Александр Алексеев - Воспоминания артиста императорских театров А.А. Алексеева

• Название: Воспоминания артиста императорских театров А.А. Алексеева
• Автор: Александр Алексеев
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

— Вы служили перед церковью театрального училища, где покойный воспитывался.

— Ах, и в самом деле, — обрадовался священник неожиданному открытию.

Впоследствии, когда пришлось этому священнику отвечать перед начальством за несвоеместную службу, то он очень успешно воспользовался важным указанием артиста и оградил себя от неприятностей.

При опускании тела в могилу говорились надгробные речи, проливались слезы, раздавались истеричные рыдания… Горе казалось глубоким, неукротимым, но, увы! прошел год-другой, и Мартынов оказался в забвении. На его могилу в годовщину смерти явились только вдова и дети… Вот она слава актера! Имя Мартынова теперь пустой звук, а ведь было время, когда оно произносилось с благоговением, чтилось наравне с знаменитыми писателями, художниками и ваятелями земли Русской, и даже больше, потому что гений Мартынова был удобопонятен для всякого, он был проще и доступнее, был больше на виду и более возможен для проверки. Проверить актера не трудно — его правда сама сказывается; путем самых незначительных анализов, часто незаметных самому наблюдателю, познается степень дарования актера… Слава, даже бы жалкая слава, хотя бы в виде традиций, оставшихся после покойного и долженствовавших бы переходить из поколения в поколение, — и той нет, и та по прошествии какого-нибудь десятка лет утратилась окончательно. Что же остается после актера, даже гениального актера?

Посвящая эту главу Мартынову, припомню кстати о нем два анекдота, из тех немногих о нем анекдотов, которые ходили за кулисами.

Александр Евстафьевич изредка позволял себе после спектакля отправиться с приятелями в ближайший ресторан и в веселой беседе провести там несколько часов. Однажды после представления популярного водевиля Куликова «Ворона в павлиньих перьях», в котором Мартынов замечательно хорошо играл маркера Антона Шарова, выигравшего в польскую лотерею 900 тысяч злотых, — собралась в трактире обычная группа приятелей во главе с Александром Евстафьевичем. Живительная влага делала свое дело: развязала им языки и превращала их первоначально-серьезный разговор более и более в непринужденно-игривый и чрезвычайно шуточный. Приятели острили, каламбурили и покрывали все это беззаботным смехом.

В это время входит в трактир провинциал, впервые попавший в столицу из далекого захолустья и только что бывший в Александринском театре и до упаду хохотавший над забавным водевилем.

Увидя группу бритых и весело разговаривавших между собой людей, он осведомился у лакея:

— Уж не актеры ли это?

— Актеры-с.

— И Мартынов тут?

— Тут-с.

— Ну? — обрадовался провинциал. — Который же Мартынов?

— А вон тот! — ткнул рукой в пространство лакей и позванный кем-то из посетителей отбежал от провинциала, которому показалось, что тот указал ему на одиноко сидящего солидного господина, уместившаяся за отдельным столом неподалеку от актеров.

Провинциал почтительно подошел к нему и с блаженной улыбкой стал всматриваться в недоумевающего господина.

— Вам что? — наконец спросил его солидный господин.

— Я так-с, — наивно ответил провинциал, едва сдерживаясь от смеха.- А как же Параша-то?

— Что? Какая Параша?

— Ха-ха-ха! Вот шут-то гороховый!.. — неудержимо расхохотался провинциал. — Ах, чтоб тебя!.. Ха-ха-ха!.. Много ли денег от выигрыша осталось? Все спустил? Ха-ха-ха!..

— Что это значит? Вы забываетесь! — обиделся господин и встал, чтобы прекратить неуместную сцену.

— Да, ну, тебя к черту! Не ерепенься! — закричал на него простодушный провинциал и насильно усадил его на прежнее

место. — Сиди! Чем хочешь, угощу!.. Ха-ха-ха! Вот умора-то!

— Милостивый государь, я прикажу позвать полицию…

— Не смеши, ей-Богу, умру!.. Ха-ха-ха!.. Вот чудак-то!..

Ишь ты какой, — сразу и не узнать тебя… Ну, и потёшил же ты! Вот так маркер! Настоящей половой! Ха-ха-ха!

— Да вы сумасшедший! — воскликнул господин.

— Ха-ха-ха! И сердишься-то как смешно!.. Ой, батюшки! Вот смехота-то!.. Ой, умру! Ей-Богу, умру!.. Мартынов, голубчик, не смеши… Лопну, честное слово, лопну… Перестань!

Тут только господин понял ошибку провинциала и сам так расхохотался, что их обоих пришлось отпаивать водой. Актеры, свидетели этого недоразумения, тоже примкнули к хохотавшим, и стены трактира наполнились таким небывалым смехом, что всё бывшие в трактире, не исключая и буфетчика с лакеями, прибежали в общее зало, с целью разъяснить происшествие, но заразительный смех актеров, провинциала и солидного господина, оказавшегося известным петербургским домовладельцем, подействовал и на них. Они тоже пришли в веселое состояние и, не понимая, в чем дело, хохотали до тех пор, пока не явился свирепый трактиросодержатель и не разогнал их по местам.

Успокоившись, компания соединилась воедино, и кутеж продолжался до позднего утра.

Другой анекдот — это острота Мартынова, к слову сказать, чуть ли не единственная. Он вообще не отличался находчивостью, а тем более остроумием…

Подходит к нему где-то в обществе незнакомый невежа-аристократ и говорит:

— Я слышал, что вы удачно копируете всех и каждого. Прелюбопытно бы взглянуть, как бы вы меня представили?

— О, это очень нетрудно!

— Будто бы?

— Стоить только выглядеть ослом…

Аристократ ретировался и на всех перекрестках разносил Мартынова бездарностью. 

XIV

Директор Сабуров. — Граф Борх. — П.В. Васильев — А.М. Максимов — Случаи из его жизни. — Брошель. — В.А. Лядова. — Легенда о зубах Лядовой. — «Смерть Иоанна Грозного».

В 1858 году А.М. Гедеонов, после отпразднованного двадцатипятилетия юбилея, покинул свой директорский пост и уехал отдыхать в Париж. Директорские треволнения, очевидно, были велики, ибо Александру Михайловичу потребовался отдых в чужих краях продолжительный. В Париже он прожил безвыездно до самой смерти, случившейся в начала шестидесятых годов.

После Гедеонова директором петербургских театров был Андрей Иванович Сабуров, до этого занимавший должность управляющего дворцом великого князя Константина Николаевича и никогда ничего общего с театром не имевший. Свое непонимание театрального дела он блестяще доказал четырехлтним (во все время директорства) беспрерывным дефицитом, сформировавшимся в довольно круглую цифру. Он сделал массу довольно непроизводительных расходов, благодаря своей страсти к перестройкам и ремонтам, а также и благодаря желанно казаться много знающим, при ангажементе артистов, в особенности иностранных, которым он назначал громадные жалованья и которые, как нарочно, оказывались никуда негодными. Все это, вместе взятое, сделало то, что дирекция прибегла к экстренному займу четырехсот тысяч из удельных сумм. Главным образом этот солидный капитал пошел на совершенно бесполезную перестройку Михайловского театра и на неудачную постройку Мариинского, воздвигнутого на пепелище сгоревшего цирка, остатки которого пошли в основание театра, через что и получилась неудовлетворительность в архитектурном отношении.

Сабурову почему-то показалось, что Михайловский театр слишком мал, и он надумал его увеличить. Между тем для иностранных (с искони века предназначенных для него французских и немецких) спектаклей он был совершенно достаточен. Прославленные его удобства и замечательная акустика при перестройке пропали: внутренний вид театра получился неуклюжий, об акустике не осталось помину, так что только из первых рядов кресел стало слышно актеров, тогда как до перестройки самые последние, в галерее, места были хорошо приспособлены к тому, чтобы с них все можно было превосходно слышать и видеть. Надежды директора на увеличение сборов, которые, по его мнению, долженствовали идти на уплату долга, оказались только надеждами. Перестроенный театр стал посещаться публикой с меньшей охотой, что ужасно озадачило Сабурова.

Сабуров не был скупым: казенных денег он не жалел для иностранных артистов и, во время своих заграничных поездок, самолично приглашал таких из ряда вон выходящих, по своей непригодности, исполнителей, что стыдно было выпустить их на сцену. Во время своего недолговременного правления Сабуров отбил охоту у публики бывать в театрах. На драматическую сцену он не обращал совершенно никакого внимания, а излюбленную итальянскую оперу своим усердием привел в такое положение, что в конце-концов он чуть ли не единственным зрителем остался.

Со всеми нами, актерами, он был груб и надменен. Исключения не было ни для кого. Его олимпийское величие и неприступность, которою он окружил себя с первых же дней директорства, крайне не расположили к нему всех, причастных к театру. С видом знатока и авторитетно он делал различный нелёпые распоряжения. Звание директора театров ему очень нравилось, и он с излишком злоупотреблял им. При нем воем нам жилось плохо, одному только Павлу Степановичу Федорову было по прежнему хорошо. Он забрал Александринский театр окончательно в свои руки и был его полновластным хозяином. Это начальство, конечно, тоже не обходилось без злоупотреблений, о которых, впрочем, и вспоминать-то не стоит по той причине, что всем известны эти злоупотребления и все крепко помнят Федорова.