Мария Барр - Перечитывая Мастера. Заметки лингвиста на макинтоше

• Название: Перечитывая Мастера. Заметки лингвиста на макинтоше
• Автор: Мария Барр
• Издательство: Зебра Е
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-94663-922-4

 То, что роман "Мастер и Маргарита" "цепляет" сразу и "втягивает", "не отпускает" до последних страниц отмечалось многими. Но как это достигается? Какими речевыми средствами создаются образы, производящие столь потрясающее впечатление? Как магическое становится очевидным и даже обыденным? В чем новаторство Михаила Булгакова с точки зрения употребления художественных приемов? Что стоит за понятием "авторство" романа в романе? Какова жанровая природа произведения и однородна ли она? Вот те вопросы, которые интересны автору этой книги. Надеемся, что они интересны и вам, читатель.

---

… Сквозь гардины на двух окнах лился в комнату странный свет, как будто в церкви в пламенный день через оранжевое стекло. «Воняет у них чем-то в комнате», - подумал потрясенный царь бутербродов, но чем воняет, определить не сумел. Не то жжеными перьями, не то какою-то химическою мерзостью.

Впрочем, от мысли о вони буфетчика тотчас отвлекло созерцание хозяина квартиры. Хозяин этот раскинулся на каком-то возвышении, одетом в золотую парчу, на коей были вышиты кресты, но только кверху ногами…

На хозяине было что-то, что буфетчик принял за халат, и что на самом деле оказалось католической сутаной» (М. Булгаков 1983: 120).

Стол, накрытый церковной парчой, покоробивший богобоязненного буфетчика Сокова, также не простой атрибут обстановки – это пародия на церковный алтарь. Только рядом со столом не рукоположенный священник, а князь тьмы, на котором, к тому же церковное одеяние. И на столе не святые дары, а вино и сочащееся кровью мясо. Даже запах ладана, вызвавший у буфетчика предположение о том, что по покойному Берлиозу служили панихиду, говорит о системном пародировании церковного богослужения.

Тот факт, что ранних редакциях романа и черновиках к нему атрибутика черной мессы была представлена щедрее и более детально, говорит о том, что от мистического аспекта пародирования М. Булгаков переключается на другие, более приземленные.

За этими пародиями сквозит и авторское недоверие к «советской церкви», но не к институту церкви, а к той церкви, которая начала активно сотрудничать с советской властью. Достаточно вспомнить его фельетон «Главполитбогослужение» с образом пьющего дьякона, готового уверовать в коммунистическую партию. По сути, та же система доносов внедрялась в церковную практику. Не все, конечно, но многие священники писали ежемесячные отчеты в ОГПУ, НКВД, а затем в КГБ. Тайны исповеди как таковой уже не существовало. Лучшие православные священники, отказавшиеся от такого сотрудничества, были расстреляны, сосланы в «Соловки» - Соловецкий лагерь для политзаключенных, бывший Соловецкий монастырь, стал последним местом жительства и упокоения лучших представителей русского духовенства, таких, как Павел Флоренский, чьими трудами пользовался М. А. Булгаков в процессе работы над романом. Не случайно, это название и выскакивает в реплике Иванушки на Патриарших.

Однако в романе «Мастер и Маргарита» пародии на церковные ритуалы пародируются и в целях создания образа московского «ада», они отражают тот перевернутый мир с его ценностями и понятиями, в котором находятся, живут и страдают герои «с человеческим лицом» - Мастер и Маргарита. Не случайно тема «ада» то и дело вторгается в повествование московских глав. Начиная с фокстрота «Аллилуйя» американского джазиста В. Юманса и кончая сложными ритуалами «Черной мессы» (подробнее об этом в четвертой главе).

Московские главы романа пронизывают пародии на церковные ритуалы в популярных музыкальных произведениях, но эти пародии ничуть не смущают москвичей, это нормально для атеистического сознания подавляющего большинства жителей столицы. Так, фокстрот «Аллилуйа» появляется в московских главах трижды. И это понятно, мелодия очень популярна. С позиции христианского сознания само название кощунственно. Слово аллилуйа – др. евр. означает – «хвалите господа». Оно используется в христианских молитвах с добавлением слов «Слава тебе, Господи!».

О. Кушлина и Ю. Смирнов отмечают: «Джаз в романе звучит трижды и таким образом «Аллилуйа» исполняется столько же раз, сколько в припеве христианского богослужения. Первый раз мы эту мелодию слышим в Грибоедове, где она, кроме пародийно-бытовой, играет еще и роль маркировки пространства, превращенного из античного Олимпа в христианский ад» (Кушлина, Смирнов 1988: 287). Добавим, что это характерный прием, используемый в жанре мениппеи. Второй раз фокстрот Аллилуйя» звучит в приемной профессора Кузьмина. Третий раз «Аллилуйя» звучит на балу, исполняемый обезьяньим оркестром, то есть непосредственно на «Черной мессе».

Тот факт, что христианская культура уступила место не просто атеистической, а сатанинской лишний раз доказывает, что Москва избирается Воландом как место проведения бала полнолуния вполне обдуманно. Он рифмуется с описанием ресторанной жизни Грибоедова. Это как бы репетиция бала, его прелюдия. Человеческая жертва уже принесена, причем тем способом, какой принят в оккультизме – посредством отрезания головы. А веселье нарастает, причем под пародию церковного песнопения, да еще накануне страстной пятницы - Словом, ад!

Пародирование церковных ритуалов в московских главах носит системный характер. И системность эта несет двоякую нагрузку. Во-первых, она указывает, с каким местом ассоциируется у М. Булгакова Москва 30-х, во-вторых, это форма самоутверждения мистических духов зла в их противостоянии «свету», обозначающая их сущность.

Тема «ада» становится сквозной темой этих глав. Эта тема звучит уже в начальных главах в описании Грибоедова:

Тонкий голос уже не пел, а завывал «Аллилуйя!». Грохот золотых тарелок в джазе иногда покрывал грохот посуды, которую судомойки по наклонной плоскости спускали в кухню. Словом, ад.

Чем занимаются на страстной неделе москвичи? Вместо храма они посещают рестораны, представления черной магии, берут взятки, пишут доносы, посещают любовниц. Отношение к жизни и смерти в этой новой системе ценностей меняется.

Пародия на Тайную вечерю – собрание двенадцати литераторов, приехавших на заседание в среду в Грибоедов и ожидавших Берлиоза, который не пришел. Как и было сказано, заседание не состоялось. К смерти Берлиоза отношение его коллег философское. После волны горя, взметнувшейся в ресторане, писатели вернулись к своим столикам и продолжили веселье: Да, погиб, погиб… Но мы-то ведь живы! Ресторан зажил своей обычной ночной жизнью.

В самом деле, ведь Берлиоз по отрезании и ему головы комсомолкой-вогоновожатой перестал быть не только председателем правления, но и даже членом Мосслолита! Так чего же зря куриным котлетам де-воляй пропадать?! В атеистическом государстве, в котором нет уважения к личности живого человека, уважать умершего тем более нелепо.

Есть пиететное отношение к служебному положению. Руководитель, будь он хоть Степой Лиходеевым, не может не вызывать особого отношения. То, что не простится рядовому сотруднику, легко прощается начальнику. Но это уже связано с другим объектом пародирования.

В романе достаточно много ритуалов-перевертышей, представляющих собой пародии на церковные ритуалы. Это, например, купание в Москва-реке Ивана Бездомного, впоследствии нацепившего на грудь иконку неизвестного святого. Это воскрешение – причащение Степы Лиходеева Воландом.

Сама фамилия героя, которую он обретает лишь во второй части романа, превратившись из поэта Бездомного в историка Ивана Николаевича Понырева и верующего человека, как справедливо указывает в своей диссертации Е. Ю. Колышева (Колышева 2005: 98), ассоциируется с актом крещения. «Поныра», «поныр» - подземельный проток, сообщение между озер, морей и др. водных объектов. В ранних редакциях, в которых активно шел поиск фамилии героя, опробовались следующие варианты: Попов, Тешкин, Безродный, Беспризорный, Покинутый. Понятно, что фамилия Попов может быть в контексте атеистической пропаганды воспринята только в пародийном ключе.

Тем не менее, форма ритуала воспроизводится с последующими последствиями. Ведь идея приколоть к груди иконку приходит к нему после купания в Москва-реке около места, где совсем недавно был храм Христа Спасителя в предпасхальную ночь. И хотя приколота бумажная иконка со стертым изображением неизвестного святого, именно она-то и напугала Воланда со свитой. Крещение неверующего, атеиста по убеждению, конечно же, невозможно. И от кого же это крещение - от Воланда? А ведь Христа-то в Москве нет! Храм его имени разрушен. К Пасхе Христовой никто не готовится. Точнее, Пасху в стране советов собираются встретить атеистической пропагандой…

И все это было бы совсем темно и тяжко. Поэтому-то и спасает карнавальная смеховая стихия, которая господствует в московских главах, она аннигилирует темный мистический смысл происходящего. В данной ситуации она проявляется в ситуации смены одежды, которую у Ивана «попятили». Но смена не ветхой на новую, как положено после крещения, а новой на ветхую, причем «исподнюю», проясняет ответ на вопрос о природе ритуала. И то, что раздвоение сознания приводит героя в клинику Стравинского, тоже, несомненно, указывает на обратный вектор духовного воздействия. Но вместе с тем неосознанное стремление к спасению толкает Ивана на действия, которые он не может объяснить не только Стравинскому, но и себе. Поверив в дьявола, Бездомный-Понырев обращается к Богу. Путь не из легких.