Владимир Понизовский - Ночь не наступит

• Название: Ночь не наступит
• Автор: Владимир Понизовский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1972

---

— Что вы? Я же к вам... Я вам все!.. — она что-то поняла, она сообразила, что не следовало ей признаваться. Но уже было поздно.

— Уходите!

— Что вы! Что вы, сударь! — она испуганно смотрела на него, не узнавая в этом человеке с искаженным ненавистью и болью лицом того мягкого, открытого юношу, каким помнила еще с первой летней встречи на Малой Морской. И, все еще надеясь, что не может он так внезапно измениться, взмолилась: — Пощадите меня! Что я вам сделала? Я же предупредила... И мне некуда теперь идти. Пощадите!

Она готова была упасть перед ним на колени:

— Если я виновата, я искуплю свою вину!

Но в его сердце не было жалости. Эта женщина олицетворяла все несчастья, которые обрушились на его товарищей и его страну.

Он подошел к двери и с силой распахнул ее.

— Уходите!

ГЛАВА 10

Столыпин ехал в Царское Село на свой еженедельный доклад.

Воспринимая эту регламентную обязанность как неотвратимую повинность, привыкнув встречать в кабинете Николая глухую враждебность, порождаемую — Петр Аркадьевич превосходно понимал — не тем, что он негоже ведет государевы дела, а неизменным чувством зависти, — на этот раз он предвкушал триумф.

Бодрые рысаки резво несли коляску по расчищенной обледенелой дороге. Сзади и спереди ровной рысью шли одномастные кони жандармского эскорта. Кругом было белым-бело, низкое красное солнце висело меж замершими в сиреневом инее ветвями деревьев. Деревушки при дороге были закутаны в снежные шубы, над крышами изб ровно струились синие дымы. И Столыпин подумал, что зима, мороз и низкое солнце — наиболее естественное состояние Руси, отличающее ее от всех иных земель.

Тратить несколько часов на дорогу было для премьер-министра немыслимым расточительством. Можно было вчетверо сократить расход, воспользуйся он роскошным «делоне-беллвилем» — десяток таких золочено-лакированных чудовищ был закуплен недавно для нужд двора и высших сановников, и фирма прислала даже своих шоферов. Но Петр Аркадьевич не любил этих рыкающих «пожирателей пространства», как окрестила их публика, и мерзкого, одурманивающего чада бензина. Он опасался бешеных, в тридцать верст за час, скоростей. И, главное, ему нравилось на кожаных подушках, под медвежьим пологом, под мягкое покачивание рессор, дробный перестук копыт и монотонное шуршание встречного ветра думать неторопливо, спокойно. Долгая дорога, отрыв от суеты столицы настраивали на философски-созерцательный лад. Можно было без спешки взвесить, как идет крестьянская реформа, не менее значительная для отечества, чем реформа Александра II, и обещающая войти в историю под его, Столыпина, именем; удовлетворенно оценить положение в стране. Да, огнем и мечом смута искоренена, держава приведена в успокоение повсеместно. И новая, третья по счету, Дума именно такова, какой видел ее он, Петр Аркадьевич, в своих расчетах.

И все же, хотя «порядок и спокойствие» наведены им на Руси, кое-что Петра Аркадьевича удручает. Стяг монархической триады, на котором начертано: «Вера, престол и отечество», собрал вокруг, на кого ни посмотри, бездарей и невежд, стяжателей и лихоимцев. И даже те, кого Петр Аркадьевич в прежние годы считал благородными слугами трона, отдались во власть пороку. Будто охмелевшие от крови упыри, все устремились в лоно стяжательства и разврата. А в результате трещит казна, повсеместно идет чумное пиршество победителей. Эх, если бы мог он разогнать этих хищников и невежд! Да где ж взять иных — чтобы были они не слабонервны, да к тому еще не вольнодумцы, не богохулы, служили не порочным идеалам социального преобразования общественной жизни, а единственно возможному на Руси установлению — самодержавию, даже если на этом отрезке отечественной истории олицетворено оно в фигуре бездарного Николая?.. Неужто и не осталось их вовсе — искренних, преданных бессребреников? Или неукротимая энергия, способность к самопожертвованию и подвигу — достояние лишь врагов трона и святой отчизны? Что ж, мир таков, каков есть, хотя и не соответствует желаемому. И если хочешь править в этом мире, действуй по принципу: «Oderint, dum metuant! — Пусть ненавидят — лишь бы боялись!» Да, лишь бы боялись!

Экипаж уже въезжал в Царское Село. Этот небольшой городок в полусотне верст от столицы вот уже два столетия был одной из царских резиденций. Здесь, среди парков, красовалось немало ценнейших творений зодчества, произведений ваяния и живописи. Но как в Петергофе Николай вместо роскошных анфилад над фонтанными каскадами предпочитал невыразительный особняк в самом углу парка, так и здесь, в Царском Селе, он избрал местом пребывания относительно небольшой Александровский дворец. Поговаривали, что суеверная и мистически настроенная Алис боялась пышного, возведенного гением Растрелли в стиле русского барокко Екатерининского дворца, якобы населенного «тенями предков». Только просторный плац перед этим дворцом использовался для излюбленных государем и государыней войсковых смотров и парадов. Хотя никто из венценосных предков со времен самой Екатерины не жаловал Царское Село вниманием, нынешний император Николай сделал его излюбленным зимним обиталищем. В год восшествия на престол он повелел разрушить левый флигель и вместо зала, хранившего фантазию и пропорции великого Кваренги, соорудить комнаты спокойно-казарменного типа, а в главном парадном зале посреди инкрустированного пола поднять деревянную горку, с которой можно было кататься, подстилая коврик.

Столыпин оглядывал дворец и парк профессионально-внимательно, с удовлетворением отмечая среди сугробов и на расчищенных дорожках папахи дежурных конвойцев, а в аллеях — меланхолические фигуры сотрудников второго делопроизводства департамента полиции, одетых в партикулярные шубы. Государь еще первому из предшественников Петра Аркадьевича повелел закрыть доступ в Александровский парк всем обитателям Царского Села, тем паче простолюдинам, и даже в отсутствие его самого и членов царской фамилии пускать в эти аллеи по специальным пропускам только избранную публику. Билеты не давали права прохода к самому дворцу и в окружающий его сад. Здесь, у ограды, круглосуточно стояли посты, лежали в кустах секреты и совершали круговой объезд конные конвойцы. Для сообщения с Петербургом служила специальная «царская ветка» железной дороги, конечная станция которой находилась тут же, на окраине парка. Петр Аркадьевич ничего чрезмерного в этих предосторожностях не находил: береженого бог бережет. К тому же, как показывала практика, в нынешних ситуациях никакие меры не гарантируют от опасностей. Уж на что, казалось, строго охранялась его собственная летняя резиденция на Аптекарском острове, а и она взлетела на воздух. Слава всевышнему, Петр Аркадьевич находился в тот момент в дальней комнате, и его не задело. Однако в этом обилии стражи в Царском Селе было нечто показное, а Столыпин любил дело. К тому же сам государь принимал заботы об охранении собственной персоны чересчур близко к сердцу, выявляя лишний раз свой характер. Петр Аркадьевич же был храбр и презирал в других мужчинах отсутствие этого качества. Впрочем, государь есть государь...

Карета остановилась у парадного входа. Адъютант спрыгнул первым, опустил подножку, отворил дверцу, помог премьер-министру сойти на землю.

Столыпин прошел в приемную — обширную залу с деревянными панелями, где под взорами отца-императора и Александры Федоровны, величественно глядевших с портретов, дожидались аудиенции сановники. Тут же к стене был приколочен отрывной календарь. Николай любил сам поутру, до приема, отрывать листки, которые он прочитывал и коллекционировал. Часы пробили одиннадцать, и Петр Аркадьевич был приглашен в кабинет.

Николай — свежий, только что с прогулки, — доброжелательной улыбкой приветствовал премьер-министра, предложил сесть, подчеркнув тем самым право Столыпина и свою щедрую волю, даже осведомился о здоровье и самочувствии близких. «Или уже что-то знает, или много ворон с утра настрелял?» — подумал Петр Аркадьевич и приступил к докладу.

Доклад был составлен весьма хитро, недаром от недели до недели корпело над ним целое делопроизводство департамента полиции, подбирая и сортируя факты, а потом еще директор, а затем уже и сам министр, руководствуясь высшими соображениями, шлифовал и полировал его, а точнее — украшал, как мастер-кулинар украшает торт, прежде чем подать к столу: там — орешек, тут — розанчик, а вот сюда — и самую изюминку. Слепленный из отдельных кусков, доклад в совокупности своей являл стройное произведение бюрократического искусства и был пропитан, как бисквит кагором, идеей ревностной службы министерства во благо престола и отечества.

Так, Петр Аркадьевич доложил, что в Москве, в Кремле завершаются работы по сооружению памятника на месте убиения революционером великого князя Сергея Александровича (намек на то, что предшественник Столыпина не уберег любимого дядюшку государя); что в Одессе обнаружена фабрика фальшивых золотых и серебряных монет (все имущество поступило в казну); под Севастополем, в Хабаровске и Красноуфимске раскрыты и захвачены склады бомб, оружия и прокламаций; что повсеместно продолжаются аресты, но не массовые, а выборочные; что там-сям произошли опустошительные пожары, два поезда сошли с рельсов — и так далее и тому подобное. В целом же по империи спокойствие и благоденствие и повсеместно соблюдение законности и порядка. Последнее утверждение звучало как рефрен, и сам тон, каким докладывал Петр Аркадьевич, был спокойным.