Олег Платонов - Николай II в секретной переписке

• Название: Николай II в секретной переписке
• Автор: Олег Платонов
• Издательство: М. : Родник
• Жанр: История
• Год: 1996
• ISBN: ISBN — 5-86231-154-8

Третья книга из серии «Терновый венец России» основана на подлинной секретной переписке царской семьи и вводит читателя в самый центр противоречий, в борьбе которых решается судьба России. С одной стороны — царская чета, трогательный союз любящих сердец, стремящихся сделать все для возвышения Отечества и победы страны в войне. С другой — преступное сообщество темных, подрывных сил, поставивших своей целью разрушение России на иностранное золото и по инструкциям тайных организаций. В окружении Царя зреет измена, проникшая даже в среду его родственников и в высшее военное руководство, и которая оборачивается страшным предательством в феврале 1917 года. Заговоры, интриги, убийство близких Царю людей — все это находит отражение в письмах царской четы. Хотя главное в них не это, а беззаветная любовь к России, нежная любовь друг к другу — свет любви противостоит ненависти, захлестнувшей Россию.

Заключительным аккордом являются письма царской четы из сибирского заточения. Они не жалуются, не плачут, а думают о судьбе России, не проклинают тех, кто предал их, а обращаются ко всем со словом любви.

Издание продолжает тему, начатую в книгах «История масонства 1731-1996» и Заговор цареубийц»; снабжено уникальным словарем царского окружения.

---

Ты ничего не имеешь против того, что я высказываю свое мнение по этому поводу, милый? Но, уверяю тебя, хоть я и больна и у меня плохое сердце, все же у меня больше энергии, чем у них всех вместе взятых. Бобринский был рад видеть меня такой; он говорит, что меня не любят, ибо чувствуют (левые партии), что я стою на страже интересов твоих, Бэби и России. Да, я более русская, нежели многие иные, и не стану сидеть спокойно. Я просила их устроить (как это говорил Гр.), чтобы продовольствие, мука, масло, хлеб, сахар — все предварительно развешивалось в лавках, и тогда каждый покупатель получал бы свою покупку гораздо быстрее, — таким образом были бы уничтожены эти бесконечные хвосты, — все согласились с тем, что это великолепная идея, но почему же они сами не додумались до этого раньше?

Сегодня жду Шаховского, так как мне нужно расспросить его о водных путях мне кажется, он совершенно спокоен насчет дров, что их будет вполне достаточно, — а я хочу узнать еще, нельзя ли раньше, чем реки станут, подвезти другие запасы, не относящиеся к его министерству, тоже водным путем. Ведь должны же они все взаимно помогать друг другу, он к тому же боготворит тебя. Он вчера был у меня с Аней.

Затем у меня будет епископ Антоний Гурийский с Кавказа. — Как видишь, целый день у меня приемы — едва хватает времени писать тебе по утрам в постели. Но я жажду вернуться к работе в лазарете — очень ее люблю. Только что принесли твое милое письмо, за которое очень, очень тебе благодарна. Я рада, что ты имел случай справиться по поводу артиллерии, стоящей здесь наготове. — Относительно Гучк. и Ал. я тебе все расскажу завтра. Шт. сообщил мне, а Шаховский сам видел копии с писем — я тебе все это расскажу завтра, после того как лично поговорю с Шаховским.

Конечно, если нужно следить за частными письмами мужа и жены, то тем более следует следить за остальными. Прости меня, но Фред. поступил весьма несправедливо — нельзя так строго осуждать человека за частные письма (перлюстрированные) к жене — это, по-моему, низость. Я бы заставила Фред. понять, что это в высшей степени несправедливо. Хвостова следовало бы сразу лишить мундира — против него имеется достаточно улик и скандальных, грязных дел, а здесь совершенно частное дело. Я хотела бы, чтоб это было улажено к именинам Бэби. Он, к счастью, пока еще сенатор, и наказание уж достаточно долго продлилось, — шпионаж иной раз заходит слишком далеко, и я глубоко убеждена, что очень многие пишут так, открыто высказывают подобные мнения. Коковцов, Кривошеин и многие другие вышли из всего здравыми и невредимыми, а они ведь решились на действия, направленные против Государя и страны, — тогда как у Паленов дело совершенно частного характера — ужасная ошибка со стороны Фред., и притом, наверное, все дело в немецкой фамилии. Конечно, ты слишком занят, чтоб заниматься такими делами, другие виноваты в том, что “впутывают тебя”, и это меня огорчает, так как они заставляют тебя делать несправедливости.

Ты пишешь, что я неверно пронумеровала свои письма к тебе, какая досада! Не можешь ли ты исправить ошибку, не проставишь ли ты номер на письме, которое я тебе отправила ненумерованным в последний раз?

Сердце лучше сегодня, покой мне очень помог. Но погода, действительно, прескучная.

Итак, вы играете в “Nain jaune” опять! Как мне хотелось бы опять вместе съездить в Севастополь в октябре! Как бы это было восхитительно! Ужасно — торчать в ставке, в городе в течение стольких месяцев подряд. А сейчас надвигается долгая зима. — Силаев мне все рассказал, бедняжка! — Он сейчас хочет ехать в Сев. и спросить профессора, что ему делать и куда ехать, и если будет можно, то он захватит с собой свою семью, здесь климат совершенно не подходящий для них, им нужно солнце и тепло.

А теперь, мой светик, жизнь моя, самый любимый, прощай и да благословит тебя Господь! Горячо обнимаю и осыпаю тебя жгучими поцелуями.

Навеки твоя

Солнышко.

Читает ли m-r Гиббс английские газеты первым?

Ц. ставка. 20 сент. 1916 г.

Мое милое Солнышко!

Горячо благодарю тебя за твое дорогое письмо. Сегодня приехали Граббе, Максимович и Н.П. — до сих пор нас было немного народу. Нога Бэби поправилась, и он опять свободно ходит.

Наряду с военными делами меня больше всего волнует вечный вопрос о продовольствии. Сегодня Алексеев дал мне письмо, полученное им от милейшего кн. Оболенского[991], председателя комитета по продовольствию. Он открыто признается, что они ничем не могут облегчить положения, что работают они впустую, что министерство земледелия не обращает внимания на их постановления, цены все растут, и народ начинает голодать. Ясно, к чему может привести страну такое положение дел.

Старый Шт. не может преодолеть всех этих трудностей. Я не вижу иного выхода, как передать дело военному ведомству, но это также имеет свои неудобства! Самый проклятый вопрос, с которым я когда-либо сталкивался! Я никогда не был купцом и просто ничего не понимаю в этих вопросах о продовольствии и снабжении!

Теперь пора кончать, моя голубка. Храни Господь тебя и девочек! Крепко целую.

Навеки твой старый

Ники.

Ц.С. 21 сентября 1916 г.

Мой ненаглядный!

С добрым утром, мое сокровище! Наконец, опять светит солнышко — такая радость, но вечером у моего окна было уже 3 градуса мороза. Листва так быстро, увы, опадает; из моих окон уже хорошо видна церковь Большого дворца. Мы все еще обедаем в моей большой гостиной.

Посылаю Павлу вазы и записку, так как не могу быть у него — сердце снова расширено. Сегодня уже неделя, как не выхожу из дома. Я все еще не могу принимать лекарств, что очень досадно. — Вчера я опять принимала в течение двух часов и перед тем еще 3/4 часа — Апраксина и дядю Мекка относительно Кавказа, — Раева (основательная беседа), Шаховского (длинный разговор). — Оказывается, Поливанов и Гучков снова работают рука об руку. Я прочла копии с 2-х писем Гучкова к Алекс., и велела буквально скопировать одно из них для тебя, чтоб ты мог убедиться, какая это скотина! Теперь мне понятно, почему А. настроен против всех министров — каждым своим письмом (по-видимому, их было много) он будоражит бедного Ал., а затем в письмах его факты часто намеренно извращаются[992]. Все министры чувствуют антагонизм с его стороны в ставке, и теперь им стала ясна причина этого. Когда ты получишь это письмо, то ты должен серьезно поговорить с Ал., так как эта скотина подрывает в глазах А. все правительство — это настоящая низость и в 10000000 раз хуже чем все то, что написал Пален своей жене. Надо изолировать Ал. от Гуч., от этого скверного, коварного влияния. — Затем я принимала епископа Антония Гурийского — чарующее впечатление, милая грузинская интонация в голосе, — он знает нашего Друга дольше, нежели мы, — был много лет тому назад ректором в Казани. — Он хоронил Багратиона[993], я просила его оказать мне помощь в деле сбора вещей, белья и т.д. на Кавказе и вообще помочь Апраксину, когда я пошлю его туда в будущем месяце. Сильно осуждает Ник.[994] и всех их (в разговоре с Аней) — он слишком резок и груб по отношению к грузинам. — Теперь я узнала, кто экзарх, — помнишь Платона[995] из Америки? — мы его видели в Ливадии, он говорил по-русски с американским акцентом, несимпатичный и страшно самоуверенный, — он превосходен для Америки, но не для Кавказа, — теперь я понимаю, почему Н. хочет провести его в митрополиты!!! Что ж, этот человек всегда был честолюбив, хитер и умен, и уже успел обойти Н. Быть может, придется его уволить, если он и дальше в такой степени будет нелюбим. Питирима они по-прежнему обожают. Он приезжал на хиротонию их священника в епископы, имя последнего Мельхиседек (наш Друг говорит, что из него в будущем выйдет прекрасный митрополит). Но, конечно, сейчас в Тифлисе не нужно никакого митрополита – они[996] просто хотят устроить там свой двор и всякое великолепие, скоро они потребуют отдельных министров для себя. Н. говорит, что это нужно для покоренной нами страны, — ерунда, — в Польше ведь никогда не было митрополита. — Представь, Синод хочет поднести мне грамоту и икону (вероятно, за мой уход за ранеными), — ты себе представляешь меня, бедную, принимающей их всех? Со времен Екатерины ни одна императрица не принимала их одна, — Гр. в восторге от этого (я не разделяю Его радости), но странно, разве это не меня они постоянно так боялись и осуждали? Ну, хорошо, довольно деловых разговоров.