Сергей Синякин - Детский портрет на фоне счастливых и грустных времен

• Название: Детский портрет на фоне счастливых и грустных времен
• Автор: Сергей Синякин
• Издательство: ООО «Издательство ACT», ОАО «ЛЮКС»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-17-026672-3, 5-9660-0695-4

Волгоградский фантаст Сергей Синякин о своем детстве.

---

Сергей Синякин Детский портрет на фоне счастливых и грустных времен

Записки старого фэна

— Странное создание, — пробормотал Гавриил, вглядываясь в душу, что ожидала своей участи в Чистилище.

— А что ты хотел от души, сформированной книгами? — свел черные крылья горбом Вельзевул.

— Трудно понять, куда его направить, — сказал Архангел.

— Конечно же, в Ад, — не задумываясь, буркнул Вельзевул. — Ведь, читая книги, он всегда воображал себя Богом. Это ли не грех гордыми? А этот особенно заслужил… Ведь почти всю жизнь он читал исключительно фантастику!

Часть первая КОСМОС ДЕТСТВА

Вечерний поезд никуда

За мутным немытым окном тамбура пассажирского вагона мелькали знакомые рощи. Остался позади переезд, мелькнул пруд, в котором я с друзьями купался сорок лет назад, потом промелькнуло поле, где в пору моего детства была бахча и где меткий старичок поймал на прицел мои худенькие ягодицы, обтянутые синими семейными трусами, и метко нашпиговал их зарядом соли.

Замелькали дома, и проплыл вокзал станции.

Станция за двадцать лет не изменилась, не изменился грейдер, идущий по ту сторону железнодорожного полотна, по которому можно было добраться до когда-то бывшего нашим дома, стоящего напротив керосиновой лавки.

Я увидел маленький домик книжного магазина, где я часами рылся в старых книгах, что оставались не распроданными годами.

И вот проплыл с правой стороны элеватор. Здесь я работал с шестого класса каждое лето, когда приезжал к бабке с дедом.

Промелькнул переезд и дорога, ведущая на хутор Макаровский, куда я ездил на велосипеде к своему, другу Сане Галкину. Боже мой, как давно это все было! Как это было давно!

Я вернулся в купе, где все уже спали, плеснул себе водки из полупустой бутылки и лег на жесткую железнодорожную подушку, упираясь взглядом в синий дерматин верхней полки.

Печаль пятидесятилетнего мужика, который увидел мир своего детства, ожила во мне и потянула цепочку, звенья которой состояли из воспоминаний.

А поезд уносил меня все дальше от моего прошлого. Поезд стучал на стыках, словно убеждал меня в том, что прошлое не стоит вспоминать. Ведь это вечная грусть и тоска — вспоминать время, когда ты был счастлив и беззаботен, когда на летней киноплощадке крутили «Три мушкетера» с Жаном Марэ и «Подвиги Геракла» с каким-то югославским культуристом в главной роли.

Далекий гудок тепловоза подводил черту, разделяющую мое прошлое с моим настоящим. Он увозил меня в будущее, над которым густым покрывалом висел туман, а где-то позади оставались детские драки и влюбленности, наивные мечты, неумелые поцелуи и первые робкие прикосновения к любимой девочке, лицо которой я уже не могу вспомнить и, наверное, потому реконструирую его из черт тех, кого еще помню.

Я лежал и смотрел в синий дерматин верхней полки, но видел степь, усеянную россыпями красных и желтых тюльпанов. И еще я видел стройную девочку, собирающую эти тюльпаны, прозрачный родник, из которого мы пили ледяную воду, вспоминал сделанное нами в детстве футбольное поле и красное закатное солнце, повисшее, над горизонтом.

Путь, который нами пройден, — печален и светел, ведь он стал всего лишь воспоминанием, легкой тенью, фантастически живущей в нашей памяти, фантомом, в существование которого веришь уже с трудом.

Есть только ты сегодняшний — толстый и неуклюжий мужик, растерявший свою детскую легкость непробиваемого вратаря футбольной команды, многое утративший и разочаровавшийся, плывущий в ночном поезде в ночной туман, из которого уже не будет возврата. Есть только ты — до сих пор не потерявший веру в сказку, а потому — пишущий эти сказки для других.

Есть только ты.

И поезд. Ночной поезд, который уносит тебя в никуда.

И стихи, написанные тобой в шестнадцать лет, которые не забудутся тобой до последнего и потому самого печального дня.

Мы — мальчишки. Мы веселы. Наша жизнь нам ясна. В небе солнце повесили, Раскалив докрасна. А мы мячик гоняем. Мы — играем в футбол. И мечтаем, мечтаем Вбить решающий гол. И еще мы мечтаем В жизнь шагнуть широко… До закатного пламени Далеко, далеко. Мы как книжные юнги. Вечный путь только начат. Пожелайте нам, юным, Прямоты и удачи.

Казалось, это было еще вчера. Еще вчера. Еще вчера. И только вслушиваясь в ровный перестук колес своего вагона, качаясь в идущем на запад поезде, с тоской понимаешь, что до нашего рассвета теперь куда дальше, чем до туманной черты горизонта, за которую садится солнце.

Может быть, именно из этого тоскливого ощущения невозвратимой потери и родилось желание обернуться назад, посмотреть на пройденный путь и вспомнить. Вспомнить всех, кого ты любил или ненавидел, вспомнить время, которое казалось бесконечным и которое называлось жизнью. Многих уже нет, и скоро не будет меня. Останется маленький холмик, к которому изредка будут приносить цветы, пока не закончится время чужой памяти.

Грустить нечего. Все это неизбежно. Давайте обернемся. Быть может, там, позади, осталось то важное, что ты искал всю жизнь, а найдя — не заметил.

«Дом восходящего солнца»

Хочется начать так.

Невесомый и бессильный, я повис в центре Вселенной, слушая, как бормочут где-то за ее пределами два начала, давшие мне жизнь, те самые «янь» и «инь» китайской философии, которые в самом недалеком будущем мне предстояло назвать своими родителями.

Не помню. Ничего из этого я не помню. Первые воспоминания относятся к более позднему периоду — тропинка, по которой мы с отцом приходили в военный городок, высокие и стройные сосны, кусты терпкой черемухи. С одного такого дерева упала мама и сломала себе руку.

Море называлось Балтийским.

Я был маленьким, а отец и деревья были большими. Особенно деревья. Казалось, что они растут с небес. На берегу было много камней, и совсем редко попадался Желтый песок, в котором можно было найти кусочек солнца с навсегда застывшим в нем насекомым далеких доисторических времен. Само рыжеглазое солнце смеется среди зеленых колючих ветвей.

Тропинку, протоптанную людьми, пересекала тропа муравьев. Люди не обращали внимания на муравьев. Муравьям не было никакого дела до людей. Они жили в разных измерениях. Но если взять длинный стебель травы и, облизав его, сунуть в муравейник, можно полакомиться жгучим и кислым муравьиным соком. Первое лакомство, доступное мне в детстве.

Дом восходящего солнца.

Не знаю почему, но, уже став много старше и услышав мелодию, я всегда вспоминал извилистую тропинку через лес, идущую рядом с морем, и корявые ладони сосен, которые упрямо удерживали небо на весу.

Дом восходящего солнца.

Море выбегало на берег, хватало меня за ноги и убегало, оставляя в суетливых извилистых струйках и маленьких лужицах обрывки водорослей и камешки, обсосанные до сладости леденца. Некоторые из них были похожи на хитрый глаз лисы.

Город, в котором мы тогда жили, назывался Хаапсалу. Море было Балтийским.

Глупо все-таки, что человек вырастает из детства. Теряется радостное и наивное удивление перед миром, которое умные и экспансивные французы назвали impression, что означает «впечатление». Вырастая, мы становимся практичными и рассудительными, чаще всего навсегда утрачивая способность смотреть на мир с удивлением. Впечатление пропадает. Мы протягиваем руку и говорим — Господи, даждь нам днесь!

Чем старше я становлюсь, тем чаще в моей голове вспыхивают сверхновые забытого когда-то прошлого. Говорят, что перед глазами умирающего проходит вся его жизнь. Если это так, то наступит однажды миг, когда я вспомню все.

У вас никогда не бывает, что, блуждая по улицам незнакомого города, вы неожиданно сталкиваетесь с запахом вашего детства? Вот так, идешь по совершенно незнакомой улице, вдруг — неожиданный поворот, случайный ветерок, подъезд, пропахший кошками и стираным бельем, и — о боже! — именно так, именно так пахло когда-то далеко и давно, может быть, сто или двести лет назад. Воспоминания, живущие где-то глубоко в памяти, вдруг оживают, и в этих воспоминаниях таится тайная дрожь первого поцелуя, который ты уже забыл, лихорадочный трепет первою греха, который ты не забудешь до смерти, горечь давно ушедшей в небытие обиды, боль от удара и утрат, восторг однажды случившейся удачи, восхитительное чувство пойманного в полете мяча, сладость украденного, и синий дым на полях, и ярость тела, мчащегося на лыжах по снежной степи, и многое из того, что хотелось бы, но невозможно выразить словом.

Тропинка, ведущая к морю.

По серой воде бежали свинцовые барашки волн. Свинец в движении? Упрекните меня, но это запомнилось именно так.