Герберт Крафт - Фронтовой дневник эсэсовца. «Мертвая голова» в бою

• Название: Фронтовой дневник эсэсовца. «Мертвая голова» в бою
• Автор: Герберт Крафт
• Жанр: О войне

---

Еще до указанного срока подразделение вернулось из поиска. Совсем неподалеку они наткнулись на остав­ленный бивак русского подразделения. Следы его были совсем свежие. Нашли нашего пропавшего товарища. Он был привязан к поваленному дереву, кишки вытаще­ны на метр из распоротого живота, голова превращена в сплошную кровавую массу, носа, ушей, глаз и языка не было, половые органы отрезаны. Потрясенные, мы сто­яли вокруг трупа. Лица моих товарищей побледнели, некоторых начало тошнить.

(По сообщению одного товарища, пропавший солдат моего батальона через пару дней снова вернулся в часть. Изуродованный до неузнаваемости труп принад­лежал другому солдату вермахта.)

Будет ли в будущем жестокость противопоставлять­ся жестокости? Будет ли немецкий солдат способен на такое? Конечно, нет, но в другом виде, кажется, уже он к этому готов. Борьба теперь с обеих сторон будет бес­пощадной. Лица моих товарищей это ясно отражали.

Вера в существование недочеловеков получила свое подтверждение, а для сомневавшихся в нашей войне было представлено оправдание. Режим преступников должен быть уничтожен до того, пока они окажутся в со­стоянии уничтожить всю Европу. Мы, представители света, боремся с тьмой.

Мы отправились дальше на север, оставляя за собой след из редких могил, украшенных березовыми креста­ми. В спокойные минуты мы пытались их сосчитать, тех, кто уже ушел от нас, погибший или раненый. Прекраща­ли, а потом считали снова. Таких уже набиралось много. Наш опыт ведения боя в лесу рос вместе с тем, как уменьшалась численность нашей роты. Пополнения в солдатах не поступало.

Однажды утром один из наших взводов на просеке застал врасплох отдыхающую роту противника. Вместо того чтобы использовать преимущество и с ходу атако­вать роту, командир взвода решил предложить русским сдаться, чтобы избежать кровопролития. Это требова­ние, переданное через нашего переводчика-фолькс-дойче, было принято, и нам ответили, что всем уже на­доела эта проклятая война. Красноармейцы сложили оружие. Когда наш взвод вышел из леса и начал прибли­жаться к численно превосходящему противнику, они по команде снова схватились за оружие. Но едва они смог­ли его применить, как по стоящему плотным строем подразделению с руки ударил наш пулемет. Русские снова побросали оружие, и огонь был сразу прекращен. Один из советских солдат на отличном немецком закри­чал:

— Больше не стреляйте! Не стреляйте!

Это был чистокровный немец из Сибири, он назвал­ся Йозефом Ваалем. Такой же молодой, как и мы, он был призван в армию и отправлен на этот участок фронта. Перед тем как мы его взяли с собой, он обра­тился к своим прежним товарищам, чтобы те позаботи­лись о раненых. На носилках, которые они быстро сма­стерили из веток, раненых, после оказания им первой помощи, отнесли клееной дороге, чтобы потом отпра­вить в лазарет для военнопленных. Вааля отправили в штаб дивизии. Потом с его согласия он был переодет в немецкую форму и прикомандирован к нашей части. Знания иностранного языка сделали его чрезвычайно ценным.

Позднее болотистый лес остался позади. Покрытие дороги стало твердым и она (о, чудо!) перешла в широ­кое шоссе с асфальтированным покрытием. По нему мы смогли действительно ехать, а не тащиться. Дивизия помчалась с ветерком! Слева рассеялся туман и от­крылся вид на город, а за ним чудесно сверкало сине­вой под синим небом море. До самого горизонта ника­кой земли — только чудесное синее море!

Если бы мы могли остаться здесь! Хотя бы на пару дней или хотя бы на пару часов. Но колонна нашей диви­зии мчалась дальше, не останавливаясь и не глядя на красоты природы. Впервые никакого болота и непрохо­димого леса, никаких комаров на этом высоком откры­том пространстве, засеянном пшеницей и льном.

Шоссе кончилось. Опять пошла проселочная дорога с болотом, лесом и комарами, мечта кончилась, и война снова приняла нас в свои объятия.

14 июля мы доехали до Порхова. Кажется, противник отступил. В то время боев не было.

На открытом поле погиб наш славный 2-й полк. Он понес большие потери, его было решено расформиро­вать, а остатки повзводно были переданы другим пол­кам. Это было само собой разумеющееся и совершенно будничное дело. Но вместе с тем многим товарищам, долгое время служившим вместе, пришлось прощаться друг с другом. Не было никаких театральных сцен, про­сто кто-то цедил сквозь зубы: «Дерьмо!», провожая взглядом уходящих товарищей, и это показывало, что происходит в наших душах. Большая семья разлуча­лась.

С Буви, Миком и Бфиффом я перешел в 12-ю роту 3-го пехотного полка, в его 3-й батальон, то есть снова в минометно-пулеметную роту. Мой «Адлер» остался при мне, мотоциклы — при своих прежних наездниках.

При расформировании ко мне в машину попала кар­та, из которой я, к своему разочарованию, узнал, что та синяя сверкающая водная гладь, которую мы проезжа­ли, была не море, а Псковское озеро.

Мы оказались севернее реки Шелонь, впадающей в озеро Ильмень. В последующие ночи начались тяжелые бои в труднопроходимых лесах. Из-за переформирова­ния слаженность подразделений нарушилась, их бое­способность заметно снизилась. Офицеры и младшие командиры не знали способностей и умений своих но­вых подчиненных, и даже не всех знали по фамилиям, что приводило к дополнительным трудностям.

В ночном бою наш батальон понес тяжелые потери. Обе стороны вели борьбу с немыслимым ожесточени­ем, пока не рассвело и не оказалось, что один батальон воюет против другого.

1 августа мы взяли Уторгош, неприметное местечко, но важный узел шоссейных и железных дорог, ведущих на Ленинград. За Уторгошью мы вышли на лесистую местность и вынуждены были сразу же окапываться, чтобы получить хоть какое-нибудь укрытие от штурмо­виков. Полевая кухня укрылась в овраге и выдавала еду на «позиции».

Внезапный огневой налет русских полевых 76-мм пу­шек застал нас сидящими на корточках с котелками, полными перлового супа, на коленях. В перерывах меж­ду канонадой я начал окапываться глубже, потому что боялся снарядов. А Бфифф использовал «полное укры­тие» полевой кухни и принес себе еще один котелок гу­стого супа и доедал его, скрючившись в своей ячейке.

Потом русская батарея снова открыла огонь. Потерь не было. Где же мог прятаться этот чертов наблюдатель-корректировщик, что так точно мог наводить огонь сво­ей батареи. Наверное, иваны его специально оставили где-нибудь за нашими линиями.

Я бросил короткий взгляд вокруг, не покидая укры­тия. Все спрятались в земле, не доверяя наступившей тишине. Бфифф глубже окапываться не стал, его и так не было видно, кроме каски, которая опускалась и под­нималась в такт движения ложки. При первом ударе не­подалеку от наших укрытий из окопа Бфиффа вылетел котелок. Время от времени снаряды стали падать во­круг. Предупредительного свиста снаряда не было: сна­чала раздавался взрыв, а потом доносился звук артил­лерийского выстрела. Во время перерыва в стрельбе мы подбежали к ячейке Бфиффа, чтобы посмотреть, что с ним. Мы подняли его. Взгляд его был остановившим­ся, губы говорили непонятные слова, стальной шлем был пробит осколком снаряда, когда я снял его с голо­вы, в его углублении остался небольшой кусок мозга.

Пока я бежал к своей машине, хорошо переждавшей огневой налет в овражке, товарищи положили Бфиффа на носилки. Мы положили его поперек «Адлера», Буви и Мик крепко его удерживали, пока мы поспешно покида­ли место расположения. Когда мы сворачивали на до­рогу, огневой налет начался снова. На перевязочном пункте врач не дал нам никакой надежды. Вдруг Бфифф начал ужасно орать. Это были одинаковые ритмичные крики. Без пауз, крик за криком, в то время как тело про­должало лежать спокойно.

Вечером первого августовского дня он скончался. Его крики стали слабее, но ритм был прежним, потом они сменились хрипом.

Первый из нашего тесного товарищеского круга по­кинул нас. В сумерках мы оставили его в вечном покое под Уторгошью. Саперы завершили нашу проклятую ра­боту.

Через несколько дней в продолжение начавшегося переформирования меня вместе с машиной перевели в штаб 1-го батальона. Когда я доложил батальонному адъютанту о прибытии, я узнал командира. Это был га-уптштурмфюрер Кнёхляйн, тот самый, что учинил убий­ство в Парадизе и которому я, в нарушение дисципли­ны, крикнул: «Это же женщины!», когда он стрелял в женщин из пистолета.

Мика тоже постигла участь переформирования. Он отправился в 4-ю роту «моего» батальона, снова это была минометно-пулеметная рота, снова он был мотоциклистом-посыльным на 500-м ДКВ. В двенадца­той роте остался только Буви. Теперь нас полностью разлучили, но мы виделись, посыльные всегда в дороге, и время от времени делали крюк-другой, чтобы наве­стить старого приятеля.

После небольшой паузы наш удар был направлен на северо-запад по большой дуге в направлении Луги. Мы с ожесточением пробирались по грязи во время дождей и по густой пыли, когда солнце припекало с неба.