Феликс Кузнецов - ПУБЛИЦИСТЫ 1860-х ГОДОВ

• Название: ПУБЛИЦИСТЫ 1860-х ГОДОВ
• Автор: Феликс Кузнецов
• Издательство: Мол. Гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1981

---

Итак, цензура победила? Ей удалось лишить трибуны коллектив публицистов, сплотившихся вокруг «Русского слова»? Ничего подобного!

Уже в середине июля 1866 года, полтора месяца спустя после закрытия «Русского слова», когда цензурные осложнения со вторым томом «Луча» только-только начинались, Г. Благосветлов и П. Ткачев поместили в газете «С.-Петербургские ведомости» (№ 195) объявление, в котором говорилось, что «второй том «Луча» по непредвиденным обстоятельствам не может быть выдан впредь до устранения этих непредвиденных обстоятельств. Что же касается до удовлетворения подписчиков «Русского слова» за последние шесть книжек, то по соглашению с редакцией нового журнала «Дело» подписчики получат в этом году шесть книжек этого журнала».

Таков один из удивительнейших эпизодов в истории русской журналистики: в условиях жесточайшей реакции и террора после каракозовского выстрела, потеряв «Русское слово», потерпев поражение с книжной лавкой и изданием сборника «Луч», Благосветлов находит возможность возродить «Русское слово» под новой обложкой, под новым названием — правда, в условиях пристрастной предварительной цензуры. И это не счастливая случайность, но трезвый, строгий и последовательный план действий, изобретательная и упорная борьба.

Новый план сохранения печатной трибуны содержится в письме Благосветлова Шелгунову, которое он послал ему в Тотьму в январе 1866 года, сразу после второго предостережения журналу: «Вот что надо делать: выбрать другое заглавие для такого же журнала, как и «Русское слово», и продолжать его издание при тех же сотрудниках и подписчиках».

А вот и реализация плана: 16 февраля 1866 года журналу «Русское слово» было объявлено третье предостережение с приостановлением его на пять месяцев; 17 февраля, то есть на следующий день, в Главное управление по делам печати направляется прошение штабс-капитана Шульгина об «издании нового учено-литературного журнала» под названием «Дело».

И в выборе названия («Дело» — название, казалось бы, совершенно нейтральное и вместе с тем наполненное очень многозначительным для шестидесятников смыслом), и в подчеркнуто «учено-литературном» направлении его, и в подставной фигуре издателя, чья репутация для цензуры и III отделения была не запятнана, ощущается точный расчет Благосветлова. Этот расчет оправдал себя: в мае 1866 года, за десять дней до окончательного закрытия «Русского слова», издание «Дела» было разрешено.

Благосветлов к этому времени уже второй месяц томился в отдельном каземате Екатерининской куртины, куда был заточен по распоряжению графа Муравьева, возглавлявшего высочайше утвержденную следственную комиссию, которая расследовала обстоятельства покушения Каракозова на Александра П. Заточен без какой бы то ни было доказанной вины, только лишь на основании того, что возглавлял «противоправительственное» «Русское слово». По мнению Муравьева, именно в среде людей, находившихся под влиянием «Русского слова» и «Современника», зрела идея цареубийства». Летом 1866 года за неимением улик Благосветлов был освобожден.

«Николай Васильевич, вчера меня выпустили из крепости на свободу, — писал он 7 июня в вологодскую ссылку Н. В. Шелгунову. — Я часто вспоминал Вас, потому что сидел в той же яме, в которой сидели и Вы. Говорят, что всех арестованных 240 человек, из них почти все будут освобождены, но кто с аневризмом, кто с дрожанием рук, а некоторые и совершенными калеками. Только самые здоровые организмы уцелевают от влияния одиночного застенка.

«Русское слово» запрещено безусловно. Это Вы, конечно, уже знаете из газет. Литература еле дышит, благодаря тому обстоятельству, что у нас во всем оказывается виноватой она, — бедная и беззащитная Магдалина. Грустно, тяжело, и я хотел бы быть все это время вместе с Вами. Через неделю извещу Вас подробно, как устроится наше общее положение. Работать надо, потому что жить надо, а жить и работать почти не дают возможности. Но человек изобретателен, когда его очень притесняют, а потому я и думаю, что «Русское слово» воскреснет в другой форме».

Да, и после такого сурового испытания, в дни, когда весь Петербург, по собственной характеристике Благосветлова в том же письме, «перепуган, как после землетрясения», руководитель задушенного «Русского слова» не теряет оптимизма, ни на йоту не отступает от намерения во что бы то пи стало продолжать борьбу. Письмо это, задержанное Никольским уездным исправником, еде отбывал ссылку Шелгунов, тут же оказывается в III отделении и, заставляет чиновников политического сыска обратить самое пристальное внимание на намерения Благосветлова.

В первую же неделю после выхода из крепости Благосветлов публикует объявление о выдаче подписчикам запрещенного «Русского слова» шести книжек журнала «Дело». «Вышеизложенные обстоятельства, — констатировало III отделение, — указывают на соглашение или, лучше сказать, стачку прежних редакторов «Русского слова» с редакцией имеющего появиться с 1 сентября настоящего года журнала «Дело». Этот факт приводит также к тому заключению, что выраженная Благосветловым в письме к Шелгунову надежда, что «Русское слово» возникнет в том или другом виде, не была лишена основания. Напротив, вторичная попытка Благосветлова заменить «Русское слово» другим журналом и восстановление его имени в публикации показывают, что Благосветлов не отказался от своей литературной деятельности, которую намерен продолжать, следуя прежнему направлению». На документе красноречивая виза: «Переговорить. Кажется, что нам следует просить министра не допускать издания журнала «Дело». И еще одна виза — со ссылкой па министра внутренних дел: «Надлежит заготовить отзыв в Цензурное управление согласно справке». Что означали эти визы? Только одно: поскольку запретить сразу же только что разрешенный журнал было невозможно, III отделение, считавшее «неудобным издание этого журнала», давало распоряжение цензурному ведомству задушить журнал цензурным путем.

Начальник Главного управления по делам печати М. П. Щербина немедленно, еще до выхода первого номера «Дела», сообщал в министерство внутренних дел Мезенцеву о том, что в отличие от остальных журналов «Дело» оставлено под предварительной цензурой, и дал распоряжение Цензурному комитету следить за журналом Благосветлова «с особой строгостью, чтобы принудить его к добровольному закрытию». В итоге из 48 печатных листов первого номера «Дела» цензура запретила 22.

Начался период, «самый трудный в жизни Благосветлова, а по некоторым последствиям даже роковой». Таково свидетельство Шелгунова, который опубликовал многие письма Благосветлова, относящиеся к этому времени (письма 1864–1866 годов он сжег после 4 апреля 1866 года). В одном из писем Благосветлов сравнивает себя с матросом, «выброшенным в открытое море после крушения корабля». «Вода течет, лодка опускается ко дну, и мне, — пишет Благосветлов, — приходится в одно и то же время затыкать дыру и выливать воду. Эта аллегория переводится на простой язык так: мне закрыли журнал, велели закрыть книжный магазин и передать типографию лицу благонадежному…» «Поверите ли, — говорит далее Благосветлов, — что я на свободе чувствую себя не лучше крепости. Скверные нервы не дают ни минуты покоя, потому что каждый день несет новые тяжелые впечатления. Удивляешься, что за каменная природа человек; кажется, давно пора бы лопнуть хилому механизму жизни, ан нет — он стоит и жаждет не покоя, а деятельности. Но деятельность-то становится не под силу; уж слишком много навалилось хлопот и неприятностей». Эти сетования не были проявлением слабости Благосветлова. Его положение и в самом деле было чрезвычайно трудным. Он был предупрежден, что «Дело» может отправиться по следам «Русского слова» в вечность. «Это было сказано не в виде угрозы, — писал он Шелгунову, — а факта, который нужно отвести всевозможными усилиями; все это, разумеется, достается кровью всем нам, но что же делать?»

Цензурные гонения были столь беспощадны, что иногда, казалось бы, у Благосветлова совсем опускались руки, но он упорно не бросал журнала. «Должен вам откровенно сказать, — писал он Шелгунову, — что я устал до истощения сил; чувствую, что еще хватит головы и энергии, чтобы бороться, но что это за борьба?… Борьба глухая и пассивная, вы не видите ни врага, ни оружия… жизнь уходит на мелкие состязания, а результата никакого…» И в том же письме он продолжает, что бросить «Дело» нельзя, но что нужно искать средства «идти не лбом против стены», он советует «удалиться пока в тихую область истории и естественных наук, а политических и экономических вопросов пока не трогать. Полунамеки и намеки не по силам нашей публике, и потому все, что посерьезнее, должно быть припрятано на черный день… Вот мое мнение, почерпнутое из 22 листов совершенно запрещенных для первой книжки «Дела».