Евгений Анисимов - Россия в середине 18 века

• Название: Россия в середине 18 века
• Автор: Евгений Анисимов
• Издательство: Мысль
• Жанр: История
• Год: 1986

Книга посвящена послепетровской России — периоду противоречивому, сложному и во многом не изученному в литературе. Автор рассказывает о борьбе на высших этажах власти, дает ряд ярких политических портретов современников, повествует о своеобразии внутренней и внешней политики ближайших преемников Петра и показывает, что, несмотря на дворцовые перевороты, лихорадившие страну, петровские реформы дали мощный толчок экономическому развитию России, привели к расцвету русской культуры.

Для широкого круга читателей.

---

В целом источники рисуют Елизавету как человека живого, легковозбудимого, неуравновешенного. В ее характере проступают черты сходства с Петром, но это лишь внешняя, несущественная похожесть. Воспитание, ориентированное на брак с каким-либо иностранным принцем, и годы, проведенные вдали от серьезных дел, наложили свой отпечаток на характер, склонности и привычки Елизаветы. Не унаследовав глубокого ума своего великого отца, она не усовершенствовала чтением (подобно будущей Екатерине II) свои способности и в результате, став императрицей, оказалась не только не подготовленной, но и не способной управлять сложными государственными делами. Елизавета была лишена не только склонности к труду, но и даже тщеславия прослыть мудрой правительницей. Вступив на престол, она сразу погрузилась в мир бездумного времяпрепровождения, уделяя основное внимание нарядам, фаворитам, охоте, танцам. Располагая огромной властью абсолютного монарха, она пользовалась ею прежде всего для того, чтобы удовлетворить свои бесчисленные, не имевшие границ капризы и прихоти.

Скрытность, подозрительность к окружающим, ревнивое отношение к действительным, а чаще мнимым посягательствам на ее власть причудливо сочетались у Елизаветы с нерешительностью, почти полной несамостоятельностью в государственных делах, что приводило к господству временщиков и «сильных персон», подобных П. И. Шувалову.

Невольно поражаешься тому, что, хотя на протяжении почти 40 лет после смерти Петра русский престол переходил от одной ничтожной личности к другой, система абсолютизма и его основные институты остались неизменными. Коренным образом перестроенная Петром бюрократическая машина в эти годы продолжала работать как бы сама по себе, получая импульсы для своего движения не от носителя верховной власти, а из иных, скрытых источников. Корни устойчивости абсолютизма Елизаветы — в относительной стабильности классового господства дворянства в XVIII в., в том, что режим абсолютизма был приемлем и даже желателен для всего класса-сословия дворян, ибо обеспечивал ему безраздельное господство над другими сословиями. В конечном счете это обеспечивало неограниченную власть тем ничтожным личностям, которые волею судьбы оказались на троне великой империи.

Что касается Елизаветы, то при ней абсолютизм не только укрепился, но и приобрел необычайный, ослепительный блеск роскоши. Как известно, царствование Елизаветы стало временем господства художественного стиля барокко, причем барокко 40–60-х годов XVIII в. существенно отличалось от барокко начала XVIII в. Это различие в сфере искусства, естественно отражавшего общий стиль культуры, удачно определила H. Н. Коваленская: характерное для петровского барокко «познавательное отношение к миру ослабляется в пользу пассивно-чувственного его восприятия. Не смысловая сторона предмета интересует художника и зрителя… а лишь то, что непосредственно обращается к органам чувств и доставляет человеку удовольствие. Это переливы цвета и многообразные оттенки фактуры вещей — блестящий, тугой шелк, влажные губы, холеное тело, пышные каскады волос, блеск золота и бриллиантов и т. д. Но и эта материальность дается все с той же небрежностью живописного стиля. В скульптуре основной задачей становится показ движения и расчет на чувственное восприятие тела, далекое от изучения его основных закономерностей»57.

Барокко елизаветинской поры как нельзя кстати соответствовало вкусам императрицы и в немалой степени способствовало тому внешнему блеску, который был присущ жизни двора Елизаветы. Но еще важнее то, что при Елизавете барокко во всем его многообразии было с оптимальной полнотой использовано для утверждения политической силы абсолютизма. С помощью пышности и величественности барокко в глазах подданных утверждались незыблемость существующего порядка и почти неземное величие носителя абсолютной власти, достигшей к середине XVIII в. своего апогея.

Со временников поражали масштабы и красота жилищ императрицы. При Елизавете строилось большое количество дворцов — путевых, зимних, летних. Только на дороге Петербург — Москва при Елизавете было 25 путевых дворцов — в среднем через 20–30 верст. Многие из дворцов строились из дерева в течение нескольких недель и предназначались лишь для одноразового посещения императрицей. Другие возводились из камня годами и более чем на 200 лет пережили своих хозяев и своих создателей. Среди зодчих самым выдающимся был Варфоломей Варфоломеевич Растрелли (1700–1771 гг.). В царствование Елизаветы гений Растрелли достиг своего расцвета. Именно в 40–60-е годы XVIII в. Растрелли создал свои шедевры: Смольный и Андреевский (в Киеве) соборы и целую серию дворцов: в подмосковных селах Перове и Покровском-Рубцове, дворцы Воронцова, Строганова и Штегельмана в Петербурге, дворец императрицы при выезде из города (у Средней Рогатки) и, наконец, Третий Зимний дворец и Большой дворец в Царском Селе58.

Идет уже третье столетие, как построены Зимний и Царскосельский дворцы, но они не перестают удивлять людей своей красотой. А уж о современниках Елизаветы и говорить не приходится: на их памяти эти величественные здания возникали на пустом месте, как по мановению волшебной палочки. Еще в 30-х годах XVIII в. Царское Село (его название произошло от финского Saari mojs — возвышенная местность) было неуютным, отдаленным от столицы местом. Здесь стоял скромный дворец цесаревны, перешедший к ней по наследству от матери — Екатерины I. Дворец окружали леса, в которых цесаревна охотилась со своими придворными. Mесто было глухое и даже небезопасное. Сохранилось собственноручное письмо Елизаветы из Царского Села к одному из своих служителей в Петербурге от 22 июня 1735 г.: «Степан Петрович! Как получите сие письмо, в тот час вели купить два пуда пороху, 30 фунтов пуль, дроби 20 фунтов и купивши сей же день, прислать к нам сего ж дня немедленно, понеже около нас разбойники ходят и кросились меня расбить»59.

С приходом Елизаветы к власти все переменилось. Царское Село часто посещается императрицей и во второй половине 40-х годов оглашается шумом стройки: по проекту Растрелли начинается возведение Большого дворца. Одиннадцать лет строится дворец и к началу 1760 г. становится практически главной резиденцией императрицы, так как Зимний дворец был еще непригоден для жилья, и его обновил уже Петр III.

Большой Царскосельский дворец Елизаветы был необычайным сооружением. Уже издали перед подъезжающими к Царскому Селу гостями императрицы открывалось сказочное зрелище. На фоне зелени и неба сиял своими золотыми украшениями огромный голубой дворец. Золото было везде. Как писал сам Растрелли, «весь фасад Дворца был выполнен в современной архитектуре итальянского вкуса; капители колонн, фронтоны и наличники окон, равно как и столпы, поддерживающие балконы, а также статуи, поставленные на пьедесталах вдоль верхней балюстрады Дворца, — все было позолочено»60. Впечатление еще более усиливалось, когда, выйдя из карет, гости подходили к дворцу.

Вот как описывает прекрасный знаток Большого Царскосельского дворца Александр Бенуа то, что могли увидеть гости Елизаветы: «Через светлую, украшенную золоченою резьбою дверь, на которой лепилась картуш с государственным гербом, входили в самый дворец. Сразу же из первой залы открывалась нескончаемая анфилада позолоченных и густо разукрашенных комнат. В глубине этого таинственного лабиринта, за бесчисленными дверями и стенами жило мифическое существо — «сама благочестивая государыня императрица». Оттуда, из глубины-глубин, точно из какого-то зеркального царства, подвигалась она в высокоторжественных случаях и выходила к толпившимся в залах подданным. Медленно превращалась она из еле видной, но сверкающей драгоценностями точки в явственно очерченную, шуршащую парчой и драгоценностями фигуру». Миновав анфиладу проходных комнат — антикамер с их расписанными Д. Валериани и другими живописцами плафонами, наборными паркетами полов, позолоченной резьбой и орнаментами, гости попадали в Галерею — Большой зал, украшенный тремя рядами огромных зеркал, которых было более 300.

Из Большого зала гости могли пройти в не менее великолепные комнаты, среди которых выделялись Китайская, Янтарная и Картинная-столовая. А. Бенуа так описывает последнюю: «Вся поверхность стен этого зала (за исключением мест, занятых дверьми с их роскошной резьбой, двумя монументальными изразцовыми печами, простенками и окнами) покрыта сплошь картинами (всего 101.— Е. А.), отделенными одна от другой тонким золоченым багетом. Эта «варварская» с точки зрения современной музейной техники развеска имеет, однако, свою декоративную прелесть. Потускневшие от времени краски этих полотен сливаются в однозвучный и благородный аккорд. Глаз скользит по роскошному полю, целиком состоящему из ценных произведений искусства… Стены Картинного зала напоминают древние пиры, когда столы ломились под нагроможденными яствами, а приглашенные насыщались одним видом такого изобилия, не успевали и не могли отведать и десятой части угощений. Желанный эффект был достигнут: гости уходили, пораженные богатством хозяев. Едва ли Елизавета, любившая, правда, живопись, но не имевшая к ней глубокого отношения, желала произвести иное впечатление на своих приглашенных. Весь дворец, с его наружной и внутренней позолотой, с его сказочной и даже разнузданной роскошью, должен был давать представление о каком-то сверхчеловеческом богатстве. И картинная коллекция не могла при этом предъявлять права на самостоятельное значение. Картины совсем так же, как и золото, и янтарь, и полы из заморских дерев, и горы редкого фарфора, должны были в своей совокупности, в своей массе говорить о чрезвычайных сокровищах императорского дома, а следовательно, и об его могуществе…»