Пьер Лоти - Женитьба Лоти

• Название: Женитьба Лоти
• Автор: Пьер Лоти
• Издательство: Ладомир
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1997
• ISBN: 5-86218-322-1

Романы П. Лоти с их красивыми и неприкаянными героями, смертельной любовью, путешествиями в дальние экзотические страны давно стали мировой классикой.

Исполненная особого настроения, словно окутанная дымкой проза члена Французской академии не оставит равнодушным даже самого искушенного читателя.

---

Среди гостей был мой названый братец Джон, являвшийся на местных празднествах таинственным красавцем, необъяснимым для таитянок: никак они не могли проторить тропку к его чистому неискушенному сердцу.

Кроме Джона могу назвать еще своего друга Пламкетта по прозвищу Ремуна; принца Туинвиру – младшего сына Помаре; двух приятелей с «Рендира» и, конечно, развеселую компанию фрейлин: Фаиману, Марамо, Рауери, Тараху, Эрере, Тауну и небезызвестную негритянку Тетуару…

Рараху, став хозяйкой дома, забыла свои детские обиды – как Людовик XII,[53] став королем, простил обиды, нанесенные герцогу Орлеанскому.

Приглашенные явились все. В одиннадцать часов вечера в нашем доме собрались молодые красавицы в муслиновых туниках и венках из цветов; они весело щебетали, пили чай, сиропы и пиво, поглощали с аппетитом пирожные и грызли сласти, пели химене.

Во времена приема случился инцидент, с точки зрения английского этикета весьма неприятный. В то утро мы принесли из Апире любимого кота Рараху и предусмотрительно заперли его в шкафу, чтобы он не путался под ногами. Неожиданно взъерошенное животное появилось на столе, отчаянно вопя и опрокидывая посуду.

Хозяйка, ничуть не смущаясь, нежно расцеловала буяна и отнесла обратно в шкаф. Инцидент был исчерпан. А через несколько дней Турири полностью освоился и стал образцовым городским котом.

Уже на этом лукулловом пиру[54] Рараху было не узнать. В новом платье – прекрасной муслиновой тапе со шлейфом – она выглядела знатной дамой. Малышка ловко и грациозно занимала гостей, иногда лишь путалась, смущалась, но очарования не теряла. Все меня поздравляли с такой подругой, даже женщины, а Фаимана первая. «Мерахи менахенехе! Какая красавица!» – слышалось со всех сторон. Джон немного грустил, но улыбался малышке ласково. Она сияла от счастья: вот она явилась в свет, и явилась блистательно; красавицы Папеэте приняли ее как равную. Даже в детских мечтах ничего подобного она не могла и вообразить.

Так, играючи, переступила она роковую черту. Скромная дикая былинка, выросшая на природе в лесу, она, как и многие ее соплеменницы, попала в нездоровую неестественную среду, зачахла там и завяла…

IX

ПОКА ЕЩЕ МИРНЫЕ ДНИ

Мы спокойно проводили дни под сенью наших огромных кокосовых пальм.

Подняться с первыми лучами солнца, пройти через калитку в королевский сад и там долго-долго плескаться в ручье под мимозами – до чего же приятно свежим чистейшим таитянским утром…

Купаясь, мы обыкновенно лениво перебрасывались словами с девушками из дворца, и так до самого обеда. Рараху ела всегда очень мало. Как и в Апире, она довольствовалась несколькими вареными плодами хлебного дерева, да еще съедала несколько пирожных (их нам каждое утро приносили китайские торговцы).

Затем большую часть дня мы спали. Тот, кто жил в тропиках, знает это томительное наслаждение послеполуденного сна. На веранде мы натянули гамаки и часами дремали в них, покачиваясь, убаюканные стрекотом цикад.

Вечером к Рараху обыкновенно заходила подружка Теурахи перекинуться в карты. Рараху обучилась тайнам экарте и, как все таитянки, страстно полюбила эту завезенную из Европы игру. Подруги часами сидели друг против друга на циновках, не отрывая глаз от глянцевых карточек у себя в руках.

Еще мы развлекались, собирая кораллы на рифе. Рараху часто сопровождала меня в морских прогулках на пироге. Мы шарили в теплой синей воде, вылавливая редкостные мадрепоры и раковины. В нашем неухоженном садике, в зарослях апельсинов и гардений,[55] всегда сушились раковины и отбеливались на солнышке кораллы. Их рогатые веточки сплетались с травой и барвинками.

Вот она, тихая, пропитанная солнцем жизнь дальних стран! Так жил некогда на Таити мой брат Руери; о такой жизни в дальних тропических землях грезил и я, будучи ребенком. Незаметно шло время. И потихоньку меня опутывали прочные ниточки, свитые из колдовских чар Океании. Мало-помалу сплетаются из них опасные тенета – они скроют от вас ваше прошлое, вашу родину и семью, и в конце концов так спутают вас, что, пожалуй, и не вырваться.

Рараху по-прежнему много пела. Голос ее звучал то пронзительно, то мягко и нежно, как пение славки, то добирался до самых верхних нот. Она оставалась одной из первых солисток хора Апире.

От детства на природе девушка сохранила склонность к поэтическим грезам и созерцанию. Свои мысли и чувства она выражала в песнях – сама сочиняла химене; дикий темный смысл их невозможно перевести – для европейца он непонятен. Но я слышал в них дивное волшебство печали – и более всего тогда, когда их негромкие звуки раздавались в безмолвии таитянского полдня…

Вечерами Рараху готовила к завтрашнему дню венки из цветов. Обычно она сама их не плела: в городе было несколько непревзойденных умельцев – китайцев, изготовлявших диковинные венки; из листьев и живых цветов мастера создавали искусные композиции, исполненные экзотического дальневосточного изящества – в точности как на китайских вазах.

В этих причудливых венках – самом богатом украшении Рараху – бывало много белых цветов гардении с ароматом амбры…[56]

Существовало еще одно украшение, более парадное, более изысканное, чем цветочный венок, – венки из соломки пииа – тонкой, белой, похожей на рисовую, – с невероятным искусством сплетенные руками таитянок. К венку из пииа обязательно привязывался пучок рева-рева, что как облачко парит при малейшем дуновении ветерка.

Рева-рева (значит «колыхаться») – это большие связки тончайших прозрачных золотисто-зеленоватых лент. Таитянки добывают их из сердцевины кокосовых пальм.

С наступлением темноты Рараху принаряжалась, распускала длинные волосы, и мы с нею шли гулять. Мы смешивались с нарядной толпой на главной улице Папеэте перед освещенными витринами китайских лавок, а не то при лунном свете обходили поляну, где плясали упа-упу.

Вскоре мы возвращались домой. Рараху почти никогда не участвовала в развлечениях прочих девушек и среди них слыла благонравной.

Да, это все еще было для нас время мирного счастья, но уже не того ненарушимого покоя и беззаботного веселья в дебрях Фатауа…

И тревога и грусть уже нашли дорожку в наш дом. Я любил Рараху все больше. Для меня она стала единственной в мире; жители Папеэте считали ее моей женой… Приятное уединение все больше сближало нас. Но эта околдовавшая нас жизнь не имела будущего – скорая разлука разрушит все…

…Разлука из разлук – между нами лягут моря и континенты и безбрежные дали вселенной…

X

Как-то мы собрались в гости к Тиауи, в ее дальнюю деревню. Рараху заранее радовалась этому путешествию. Рано утром мы вышли по дороге в Фаа с легким по-таитянски багажом за плечами: белая рубашка для меня, два парео и розовая муслиновая тапа для малышки.

В этом эдеме путешествуют, как в золотом веке, если, конечно, в те незапамятные времена уже изобрели путешествия.

Нет нужды нести с собой ни оружия, ни денег, ни еды. Вас везде приютят, накормят – задаром, от чистого сердца. Нигде на Таити вы не встретите хищных зверей, кроме нескольких, завезенных из Европы. Да и те почти все обретаются в Папеэте.

Наш первый привал был в Папара на закате первого дня, когда туземные рыбаки возвращались с уловом на крошечных пирогах с балансирами. Деревенские женщины встречали их на берегу и наперебой предлагали нам ночлег. Одна за другой причаливали к берегу остроконечные пироги: гребцы со всей силы лупили веслами по воде и громко трубили в раковины, подобно античным тритонам.[57] Удивительная картина, простая и безыскусная, как на заре мира…

На рассвете мы продолжили свой путь. Природа вокруг стала более величественной и девственной. Единственная тропка вилась по горному склону: океан открывался во всей своей необозримости. Тут и там плоские островки с удивительной растительностью; панданусы допотопного вида; джунгли, будто оставшиеся с лейасового периода[58]… Старинное свинцовое небо… Солнечный луч, пробивший толщу тяжелых облаков, серебрит мрачные воды…

Изредка попадались деревни, притаившиеся под пальмами, – овальные хижины, крытые соломой; неподвижные аборигены дремлют на корточках, созерцая вечные свои сны; татуированные старцы с глазами сфинксов застыли как статуи… Что-то странное, дикое уносит воображение в неведомые дали…

Загадочна судьба полинезийских племен: они похожи на остатки первобытных народов, живут в созерцательной неподвижности, цивилизация для них губительна… Должно быть, грядущее столетие не застанет их на земле…

XI

На полдороге до Папеурири, возле Мараа, в горном склоне нам повстречалась большая пещера, распахнутая, как церковные врата; она была полна птиц. Рараху застыла от восхищения. Колония береговых ласточек залепила своими гнездами скалистые стены пещеры; наше вторжение поразило их: они сотнями носились в воздухе, щебетали и пели, возбуждая друг друга.