Сергей Синякин - Детский портрет на фоне счастливых и грустных времен

• Название: Детский портрет на фоне счастливых и грустных времен
• Автор: Сергей Синякин
• Издательство: ООО «Издательство ACT», ОАО «ЛЮКС»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-17-026672-3, 5-9660-0695-4

Волгоградский фантаст Сергей Синякин о своем детстве.

---

Второй бассейн казался неглубоким, и вода в нем запомнилась мне теплой. Еще его называли малечником, потому что в нем в основном купалась ребятня. Еще был огромный бассейн с изумрудной ледяной водой. В этом бассейне купались редкие мужики.

Вот в малечнике я и утонул. Стоял, держась за железные поручни, и глазел на окружающих. Потом поскользнулся и пошел на глубину. В глазах закружились разноцветные пятна, а в ушах зазвенело. Я бы обязательно утонул, ведь было мне тогда всего пять лет, но мое отсутствие заметила сестра и вытащила меня, дав таким образом прожить еще сорок с лишним лет, да и это время, как мне думается, не предел. Что-то ждет меня впереди, знать бы только — что?

Отец уходил в отпуск, и мы отправлялись на его родину. Дед Василий и баба Нюра жили на степной станции Панфилово, путь в которую лежал через пограничный город Чоп и столицу нашей Родины Москву. Ах, Москва! Помню ГУМ. «Все, кто потерялся, встречайтесь у фонтанов!» Изобилие игрушек. Автоматы, в которых можно было купить сигареты, спички, конфеты или просто подушиться одеколоном «Полет». Рестораны, в которых красиво и вкусно кормили. Зоопарк, который зачаровывал изобилием животных и где можно было прокатиться в тележке, запряженной пони. И знаменитое московское эскимо, которое стоило около трех рублей. Московский поезд, в котором подавался чай в тонких стаканах, установленных в тяжелые мельхиоровые подстаканники. К чаю полагались маленькая пачка печенья и тот самый дорожный чай в специфических пакетиках, о котором я почему-то вспоминаю с особой грустью. Чай был густого янтарного цвета и удивительно вкусен — с тех пор я такого чая не пробовал, хотя появилось столько сортов, только вот нет среди них того…

Дед жил по улице Демьяна Бедного в доме номер тринадцать. В соседнем доме жил его брат Илья Степанович Сенякин. У него были сын Владимир и дочь Раиса. Дочь у него была подарком судьбы. Когда дед Илья вернулся с войны, жена Верка бросилась ему в ноги, а дочери было уже два или три года. При всем желании дед Илья не мог принять участие в ее рождении, но принял участие в воспитании. Кто из проезжавших солдатиков принял участие в судьбе Раисы, трудно было сказать, да и бабка Верка ни в молодости, ни в старости об этом особо не распространялась. Скорее всего этот солдатик был неудачливым, поэтому и судьба Раисы оказалась соответствующей. До одиннадцатого класса она была обычной приветливой девчонкой, бегала на танцы и ничем не выделялась из сверстниц. Но после школы на одном глазу у нее появилось бельмо, которого она очень стеснялась. Раиса стала нелюдимой, редко выходила из дому, а потом и вовсе стала затворницей, занимаясь только выпасом коз в полном одиночестве. Можно представить, что она передумала в то время, когда лохматые разноцветные козы и глупые овцы грызли траву на пустырях. Замуж она, несмотря на все попытки родителей, так и не вышла. Жизнь ее протекала в безвестности и глухой пустоте дома, где Раиса вязала на продажу пуховые платки, те самые платки, которыми славился север области и которые были ничуть не хуже оренбургских. Не знаю, сколько женщин ходит в оренбургских платках, но в воронежских и волгоградских платках буквальным образом ходит половина живущих в России. Тоскливая жизнь Раисы оборвалась после смерти деда Ильи и бабки Веры. Продав дом, она уехала к брату Владимиру, где через некоторое время скончалась от сердечного приступа.

Каждый выбирает по себе
Ношу и посильную дорогу.
К звездам путь,
Или тропинку к Богу
Каждый выбирает по себе.

Ее брат Владимир с родителями жил не слишком долго. Однажды он влюбился, но его родители были категорически против его брака с любимой женщиной. Тогда Владимир уехал в Еланский район, где женился и народил пацана и двух девчонок. С родителями он долгое время не общался и только в конце их жизни немного отошел сердцем.

Заграничного сына Николая с семьей дед с бабкой встречали трепетно и уважительно. Из-за границы отец всегда всем родственникам привозил подарки, каких невозможно было сыскать в сельпо. К тому же он был в то время строен, кучеряв, а форма придавала ему еще большее обаяние, и при этом все усугублялось наличием красавицы жены.

При всем при этом семья наша, надо сказать, была патриархальной и хранила казачьи обычаи. Так, садясь за стол, никто не смел взять в руки ложку, пока это не сделает дед. Дед Вася степенно, как и подобает главе почтенного семейства, садился за стол, брал в руки и внимательно оглядывал расписную деревянную ложку и принимался хлебать борщ. Вслед за ним приступали к трапезе все остальные. Торопыга мог получить этой ложкой по лбу. Со мной так однажды и произошло. Но лоб у меня был крепкий, а ложке, видимо, уже пришло время — черенок треснул, и деду пришлось есть ложкой из нержавейки.

Помню, иногда из Михайловки приезжала моя тетка Антонина Васильевна, которая была почему-то записана на бабкину девичью фамилию и таким образом была Ивиной. Она была невысокой и грудастой, так называемой казачьей красоты, какой ее в то время изображали романисты, пишущие о казаках.

В то время я жаждал славы, поэтому нередко, подрисовав себе чернильным карандашом усы, выступал с сольными номерами, распевая перед родственниками популярные тогда песни типа «Мишка, Мишка, где твоя улыбка?» или «Прощай, Антонина Петровна, неспетая песня моя!». Последняя песня, исполняемая мною, в нашем доме пользовалась бешеным успехом. Подозреваю, что любой другой исполнитель, даже Бернес и Утесов, такого успеха в нашей семье не имели бы.

Дед как раз затеивался строить новый дом, и в его доме часто ночевали снабженцы из разных колхозов. Благодаря знакомствам такого рода дед зарабатывал стройматериалы, необходимые для строительства дома.

Мы отдыхали в Панфилове, общаясь с родственниками и знакомыми, изредка отец брал меня на рыбалку, но чаще мы отправлялись пешком на Американский пруд. Рядом с Панфиловом находился поселок Красная Заря, который еще почему-то называли «Америка». Прямо в него упиралась улица Партизанская, которой заканчивалась деревня. Воистину все смешалось в доме Облонских. По аналогии и пруд, расположенный там же, назывался Американским. Вообще-то это была цепочка из трех прудов, разделенных плотинами. На берегу первого находилась звероферма, на которой выращивали песцов и чернобурок. Во втором пруду купались. На третий пруд водили на водопой скот. Пруд, в котором все купались, еще в то время зарос камышом. Если заплыть в глубину камышей, можно было заметить, как темнеет вода. Казалось, что в глубинах пруда живет доисторическое чудовище. На плотине росли могучие ветлы, к ветвям одной из них была привязана веревка, которая могла унести раскачавшегося хорошенько смельчака на десятиметровую высоту, откуда тот вонзался в воду, разбрызгивая фонтаны брызг. На мелководье этого пруда бродили с бреднем. В бредень попадались красные как медь караси и черные от ила огромные раки, достигающие тридцати, а то и сорока сантиметров от хвоста до кончиков клешней. Раки возились в постепенно закипающей воде, краснели от тревоги и страха, впитывая в нежное свое мясо аромат укропа.

Варили их сразу много. Не помню, пили ли взрослые под раков «жигулевское» пиво, но нам, малышне, восторгов хватало и без этого.

В эти посещения станции Панфилово я обзаводился друзьями.

Нередко над Панфиловом проливались дожди, превращая поверхность грунтовых грейдеров в сплошное глиняное месиво. Машины по нему пройти не могли, проходили только тракторы ДТ-54 и «Беларусь», причем последние выбивали в жидкой глине глубокие колеи. Колеи эти заполнялись водой, которая от воздействия южного солнца становилась совсем горячей. Мы с новыми моими друзьями выбирали колею попросторнее и залегали в воду, принимая, таким образом, грязевые ванны. Рядом в соседней луже не менее степенно возлежали свиньи. У нас с ними был нейтралитет, благо луж для общего пользования вокруг хватало. Иногда в эти же лужи с нами залезали и соседские девчонки. Залезали они голышом, но наши половые различия в то время были несущественны и особых волнений не вызывали.

Вечерами взрослые устраивали на скамеечке перед домом посиделки. Посиделки эти обычно сопровождались игрой в карты и лузганьем подсолнечных семечек. Умные разговоры, которые они меж собой неторопливо вели, нам быстро наскучивали, и мы убегали в дом, где заводили патефон. Пластинки в основном были с русскими народными песнями, исполняемые хором имени Пятницкого, но имелась и эстрада — например, «Ландыши» и уже упомянутый «Мишка-Мишка». Изредка попадались пластинки с Руслановой, задорно исполнявшей «Валенки», а также с песнями, которые сипловато исполнял Утесов. Пластинки были невероятно хрупки, и если они трескались, их просто сваривали с помощью вплавленных патефонных иголок, после чего пластинки можно было слушать дальше — они заикались лишь на этих самых иголках