократно, не придавая этому, впрочем, никакого практического значения. И думать об этом ему как-то не приходилось. Все такое отвлеченное, возвышенное стояло в стороне от всего того прочного, фундаментального, что утверждал на земле строитель Бакшин. Грубая действительность не знает добра или зла в их чистом виде, это — как золото, всегда с примесью.

Несправедливость… Так решила Валя. А Сашка? А тот, незнакомый пока сын доктора Емельяновой? Что-то подумают они? И Бакшин представил, как они сидят там вдвоем и рассуждают… И о чем они говорят? Какие мысли кипят в их мальчишеских удалых головах?

Скорее в мир, хоть на костылях, хоть ползком!

И так неудержимо было его желание скорее попасть в этот деятельный, полный противоречий мир, что меньше чем через месяц он уехал домой.

ПРОЧНОСТЬ ЖИЗНИ

Да, они сидели вдвоем, если не считать Лизу, которая, по малолетству, не могла принять участия в разговоре, хотя и старалась в меру всех своих возможностей. Сидели вдвоем и рассуждали. Дело было вечером, и начался этот вечер так, как для Сени начинались теперь почти все вечера.

Он только что вернулся с работы, и уже под его сапогами звонкие ступеньки «бандуры» издали первые свои звонкие аккорды, как внизу приоткрылась дверь и выглянула Серафима Семеновна.

— Ох, да где же вас всех носит! — воскликнула она. — Иди скорей!..