Сергей Лавров - Лев Гумилев: Судьба и идеи

• Название: Лев Гумилев: Судьба и идеи
• Автор: Сергей Лавров
• Издательство: Айрис-пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-8112-2647-4

Книга посвящена драматичной судьбе и научному творчеству выдающегося отечественного историка, этнолога и географа Льва Николаевича Гумилева. Центральную часть ее занимает работа президента Русского географического общества С. Б. Лаврова, около 30 лет проработавшего вместе с Л. Н. Гумилевым на Географическом факультете ЛГУ и в Географическом обществе. Книга дополнена автобиографией Л. Н. Гумилева и его воспоминаниями о своих знаменитых родителях Николае Гумилеве и Анне Ахматовой, а также воспоминаниями наиболее близких к нему людей — его вдовы Н. В. Гумилевой, писателя Д. М. Балашова, Ю. К. Ефремова К. П. Иванова и других.

Книга представит большой интерес для всех, кто интересуется творчеством выдающегося ученого и мыслителя.

---

Все степные этносы ощущали «феномен соседства», все они жили на своей родине, в привычном ландшафте, в своем «месторазвитии» довольно благополучно. Но проникая в Китай или принимая китайцев у себя, они, согласно Л.Н., гибли, равно как и при контакте с другими этнически чуждыми мирами. «Контакт на суперэтническом уровне давал негативные результаты»478.

Но какое отношение все это имеет к современности? Чистая теория, умствование, интересное лишь для кабинетных ученых? Оказывается, не так... Противопоставление «цивилизованных земледельцев» (Китай) и варваров-скотоводов имеет давние корни, прочно вошло в специальную литературу, а через нее — и в «масс-медиа». Китай, отгородившийся от степных орд Великой стеной, отбивающийся от агрессоров — один из таких ложных стереотипов, продержавшихся до нашего времени.

Известный французский географ Пьер Гуру в 50-х гг. XX в. писал, что Китай создал цивилизацию, уже полностью сложившуюся в течение второго тысячелетия до нашей эры; примитивные цивилизации Центрального и Южного Китая были поглощены самой блестящей из существовавших цивилизаций; китайской цивилизации посчастливилось не встретить на огромной площади другой высшей цивилизации, способной оспаривать ее господство в этом районе. Поскольку кочевники не обладали ни достаточной численностью, ни учреждениями, ни идеями, которые были бы в состоянии изменить интеллектуальную, моральную, общественную жизнь этой страны479.

Поразительно! Знал ли вообще французский ученый о Великой Монгольской империи XIII в. Все, что было здесь ценного в этом огромном регионе, оказывается, дал один Китай! Эта линия продолжается через века, вплоть до наших дней. Но Китай был агрессором, а не жертвой. Это мысль и Л.Н., и современных исследователей. Хотя всегда в той или иной форме наличествовал механизм угнетения и утверждения превосходства завоевателей, но государства соседних с Китаем народов являлись всегда все-таки государствами этих народов — гуннов, тюрков, тибетцев и т. д., а не частями некоего культурно-территориального исторического единства. Чжунго неизменно существовал три тысячи лет. Е. И. Кычанов пишет, что мы встречаем со стороны некоторых китайских историков стремление все многонациональное население современного Китая чуть ли не с неолита считать чжунхуа миньцзу — «народами Китая...». Антиисторизм такого подхода очевиден480.

Л.Н. писал о наличии форм евразийской культуры в областях земледельческих, но населенных выходцами из степей. К ним он относил в первую очередь Северный Китай, где начиная с IV в. мощная инфильтрация степняков создала особый этнический субстрат, просуществовавший до VIII в. и создавший два расцвета культуры Вей и Тан, причем последняя имела общемировое значение. За пределами своего ландшафта наблюдалось расслоение; китайцы откололись от тюрко-монголов, что на пользу дела не пошло ни для той, ни для другой стороны. Гумилев считал, что есть все основания расширить границы степной культуры за историческое время и выделить группу гибридных образований с точки зрения расцвета и накопления культурных ценностей481.

Все, оказывается, не так просто с «законной» и вечной доминацией Китая! Однако эти тезисы никоим образом не говорят о каком-то «антикитайском настрое» Л.Н. Это совсем не так. В письмах матери из Караганды и Омска он многократно возвращался к китайской теме и только сугубо уважительно!

Для него самыми интересными книгами там были китайские, особо по династиям Тан и Сун. Он, по собственному признанию, «влюбился в Китай и наши (лагерные. — С. Л.) китайцы это ценят, приглашают меня на чай и беседуют об истории»482. В другом письме, в связи с тем что А.А. переводит и китайских поэтов, пишет: «Доволен, что ты начинаешь чувствовать древний Китай. Нет ничего более неверного, чем представление о китайской «застойности»483. Дело, значит, не в какой-то предвзятости — ее нет, а в стремлении быть объективным. Личные симпатии — одно, а правда истории — другое.

Итак, в чем же своеобразие гумилевского «Хунну»? Здесь легко сбиться на краткий пересказ солидной книги, попытку дать некий «дайджест». Но не историку (а может быть, и историку без дара Л.Н.) это явно не под силу, хотя какой-то «краткий путеводитель» по Степной трилогии неизбежен, поскольку без минимума «фактуры» невозможно и пытаться показать подход Л.Н. к теме.

Особенность этой книги, по-моему, состоит в том, что прослеживается первый и удивительный подъем кочевого этноса, перерастающего потом в комплекс этносов и суперэтнос. А дальше пойдет второй виток этногенеза (тюрки), третий (монголы), но хунну — первые! «История — базис социологии» — считал знаменитый Карл Поппер.

В чем здесь секрет истории? Почему поднялся и погиб хуннский суперэтнос? Ведь хунны просуществовали свои 1500 лет и оставили в наследство монголам и русским непокоренную Великую степь484.

И еще вопрос: почему мозаичный хуннский суперэтнос, включавший еще сяньбийцев, табгачей, тюркютов, уйгуров, смог быть целостностью долго и успешно противостоять другим суперэтносам, и в первую очередь древнему Китаю, относившемуся к Хунну с нескрываемой враждебностью? Почему же для хуннов была неприемлема китайская культура?

7.5. Как могло случиться?

В III в. до н. э. древние хунны уже стали хозяевами всех степных пространств от пустыни Гоби до сибирской тайги, а на берегах Енисея и Абакана, рядом с бревенчатой избой появилась круглая юрта кочевника485. Как могло такое произойти, и в чем феномен хуннов?

Раньше переселение их предков с южной окраины Гоби на северную датировалось XII в. до н. э., но в работе Л.Н. от 1989 г., когда были учтены датировки экспедиции С. И. Руденко, эта дата передвинулась на Х в. до н. э.486. Гумилев считал, что связная история народов Великой степи может быть изложена, начиная лишь с III в. до н. э., когда племена Монголии были объединены хуннами, а полулегендарные скифы Причерноморья сменены сарматами?487

Месторазвитие этноса, согласно взглядам Л.Н., должно сочетать два или более ландшафта488. Положение это, принятое как некий общий закон, весьма спорно. П. Савицкий возражал и достаточно убедительно: культура майя оставила свои наиболее поразительные памятники на чисто равнинном Юкатане, среди обстановки, отвечающей понятию чисто лесного ландшафта (некоего аналога нашей тайги)489.

Так или иначе, но в 209 г. до н. э. произошла консолидация родов и возникла сильная центральная власть. Этот год стал важной датой в истории хуннов; к власти пришел шаньюй («высочайший»), а в другом месте Л.Н. называет по-современному — «пожизненный президент490. Модэ (или, по Е. Кычанову, Mao-дунь)491 был человек жесткий и решительный, умный и смелый, быстро прибравший к рукам всю степную часть Маньчжурии, оттеснивший на запад согдийцев и покоривший саянских динлинов.

В 200 г. до н. э. Модэ победил также крестьянского вождя Китая Лю Бана и заставил его заключить «договор мира и родства». Это представляло загадку, ибо Хунну уступало Китаю по численности населения в десятки раз. Согласно евнуху, перешедшему от китайцев к одному из шаньюев, численность хуннов не может сравниться с населенностью одной китайской области, а одной пятой китайских богатств хватило бы, чтобы купить весь хуннский народ492. «И эта горсточка на основах кочевого быта, — заметил П. Савицкий, — держала в страхе Китайскую империю»493.

Согласно Л. Гумилеву, хуннов в III в. до н. э. было около 1,5 млн, но они сражались на равных против объединенного Китая с его 59 млн494. При этом хунны не искали территориальных приобретений, а отражали натиск. Китайская политическая мысль, по выражению Л.Н., была прикована к «хуннскому вопросу»495. Китайцы испробовали разные методы: «торговую войну» — лимитирование поставок хлеба и тканей степнякам; искусную дипломатию — попытки расколоть кочевые племена, и прямое военное вмешательство.

Все это, как полагал Л.Н., ставит под сомнение утверждение о постоянной войне «злых Авелей» против «милых и трудолюбивых Каинов». Секрет их отношений в чем-то другом. Этот «секрет» был очевиден трезвым людям еще до н. э. Жена хуннского шаньюя Модэ в 202 г. до н. э., когда хунны окружили ханьского императора у деревни Байдын, в северном Шэньси, посоветовала ему заключить мир без территориальных приобретений, ибо, говорила она, хунны, приобретя китайские земли, все равно не смогут на них жить. Модэ согласился с умной женой и заключил с императором «договор мира и родства», — дипломатическую форму капитуляции. Все остались жить дома496. Это был, по словам Л.Н., беспримерный успех для хуннов, поскольку до сих пор ни один кочевой князь не мечтал равняться с китайским императором497. Дело дошло до того, что Китай стал источником доходов Хунну, посылая туда «подарки» — красивую форму дани.

Военная история кочевого мира, согласно образному выражению Савицкого, — это «как бы взрыв атома»498. Именно для защиты от кочевых народов была построена Великая Китайская стена, протянувшаяся на 4 тыс. км. Высота ее достигала 10 м, и через каждые 60–100 м высились сторожевые башни. Л.Н. пишет, что, когда работы были закончены, оказалось, что всех вооруженных сил Китая не хватит, чтобы организовать эффективную оборону на стене499.