Людмила Петрушевская - Маленькая девочка из «Метрополя»

• Название: Маленькая девочка из «Метрополя»
• Автор: Людмила Петрушевская
• Издательство: Амфора
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006

"Маленькая девочка из «Метрополя»" — не мемуары и не попытка после двадцати лет молчания дать интервью. Это просто эссе или новеллы, написанные по разным поводам. Но так получилось, что история жизни автора прорастает сквозь все описанные события.

А повесть, давшая название сборнику, — это то, с чего обычно начинали классики. Повесть о детстве.

---

— Да не валялися мы… Ой, не валя…

Писк. Хлестаков ныряет под одеяло к Осипу.

Дальнейший разговор идет из-под одеяла.

Текст не меняется.

Итак: название соблюдено. Фамилия Гоголь есть. Слова Гоголя (мои так, в виде рыбы).

Известно, что Николай Васильевич Гоголь уже давно перевернулся в гробу.

Я послала телеграммы с просьбой снять мое имя с афиши. Театру Фокина я гордо написала в конце: «Нам с вами не по пути».

Так и закончилось «Чинзано» Виктюка. Говорят, они играли, но без особенного резонанса. Несколько раз.

8. «Чинзано» Козака

А потом, не помню сколько лет спустя, мне позвонил Игорь Васильев и сказал:

— Есть ребята, которые играют «Чинзано» так, как хотел его поставить я.

И он за мной приехал и повез меня на спектакль в театр-студию «Человек». Там Роман Козак поставил спектакль с актерами Игорем Золотовицким, Григорием Мануковым и Сергеем Земцовым.

Спектакль был превосходный. Актеры — молодые, красивые — пели и приплясывали. Это был настоящий праздник театра. Чего стоило одно нарезание колбасы на коленке — или фокус с питьем из двух стаканов, вставленных один в другой! Зрители смеялись почти до конца. Потом замолкали.

Тем не менее, ребята сделали в тексте одиннадцать ошибок.

Я указала на них. Достали текст. Выяснилось, что это были опечатки машинистки из ВТО.

Засмеялись:

— А мы-то пытались оправдать это дело!

Но менять они ничего не стали, мотивируя это тем, что привыкли.

В 1989 году нас впервые пригласили на фестиваль в Мюнхен.

Когда я, приехав в Мюнхен, пришла на первый спектакль, слегка опоздав, у входа стояла слитная, нерушимая толпа. Молча и мощно ожидала чего-то (что пустят в переполненный зал?). Пройти к дверям было нельзя. Не помог мой писк: «Битте» и «Их бин ауторин» (Я автор). Только когда одна немка, опоздавшая, стала потрясать билетом, перед ней разомкнулись. Я протырилась в ее кильватере. Когда мы вынырнули с той стороны, у дверей, на моей руке отсутствовали часики, которые мне дала моя переводчица Маша Титце, чтобы я не опаздывала.

Спектакль прошел хорошо, немцы в конце орали, скандировали и дружно, сидя, топали ногами.

Когда все разошлись, я из любопытства отправилась в фойе и нашла Машины часики, они лежали в центре зала на полу…

Германия! Честные люди.

Маша к тому же пребывала в депрессии по поводу того, что другие переводчики нашли ее перевод «Чинзано» несовершенным. Ну, это была обычная война толмачей, которые изыскивают блох и обвиняют друг друга с целью убить конкурента, с этими тайными дуэлями я потом сталкивалась частенько. Легче легкого найти неточность — да перевод не может и не имеет право быть точным! Я не говорю о таких роскошных ошибках, как толкование русского слова «дантист» в английском тексте, кажется, Булгакова (герой там записался на прием к специалисту по Данте). Но перевод может быть живым и талантливым на своем языке и даст возможность чужестранному автору стать своим и любимым.

Я как могла утешала Машу Титце и сказала ей, что в случае хандры женщина должна идти покупать себе шляпку!

Мы завеялись в огромный магазин и начали там мерить фантастические на советский взгляд головные уборы. В результате Маша отказалась ото всего и с унылым видом пошла и купила мне дивную шляпку со страусиным пухом и бриллиантом, которую я потом носила много лет в честь нашего «Чинзано».

Разумеется, в Мюнхене мы не только показывали спектакль и бегали по дешевым лавочкам, покупая домой подарки.

Мы еще братались с нашими молоденькими переводчиками. Они нас жадно выспрашивали о жизни в России. Это были настоящие билингвы, русские эмигрантские дети, выросшие в Германии, они самоотверженно работали на фестивале как волонтеры, возились с нами как няньки и — вот счастье — заказали большую машину и тайно повезли нас в сокровищницу, в заповедное место, которое снилось каждому советскому интеллигенту: на склад издательства «ИМКА-пресс». За книги из этих мест наши люди шли на каторгу! (Т. е. от 2-х до 5-ти, невинное название книги Чуковского и столько же лет за хранение и распространение антисоветской литературы).

Нас привезли. Мы могли взять все, что хотелось.

Мероприятие для Али-Бабы в пещере сокровищ.

Дома реяли красные флаги, в магазинах не было ничего (в книжных имелись собрания сочинений секретарей Союза писателей СССР, в приемных пунктах макулатуры на пуд собранных старых газет можно было получить что-то из Дюма и Пикуля). Студенты и тоскующие читатели, не в силах расстаться с любимым текстом, воровали книги из библиотек, за это полагался нормальный уголовный срок, так ловили диссидентов во время обысков: штамп библиотеки на старой брошюре, где взято? А нашел. Тогда получите срок за укрывательство краденого.

Я, окоротив себя, взяла десять книг, среди них Бунина «Окаянные дни», Ницше, Фрейда, фотоальбомы Булгакова и Ахматовой.

В гостинице я хитроумно спрятала все это, как дикая птица свои яйца, в изгибах куртки, купленной для кого-то из детей. Куртку уложила среди штанов и маек в новую большую спортивную сумку, это тоже был подарок детям. Мы все запасались чисто вещественными сувенирами. Дома было и одеть-то нечего. К сожалению, руководители фестиваля в Мюнхене (с немецкой стороны Йохан Хан) принесли нам всем подписать некоторый договор, что мы отказываемся от гонораров за свои спектакли. Нам выдали только суточные, и то из них что-то вычли в пользу государства. Поэтому я свирепо экономила и за завтраком тайно, воровски делала себе три бутерброда на день. Так что бесплатные книги были кстати.

(Боже мой, на что только не толкали нас наши власти! В Стокгольме, я помню, мы, советские авторы из делегации драматургов, повстречались с нищим питерским театриком, который в полном составе хитроумно выехал по частным приглашениям сердобольных театроведок в Швецию и играл пантомимы на улицах. Театрик-то был нищий, но они на свои деньги уже купили себе два микроавтобуса и собирались летом ехать в Авиньон на фестиваль! Они тут же стали нам привозить на велосипедах картонные ящики с платьями и куртками, а потом открыли карты — оказалось, они регулярно посещают благотворительную помойку. В результате по заявкам интеллигенции (кто-то взмолился) бродячие мимы отвезли драматургов на своем микроавтобусе куда-то в светлые дали. Мне из этого их богатейшего улова досталась в дар красная плетеная корзиночка, никому не нужная. Люди подобрали себе немного намоченные новые куртки и кожаные польты!)

Когда мы уезжали из Мюнхена, в аэропорту меня окружили «чинзанщики» и предупредили, что им велели все, что было взято на книжном складе, оставить в гостинице.

— И вы оставили?! (Пожатие плечами, растерянные лица.) А я везу!!! Не отдам!!!

Видимо, кто-то слышал наш разговор.

Вскоре меня навестило театральное начальство во главе с Шадриным (хороший мужик по прозвищу «человек с ружьем»).

— Людмилочка Стефановночка! (Это был у них как бы предупредительный выстрел в воздух, такое обращение.) А вы что, везете книги?

(Ясно какие.)

— Да, везу.

— Ой, ну вот этого не надо, не надо. Л.С., не-на-да! Оставьте лучше, по-доброму советуем. Ну мало ли. Будут у вас неприятности.

(Боятся, что неприятности будут у них.)

— Так, — сказала я угрожающе. — Такк! Это что, запрет на профессию?

(Совершенно несоветский термин, кстати. Они не знали, с чем это едят.)

— Я же писатель! Я везу книги, необходимые для работы!

— А, Л.С, если не секрет, че вы такое это… Ну, скажем, взяли?

— Я взяла что? Да Бунина, Ахматову, Булгакова. Ницше взяла, Фройда, Джойса.

Они покивали.

— Вообще-то все равно не рекомендуется, знаете…

Я была совершенно честно возмущена. Наконец одну светлую голову посетила умная мысль:

— Л.С., вы знаете что? Вы в декларацию все это дело возьмите занесите, а то что это… Как-то не хочется, чтобы… как бы это выразиться… И все будет открыто. Так сказать, весь списочек с названиями.

Они отошли, сняв с себя всю ответственность за мое дикое поведение, оч довольные. Они рекомендовали мне самой на себя написать донос. Никто ведь не отменял срок, предугаданный Чуковским, за хранение и распространение…

Дальше события разворачивались совсем уже гомерически.

Та сумка, в которой ехала куртка и спрятанные в ней книги, в Шереметьеве пропала. Мои высоченные «чинзанщики» уже торчали в голове огромной очереди к таможенникам, а я все ходила вдоль транспортера и по окрестностям, с отчаянием понимая, что проблему решили без меня. Но там были все детские вещи! Феде, Наташе, Аньке и маленькой Маньке!

Как вдруг я, окидывая безнадежным взглядом полы и чужой багаж, увидела свою новенькую сумку среди десятка других, аккуратно разложенных у ног благостного старичка, который стоял, прислонившись к стене, и с улыбкой смотрел вдаль. Он стоял не хуже чем пастух среди стада овец, что-то жуя, уверенный в себе и довольный своим достатком. Глазки у него радужно сияли, как лужицы с керосином на асфальте. Новая челюсть выпирала изо рта. На его прекрасном шерстяном костюме торчали беконечные ряды орденских колодок и коллекция нерусских медальных украшений типа значков. И весь он как-то топорщился, удерживая равновесие. Может быть, ему трудно было находиться в вертикальном положении. Но он был стоек. Я набралась смелости: