Customer - Убей свои сны

• Название: Убей свои сны
• Автор: Customer
• Жанр: Фэнтези

---

Я иронически щурюсь на застывший пейзаж с границы вечных снегов. Здесь холодно… было бы холодно. Человеку. А я лишь отмечаю краем сознания: как бы я мерзла, не будь я гусыней.

А что, не нравится? Думаете, орлицей в горах быть удобнее? Ошибаетесь. Орлица бы тут окоченела. Зато гусыне с ее шикарным плотным пухом неплохо и на высоте, на которой летают реактивные самолеты. В общем, чтобы преодолеть горы, мы превратились в тройку обыкновенных серых гусей. И теперь, переступая с лапы на лапу, любуемся на дом Неверно Понятых.

* * *

Гвиллион мешает мне. Я ощущаю в нем ту же ярость и тот же голод, который терзает Мэри. Он – ее союзник. И будет подыгрывать висельнице, сочувствуя ее лишениям и ее стремлению вернуться. Не буду я его мнения спрашивать. Он, вместилище гнева, способен выпустить в этот мир огненный ад. Спрошу врагов Мэри – троицу прихлебателей, вьющуюся поодаль.

- Эй, вы, неупокоенные желудки, что скажете? – я гляжу на них с нескрываемым раздражением. Я жду бурного протеста, обвинений, насмешек и прочих гадостей в адрес пиратки Мэри Рид, триста лет как мертвой, но не смирившейся со своей участью.

- Я тебе так скажу, золотой ты наш, - неожиданно мирным тоном произносит Обжора, - если ты вернешь «Адскую чайку» в море, этот мир будет не так скучен.

Значит, так звалась ее шхуна – «Адская Чайка»! Подходящее название. Летающая крыса, бесстрашная и злобная, зоркая и ловкая – вот что такое чайка. А отнюдь не романтический образ, застрявший в голове у каждого начитанного человека. Но почему Обжора – да и его дружки – поддерживают капитаншу «Адской Чайки» в ее намерении снова разбойничать на морских просторах?

- Ты спрашивал, отчего тут все такое совковое? – встревает Сомелье. – Я хоть и не знаю, что за смысл ты вкладываешь в это слово, чую его, как вонь от помойки. Мир, о котором не мечтают, другим и быть не может. Это – свалка. Свалка ненужных вещей, неинтересных людей, невкусной еды, недозревших вин. И власть надо всем этим захватил тот, кому в кайф обретаться на свалке. Словом «жить» тутошнее прозябание не назовешь.

- Нет у нас ни врагов, ни друзей, ни героев, ни талантов, одни ностальгирующие, - вторит Вегетарианец. – Мертвое прошлое кругом, куда ни глянь – все здесь погнило, протухло и ссохлось. Точно на вселенском чердаке живем. Ты уж помоги нам, пришелец.

- А если в порт зайдет «Адская Чайка» с ее бешеным экипажем, что изменится? – недоумеваю я.

- Так их же не удержишь! – вскидывается Обжора. – Они разнесут этот сонный городишко к чертям! Начнут кабаки громить, торговать паленым товаром, библиотекарш лапать…

Я вспоминаю теток, измывающихся над кактусом, гоняющих чаи с пастилой и перекладывающих бумажки из стопки в стопку. Мысль о том, что в красноковерный дом культуры вдруг ввалятся ребятишки Мэри Рид в поисках сексуальных утех, недобранных в портовых борделях, вызвала у меня демонический хохот. А что? Интересный вариант возвращения из комы.

- А вы? – спрашиваю я. – Вам в новом мире место найдется?

- Даже если не найдется, - пожимает плечами Сомелье, – что с того? Мы уйдем куда-нибудь еще, где наконец-то сможем выпить как следует – ощутить вино во рту, покатать на языке, пустить в глотку, опьянеть и протрезветь. Чем плохо?

- Давай, родимый, не томи! – категорично подытоживает Обжора.

- Если монстр вроде Мэри – ваш пропускной билет, я не против, парни. – И я протягиваю пиратке руку.

Она обхватывает ее ладонями – осторожно, словно тончайший бокал с драгоценным напитком. Потом, подержав некоторое время, выхватывает из-за пояса кинжал и всаживает мне в запястье. Черт, больно! Но я не дергаюсь, я терплю. Призрачное лезвие, воткнутое под углом, выходит с тыльной стороны руки, по желобку его струится кровь – настоящая, горячая, моя.

Мэри Рид подставляет ладони, я сжимаю и разжимаю кулак, точно донор, гонящий кровь по венам, кровь уже не течет, а хлещет. Мне и не верилось, что в человеке столько крови. Густая, венозная, она омывает руки Мэри, впитывается в ее кожу, заполняет тело. Я – словно темный воск, меня вливают внутрь прозрачного сосуда в форме женской фигуры, сосуд заполняется, заполняется, он уже не красный, и не бордовый, он черный - и не гладкий, а шероховатый, это цвет пиратской одежды, черный камзол с золотым шитьем, явно с чужого плеча, ну да, она же грабительница, наверняка весь ее гардероб из чужих сундуков, петля на шее превращается в шелковый шарф, повязанный щегольским узлом, на руках проступают татуировки, наряд у нее богатый, а ногти все такие же, обломанные, обведенные черной пороховой каймой, сабля за широким поясом, та самая сабля, без ножен, она обагрена кровью – моей кровью. Мэри выхватывает саблю и воздевает к небу, с губ ее рвется вопль, с острия сабли рвется кровь, багровым мостом перекидывается между небом и морем, рисует на фоне рассвета силуэт бригантины, легкой, быстроходной, паруса на фок-мачте и грот-мачте надуваются ветром, они сверкают всеми оттенками рассветного неба – алым, розовым, золотым. Моя кровь больше не красит их. Я сделал все, что мог. Пусть «Адская Чайка» живет по своим законам. А я умываю руки.

Гвиллион разевает рот и разражается громовым хохотом. Потом с размаху лупит меня по спине:

- Молодец, художник! Вот это картина!

Я художник. Я молодец. Я только что нарисовал картину собственной кровью. Мне есть чем гордиться.

И тут я вижу, как по песку, загребая ногами, бежит сгорбленная фигурка и что-то кричит. Дурачок. Пришел поприсутствовать при начале конца своего унылого владычества.

Мэри Рид, такая живая, что дальше некуда, отвешивает в сторону Дурачка шутовской поклон и твердым шагом направляется к пирсу. У дальнего конца ее ждет шлюпка. Экипаж «Адской Чайки» приветствует своего капитана.

- Что ты наделал, дурачок, что ты наделал, верни ее, верни!!! – визжит опоздавший повелитель окружающей реальности, задыхаясь, молотя по воздуху руками. – Верни-и-и-и…

- Уже. – Я не могу сдержать издевки в голосе. – Уже вернул. Придется тебе научиться с этим жить, старая ты рухлядь.

Дурачок садится наземь, не обращая внимания на мое непочтительное обращение, и бормочет:

- Это незаконно, незаконно, почему вы не можете жить по закону, глупые вы людишки, я же вам сто раз объяснял, как надо, как правильно, а вы опять лезете в ту же петлю, дурные вы сопляки, сколько можно говорить: главное – чтоб был порядок, порядок нужен, старших бы послушали, прежде чем соваться туда, где вы ни уха ни рыла…

Я гляжу на него – и вижу себя. Того, каким боялся стать, всегда боялся, с самого детства, когда встретил Дурачка в первый раз. Этот старый таракан никогда и никого не слышал, любые обращенные к нему слова встречал фразой «Дурачок, ну что ты в этом понимаешь?», с ходу забивал возражения мутными многочасовыми проповедями, знал все на свете, только не на том свете, на котором жили мы, а на том, на котором пребывал сам – безвозвратно утраченном, бывшем, минувшем. Кем он мне приходился – учителем? родственником? соседом? Память не сохранила данных, не пожелала иметь дело с образом Дурачка, выкинула его из себя, выблевала, исторгла. А может, объединила с десятками образов таких же равнодушных старых пердунов, слишком занятых строительством персонального кокона из воспоминаний о днях, когда они, пердуны, были в силе, когда их слово было законом, когда все шло, по их мнению, как надо. Как правильно.

- А не пожрать ли нам? – вдруг объявляет Вегетарианец. – Ох, какой бы я стейк сейчас навернул!

- Стейк? – обалдело вопрошает Обжора. – А тебе не станет плохо, гастрит ты мой ходячий?

- Ты хоть соображаешь, что говоришь? – ухмыляется Вегетарианец и глаза его задорно сверкают. – Какой гастрит, когда у меня и желудка-то нет? Что, слабо проверить, кому мясо, а кому гарнир достанется?

- Не ссорьтесь! – утихомиривает друзей Сомелье. – Пошли все вместе в «Кабаний взбрык»? Ты угощаешь! – и он протягивает мне руку.

Что ж, «Кабаний взбрык», так «Кабаний взбрык». Звучит многообещающе.

* * *

- Я знала, я знала! – мысленно вскрикиваю я. – Аптекарь – призрак, мы ошибались, нет никакого отца лжи!

- Само море тебе это открыло? – интересуется Амар.

Я хочу сказать: да! Я хочу сказать: нет. У ответа на этот вопрос не одна сторона и не две. Может быть, их дюжина или сотня. Поэтому я просто пытаюсь сосредоточиться и вспомнить.

Мне мерещатся заснеженные склоны, оберегающие в белых своих ладонях зеленую жемчужину леса, в сердце которого живут боги, хранящие знание, недоступное богам, но доступное людям; пена, летящая с гребней в оскаленное женское лицо, рычащее сквозь зубы: «Штаги* (Штаг — снасть, поддерживающая мачту, стеньгу и другое рангоутное дерево спереди – прим. авт.) держа-ать!»; я вижу Марка, седого и морщинистого, с кровавыми дырами вместо глаз, сидящего со склоненной головой в ядовитом тумане селитряных пустошей – но что тут реальность, а что страх? Что сегодня, а что завтра? Что подсказано ВСЕМ морем Ид, а что - МОИМ чувством вины?