Владимир Мальсагов - Русская мафия — ФСБ

• Название: Русская мафия — ФСБ
• Автор: Владимир Мальсагов
• Издательство: ИК «Световит»
• Жанр: Политика
• Год: 2008
• ISBN: 978-954-9761-88-6

Если вообразить лидеров нынешнего российского режима на скамье подсудимых, то вполне вероятно, что у кого-нибудь из них развязался бы язык и мир услышал бы нечто подобное об известных событиях 1999–2000 годов (взрывы домов в российских городах, рязанские «учения», воспринимаемые большинством незаинтересованных наблюдателей как очередной провалившийся теракт, начало Второй чеченской войны). А пока расследование уполномоченными органами обстоятельств, связанных с приходом к власти Владимира Путина и массовым уничтожением населения Чечни, кажутся эпизодами из фантастического романа, с одной из версий этих событий можно ознакомится в книге «Русская мафия — ФСБ»

---

Кирпич фундамента был темно-красным, сейчас такой не используют, и все это украшалось арками, сводами, причудливыми балконами. До сих пор чувствую тот чудесный запах, что будил меня по весне с восходом солнца, — запах свежести и роз, веявший с утренней прохладой из открытого окна. Тех роз, что росли на аллее проспекта Победы, начиная от нашего дома и до площади на станции «Грознефтянная».

В детстве я часто срезал те крупные колерованные розы, радуя маму и бабушку, хоть и приходилось врать, что сорвал их в другом месте, — но уж слишком прекрасны они были. Аллеи проспекта Победы были засажены липами, кленами и каштанами, между которыми шла живая изгородь из кустарника, а от нашего дома — из роз.

Этот проспект был наиболее зелен и тенист, что привлекало пожилых, да и все тут прогуливались или читали газеты на лавочках в сени деревьев. Перед мостом через Сунжу была площадь с гостиницей «Кавказ», где мы жили одно время, вернувшись из выселения. Позже на этой площади построили здание обкома КПСС, ставшее «Дворцом Президента» при Д. Дудаеве, бомбившееся на протяжении всей войны и в конце концов с неимоверной злостью взорванное Павлом Грачевым, как будто оно одно и есть виновник неистребимого свободолюбия народа, проживающего на этой земле.

Когда нам дали квартиру, в этом доме ее получил и Гайербеков, позже назначенный председателем Совета министров ЧИАССР. Больше лиц, как сейчас говорят, нерусскоязычной национальности не было. Да и вообще в ту пору власти всячески препятствовали расселению вайнахов (чеченцев и ингушей) в городе, загоняя их в горы — и то под контролем. Лишь только те, кто получал официальные посты и высокие должности, могли жить в Грозном.

Наш отец много писал о незаконности выселения вайнахов, о геноциде, о преднамеренном массовом уничтожении народа во время выселения 1944 года в Казахстан, Сибирь, Киргизию. Отец рассказал о трагедии Хайбаха, очевидцем которой он стал, и о том, как в 1942-43 годах под видом гитлеровцев в горах высаживался десант НКВД в немецкой форме, с провокационной целью раздававший горцам оружие, к которому невозможно было достать патронов, — и со спиленными бойками; а также фальшивые немецкие марки. Неграмотным горцам — что марка, что монгольский тугрик, — им бы муку да мясо дали… Но людей в форме боялись. Когда же вырвался оттуда и приехал на бричке в город местный председатель, то его самого закрыли, и он сгинул в ГУЛАГе.

Об этом и прочих фактах нашему отцу удалось, взяв меня на руки и приблизившись к Хрущеву, передать тому конверт с письмом в Алма-атинском театре. После чего и была назначена комиссия, также подтвердившая изложенную в письме информацию о зверствах НКВД .

В 1956 году отец был назначен уполномоченным ЦК КПСС по «делам репатриации и восстановления республики» и направлен в Высшую партийную школу при ЦК КПСС. Это заведение находилось где-то рядом с Белорусским вокзалом, и я маленький бегал по всем коридорам этого здания. В детской памяти того периода запечатлелись два момента. Когда я упал сквозь уличные горизонтальные решетки над подвалом с типографией ЦК КПСС, и меня с трудом вытаскивали оттуда… Но самым страшным был поход с мамой в женскую баню общежития ЦК КПСС. Я расплакался, оказавшись в окружении голых теток с большими висящими титьками и клоками шерсти, торчащими из промежности. Тетки весело хохотали и пытались до меня дотронуться, — вот это было ужасно.

В 1958 году папу вызвали, под предлогом обсуждения книги, из Москвы в Грозный. Его Книга «Освободительная борьба народов Северного Кавказа» готовилась к изданию, и когда самолет отца сел в аэропорту Минеральных Вод, то к трапу подъехал «виллис» с сотрудниками КГБ. И отца арестовали, обвинив в антисоветской деятельности и пропаганде.

Мне же, хоть я и видел тревожные лица мамы, бабушки и что-то чувствовал, — говорили, что папа уехал в длительную командировку. Отсутствие отца не замедлило отрицательно сказаться на нашей семье. Когда он был дома, то у нас не кончались застолья и не было отбоя от просителей, носивших меня на руках. Теперь же нас, как прокаженных, обходили стороной. И мать не брали на работу даже уборщицей.

КГБ вынудил написать клеветнические показания на отца даже его двоюродного брата Хамида и его сыновей — Мусу и Усама, подержав их в застенках. Вот они и написали, будто отец руководил подпольной организацией, а их принуждал составлять листовки антисоветского содержания.

Мама не могла нас прокормить, тем более, что КГБ при обысках изъял многие вещи. Спасало нас то, что бабушка работала в кафе «Арфа», и ей удавалось приносить кое-что из продуктов.

В нашем доме проживали большей частью номенклатурные работники, называвшие чечецев и ингушей не иначе как «звери» или «шакалы». Вот и вылилась на меня-маленького их националистическая ненависть. Когда я играл с детворой и пробегал мимо женщин, сидевших на лавочках, они злобно шипели: «Ух шакаленок. Сын врага народа!». Не разрешали своим детям играть со мной, а если уж я кого ударю случайно или нет, такой вой поднимали и орали: «Твой отец в тюрьме как враг народа сидит, и тебя, зверька, скоро посадят!».

Злобило меня это сильно и, подрастая, стал мстить им по-своему. Закидывал в окна дымовые дустовые шашки, которые тогда использовали от насекомых вместо дихлофоса, позже стал бить детей, что были старше меня, а потом кое-кого из мужей тех самых женщин. Это была моя маленькая война — моя месть.

Отца, осудив, сначала отправили в «Тайшетлаг», где в то время сидели политические и военные преступники, а позже из Иркутской области перевели в Мордовский «Дубравлаг». И что ещё чётко врезалось в мою, тогда детскую, память, так это когда меня пяти- или шестилетнего мама взяла с собой на свидание с отцом в тот политический лагерь под Потьмой, где тогда его содержали.

Мне же продолжали в семье говорить, будто папа в правительственной комадировке. И открыли глаза только во дворе дома, в котором тогда проживала крайне шовинистически настроенная правительственная элита, состоявшая в основном из терских казаков и русских, так, что во дворе, как я сказал, всего две семьи чеченских было, и если я по-детски похулиганил, то родители ребят теперь кричали, будто я — «сын врага народа, и яблоко от яблони не далеко падает».

Я тогда мало понимал значимость этих слов, но было досадно, и, приходя домой, спрашивал у мамы: "Почему они кричат такие слова?". Мне отвечали — это неправда, они просто завидуют папе.

К отцу мы поехали через Москву, где нас встретили с поезда и увезли к себе на Большую Грузинскую члены семьи писателя-диссидента Алексея Костерина. Эти люди, прошедшие сталинские лагеря, всё время морально помогали маме, а иногда и деньгами, хотя сами жили не богато, и их почти не издавали из-за опалы Политбюро ЦК КПСС.

От Москвы до Потьмы мы добирались в «теплушках», насквозь продуваемых ветром. Помню — одну ночь перед пересадкой нам пришлось ночевать на полу какого-то заштатного вокзала на полустанке. Было жутко много народу, и все, храпя и почёсываясь, валялись на полу, благо он был деревянный, а лавок там совсем не предусматривалось. Всю ночь я боялся заснуть, охраняя маму, да и она практически не спала, так как опасалась, что мы вшей нахватаем, как потом я услышал на обратном пути из её рассказа Костериным.

Была ранняя весна, и кое-где ещё лежал снег. Но день был солнечный и ясный, когда мы приехали и стояли у деревянных ворот с колючей проволокой, натянутой поверху, а мама долго разговаривала с какой-то женщиной в военной форме, смотревшей на нас через маленькое окошко в стене. А потом зачем-то подсаживала меня к окошку, показывая этой женщине.

Мне было скучно, и всё это очень не нравилось. Я норовил убежать, чтобы изведать всё то вокруг, что притягивало внимание, было таким заманчивым и необычным: в том числе улицы почему-то были сделаны из досок, уходя вдаль среди бревенчатых домов, к черневшему вдалеке лесу.

По доскам дороги резво бегали красивые чёрные и белые козочки, с гоготом бродили гуси, а петухи важно выводили свои куриные гаремы. Один петух оказался таким задиристым и драчливым, что ошеломил, чуть было не напугав, когда мне удалось тихо вытащить свою руку из маминой, и я, пользуясь моментом, украдкой убежал в один из ближних дворов и, юркнув за дом, подошёл к сеновалу, что там оказался. Из чердачного окна постройки на землю спускалась деревянная лестница, по которой я с великой радостью стремительно взобрался вверх, распугав тамошних обитателей в лице ленивого рыжего кота и шумного куриного семейства.

В лукошке, утопшем в сене, лежали белые куриные яйца, но только я пригнулся над ними, как откуда-то сбоку на меня огненной молнией налетел рыжий петух, больно ударив шпорами в опущенную голову так, что прилично разодрал правую щёку. От неожиданности я вылетел через окно, скользя вниз по лестнице, ударившись о землю — чувствительно, но удачно, благодаря валявшемуся там сену.