Олег Платонов - Николай II в секретной переписке

• Название: Николай II в секретной переписке
• Автор: Олег Платонов
• Издательство: М. : Родник
• Жанр: История
• Год: 1996
• ISBN: ISBN — 5-86231-154-8

Третья книга из серии «Терновый венец России» основана на подлинной секретной переписке царской семьи и вводит читателя в самый центр противоречий, в борьбе которых решается судьба России. С одной стороны — царская чета, трогательный союз любящих сердец, стремящихся сделать все для возвышения Отечества и победы страны в войне. С другой — преступное сообщество темных, подрывных сил, поставивших своей целью разрушение России на иностранное золото и по инструкциям тайных организаций. В окружении Царя зреет измена, проникшая даже в среду его родственников и в высшее военное руководство, и которая оборачивается страшным предательством в феврале 1917 года. Заговоры, интриги, убийство близких Царю людей — все это находит отражение в письмах царской четы. Хотя главное в них не это, а беззаветная любовь к России, нежная любовь друг к другу — свет любви противостоит ненависти, захлестнувшей Россию.

Заключительным аккордом являются письма царской четы из сибирского заточения. Они не жалуются, не плачут, а думают о судьбе России, не проклинают тех, кто предал их, а обращаются ко всем со словом любви.

Издание продолжает тему, начатую в книгах «История масонства 1731-1996» и Заговор цареубийц»; снабжено уникальным словарем царского окружения.

---

Только что у меня была m-me Муфти-Заде, затем завед. хоз. моего Ц.-С. Красного Креста из Сувалок. Он приехал за вещами и просит два автомобиля. Ненаглядный мой, мне так хочется тебя поцеловать, крепко обнять и ощутить уют! Сейчас дети зовут меня в лазарет, а потому тороплюсь ехать. Фельдъегерь едет в пять. Прощай, моя радость, Бог да благословит и хранит тебя сейчас и всегда!

Все дети тебя нежно целуют. Твоя

Женушка.

В поезде. 18 ноября 1914 г.

Мое возлюбленное Солнышко и душка-женушка,

Мы окончили завтрак, и я прочел твое милое, теплое письмо с увлажненными глазами. На этот раз мне удалось взять себя в руки в момент расставания, но тяжела была эта борьба. Погода унылая, дождь льет потоками, снегу осталось очень мало. Когда мы тронулись, я сделал визит господам[89] и заглянул в каждое купе. Нынче утром, среди бумаг военного министерства, я нашел и подписал бумагу насчет Ренненкампфа. Ему придется оставить свою армию. Не знаю, кого Ник. имеет в виду на его место.

Какая бы это была радость и утеха, если бы мы с тобой могли совершить всю эту поездку вместе! Любовь моя, мне страшно недостает тебя, больше, чем может выразить мой язык. Из города каждый день будет отправляться курьер с бумагами. Я постараюсь писать очень часто, ибо, к удивлению моему, убедился, что могу писать во время движения поезда.

Моя висячая трапеция оказалась весьма практичной и полезной. Я много раз подвешивался и взбирался на нее перед едой. Это в самом деле отличная штука в поезде, дает встряску крови и всему организму.

Я люблю ту хорошенькую рамку, которую ты дала мне. Она лежит передо мной на столе, для безопасности, так как от резкого толчка мог бы разбиться прекрасный камень.

Все миниатюры хороши, за исключением Марии. Я убежден, что каждый оценит их по достоинству. Какая радость и утешение знать, что ты здорова и так много работаешь для раненых! Как говорит наш Друг, это Божья милость, что в такое время ты в состоянии столько работать и столько выносить. Верь мне, моя любимая, не бойся, будь больше уверена в себе, когда останешься одна, и все пойдет гладко и успешно.

Да благословит тебя Бог, моя дорогая женушка!

Горячо целую тебя и детей. Спи крепко и старайся не думать, что ты одинока. Твой муженек

Ники.

Царское Село. 19 ноября 1914 г.

Ненаглядный мой,

Твое письмо было такой радостью и отрадой для меня, да благословит тебя Бог за него, шлю тебе свое горячее спасибо! Я люблю перечитывать твои дорогие слова, это согревает меня, ибо твое отсутствие ощущается мною постоянно, душа нашего дома! Я теперь постоянно завтракаю на диване, когда мы одни.

Как хорошо, что еще до твоего приезда убрали Ренненкампфа! Только бы они нашли кого-нибудь подходящего на его место, — например, хотя бы Мищенко[90]? Он так любим войсками и притом это такая умная голова, — не правда ли? Говорят, что синие кирасиры в восторге, что получили моего Арсеньева[91].

Они совершенно правы. — Ты прекрасно сделал, что устроил трапецию. Это будет полезным для тебя упражнением в твоем долгом затворничестве, которое прерывается лишь посещением госпиталей, что страшно утомительно. В 9 час. Ольга, Анастасия, Бэби и я поехали к его поезду. На этот раз у нас много очень тяжелораненых. Поезд был в Сухачеве, в 6 верстах от места сражения, так что стекла дрожали в окнах от артиллерии. Аэропланы летали над Сухачевым и Варшавой. Шуленбург говорит, что 13-й и 14-й Сиб. были страшно перепуганы всем этим и решили, что Бог на стороне германцев, т.к. они не понимали, что такое аэропланы, и т.д. И нельзя было заставить их идти вперед все новобранцы, и притом не настоящие сибиряки. Им удалось разыскать наши 6 автомобилей с его поезда, которые исчезли около 1-го — они находятся в Лодзи, но их нельзя оттуда вывезти, иначе их могут захватить, но они все же подвозят раненых. Многие приходят сейчас пешком, а потому у них легкие в сомнительном состоянии. Приехал Ягмин[92] (Нижегородск). Не знаю никаких новостей — в городе говорят, что вчера было скверно, — в газете много белых, незаполненных мест; мы, вероятно, отступили около Сухачева. Некоторые из этих раненых были взяты германцами, а 4 дня спустя наши их вновь отбили. Бог мой, какие ужасные раны! Боюсь, что некоторые из них обречены, — но я рада, что они у нас и что мы, по крайней мере, можем сделать все от нас зависящее, чтобы помочь им. Мне сейчас следовало бы отправиться посмотреть на остальных, но я слишком утомлена, так как у нас кроме этого было еще 2 операции, а в 4 я должна быть в Большом Дворце, так как хочу, чтобы кн. также осмотрела бедного мальчика и одного офицера 2-го стрелкового п., ноги которого уже стали темного цвета; опасаются, что придется прибегнуть к ампутации.

Я вчера присутствовала при перевязке этого мальчика — ужасный вид, он прижался ко мне и держался спокойно, бедное дитя. В Большом Дворце у нас несколько тяжелых случаев.

Вчера был серый, дождливый, теплый день, сегодня утром светило солнце. Все же пасмурно. А. выходила на прогулку и потом зашла ко мне — она весь вечер была в неприятном настроении. В 11 я пошла спать. Сегодня утром она опять была так же настроена, но нам удалось переломить ее. Это вдвойне неприятно, когда самой грустно, а она претендует на роль главной печальницы — перед другими, и я же ее поддерживаю и уговариваю, а между тем ей следовало бы это самое делать по отношению ко мне. Она все расспрашивает о фельдъегере, очевидно, собирается тебе писать, — не знаю, дал ли ты ей на это разрешение. Ольга и Татьяна поехали в город для приема пожертвований в Зимнем Дворце. Борис[93] пробудет неделю в Варшаве (Шуленбург взял его с собой, чтобы помыть и почистить его, так как у него чесотка) — вот, Михень[94] и приехала во время. Вчера мы побывали в детском лазарете, посидели с Николаевым и с Лазаревым. Один офицер-волынец лежит в сегодняшнем поезде — говорит, что у них осталось всего 12 офицеров в полку и очень мало солдат.

Дети все тебя нежно целуют, они будут тебе ежедневно писать, сегодня очередь Марии. Пожалуйста, передай мой привет Н.П. Слыхал ли ты о том, будто есть раненые среди “великанов”. В городе идут слухи об этом.

Конечно, было бы восхитительно поехать нам вместе, но, думается мне, в подобное время тебе лучше отправиться одному на Кавказ, — бывают моменты, когда мы, женщины, не должны существовать. Да, Бог помог мне с моим здоровьем, и я держусь — хотя по временам и испытываю смертельную усталость, и сердце расширено и болит, — но воля моя тверда — все что угодно, только бы не думать.

Мой ненаглядный, сокровище мое, я сейчас должна кончать, курьер выедет сегодня раньше обычного. По возвращении ты должен дать мне мои письма для нумерации, понятия не имею, сколько я тебе уж написала. Еще раз бесконечное спасибо за твое дорогое письмо, оно очень хорошо написано, хотя и на ходу поезда. Прижимаю тебя к моей тоскующей груди, целую все дорогие, любимые местечки. Бог да благословит и охранит тебя от всякого зла!

Твоя, — ангел мой Ники, мое сокровище, мой солнечный свет, моя жизнь навсегда твоя старая

Женушка.

Поклон Дм. Шереметеву.

Ставка. 19 ноября 1914 г.

Драгоценная моя женушка,

Горячо благодарю тебя за твое милое письмо (второе), полученное нынче после обеда. Я приехал ровно в 12 ч. 30 м. Н. встретил меня на большой станции за лесом. Вид у него здоровый и спокойный, хотя он пережил ужасные моменты, вернее, дни, когда германцы забирались все глубже и глубже.

Единственным большим и серьезным затруднением для наших армий является то, что у нас опять не хватает снарядов. Поэтому во время сражений нашим войскам приходится соблюдать осторожность и экономию, а это значит, что вся тяжесть боев падает на пехоту; благодаря этому, потери сразу сделались колоссальны. Некоторые армейские корпуса превратились в дивизии; бригады растаяли в полки и т.д...

Пополнения прибывают хорошо, но у половины нет винтовок, потому что войска теряют массу оружия. Его некому подбирать на поле сражения.

По-видимому, германцы подтягивают австрийцев к северу; некоторые австрийские корпуса сражаются на нашей земле, словно они прибыли из-под Торна.

И всеми этими войсками командуют прусские генералы. Говорят, что австрийские пленные ругают за это своих союзников. Петюша опять здесь и чувствует себя хорошо. Я видел также Кирилла, Дмитрия и Иоанчика[95], который просил меня, в случае, если его убьют, назначить нашу Ольгу председательницей ком. по постройке большого собора.

Со мной обедали четыре иностранных генерала. Вечером я с ними побеседовал. Они немало поездили по местам, где сейчас так сильно дерутся — Сухачев, Серадзь, Лодзь и т.д. Нынче не было подробных донесений с фронта. Мое возлюбленное солнышко, я люблю тебя неугасающей любовью; как ты видишь, я мог бы назвать это “un puits d'amour” — это после 20-ти лет. Благослови тебя Бог, моя душечка. Да блюдет он тебя и детей!