Сидони-Габриель Колетт - Жюли де Карнейян

• Название: Жюли де Карнейян
• Автор: Сидони-Габриель Колетт
• Издательство: АСТ, Орлов и сын
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-88196-318-0

В предлагаемой читателю книге блестящей французской писательницы, классика XX века Сидони-Габриель Колетт (1873–1954) включены романы и повести, впервые изданные во Франции с 1930 по 1945 годы, знаменитые эссе о дозволенном и недозволенном в любви «Чистое и порочное», а также очерк ее жизни и творчества в последние 25 лет жизни. На русском языке большинство произведений публикуется впервые.

---

– …сопроводили выражениями, которые могут быть истолкованы как угроза, заставляют опасаться некоего… некоего нежелательного шума, затрагивающего имя моего мужа, его личную жизнь, даже его репутацию… Я не ошибаюсь?

«Как это? Что? Нежелательный шум… Его репутация? Я не могу попросить её повторить, она подумает, что я глухая или идиотка. Будь я благоразумна, я бы встала, вежливенько проводила её до дверей, и на том бы закончился фарс "Две госпожи д'Эспиван…"»

– Заметьте, я могу понять, – гнула своё Марианна, – что под давлением необходимости или во власти сильного чувства вы могли невольно употребить выражения… к каким прибегают лишь в безнадёжном положении… Но в главном я не извратила суть того, что передал мне мой муж, не так ли?

Жюли тупо смотрела на красивую женщину в чёрном, которая предъявляла ей обвинение с видимой опаской. «Это его работа… Он мот так со мной поступить! Он обвинил меня. Он всё, всё свалил на меня.

Он дал ей понять, что это я затеяла что-то вроде шантажа. О! но не могу же я это снести. Нельзя, чтобы Марианна считала меня способной на такое…» Но её уже ослепило некое высокое безумие. Она отрицательно покачала головой, прочистила горло:

– Эспиван сказал вам правду, сударыня.

Она отвернулась, загасила сигарету, увидела, что рука её дрожит, как только что дрожал голос, и почувствовала странную радость: «Ну вот, я это сказала! Сказала то, чего он хотел, я утопила себя, погубила, всё сделано, как он хотел. Но теперь пусть она уйдёт… Я скажу ей, чтоб уходила».

– Ну и не думайте больше об этом, забудем об этом, сударыня! – воскликнула Марианна. – Женщина не может всегда оставаться на высоте положения, – добавила она с какой-то плебейской наивностью. – Не надо больше об этом думать!

Столь щедро ободряемая, Жюли снова помрачнела. «Не думайте! Право слово, всякая пигалица только и знает, что лезть с советами – Коко Ватар, красотка Марианна… Не думайте! Попробуй-ка не думать, что Эрбер меня оклеветал, впутал во что-то грязное… Ещё не поздно одним только словом переубедить Марианну. Она не совсем в нём уверена… Она чует за всем этим белую руку Эрбера, хитрость Эрбера… Одно слово – и я всё изменю, если захочу. Этого, по крайней мере, ему не украсть…»

Строка, написанная резким почерком, прошла перед её глазами, и она прочла: «Жду тебя, моя Юлька…» Она не успела защититься, во рту вдруг собралась слюна, опережая слёзы, и она разрыдалась.

– Сударыня… сударыня… – бормотала где-то рядом Марианна.

Жюли безуспешно боролась со слезами, промокая глаза платочком. Она слышала собственные всхлипы и не могла их удержать. «Хуже ничего, ничего не могло со мной случиться… При ней! Плакать при ней! Хоть бы она ушла… Нет сидит как пришитая. Созерцает картину разрушения…» Она думала беспорядочно, вперемешку о своих Покрасневших глазах, о закапанной слезами блузке, о предательстве Эспивана: «Так со мной обойтись! Крепко же он во мне уверен! Крепче, чем в своей жене…»

Наконец она совладала с собой, без стеснения наскоро попудрилась, мокрым пальцем поправила ресницы.

– Я устроила сцену, – сказала Жюли. – И сцену чрезвычайно неприятную. Извините, пожалуйста.

Госпожа д'Эспиван сделала равно извиняющийся жест, поправила тюлевый воротничок, который и так был в полном порядке, машинально нащупывая на шее отсутствующую нитку жемчуга. «Она её сняла, отправляясь ко мне», – подумала Жюли, у которой быстро менялось настроение.

– Сударыня, – сказала Марианна, – ваши слёзы меня очень взволновали. Да, да, очень. Вы кажетесь такой импульсивной, такой… бесхитростной. Посмотрев на вас, я готова усомниться, правильно ли поняла то, что мой муж был вынужден мне объяснить.

Обе теперь стояли, разделённые складным столиком. Запах крепких духов Марианны наплывал на Жюли, она узнала в нём запах, который заполнял вестибюль на улице Сен-Саба, подымался в «детскую», где лежал Эрбер, облачённый в пунцовый шёлк, а потом развеялся от мановения ледяного опахала эфира. Она нахмурила брови, насухо вытертые и снова ставшие бледно-жёлтыми. «Пара слов, и я оправдаюсь, – думала она. – Минутное дело. Она этого ожидает. Она чуть ли не приглашает меня это сделать. Вот сейчас, сейчас скажу!»

Она сказала, не предложив гостье снова сесть:

– Сударыня, мой поступок в отношении Эспивана не требовал разглашения; но я думаю, что по ряду причин вы не могли о нём не узнать. Я пошла на это в силу обстоятельств… тягостных, обидных для меня…

– Почему обидных? Ведь решение исходило от вас, если я правильно поняла?

«Осторожно, – сказала себе Жюли. – Эта мещанка знает лучше меня, о чём я говорю, она меня запутает… Чего бы я не дала сейчас за стакан холодной воды… А! наконец-то она слушает внимательно! Ей хочется получше узнать человека, за которого она вышла замуж. Её маленькие ушки, её большие глаза ловят правду. Но от меня она её не услышит. Она ничего от меня не добьётся, кроме беззастенчивой лжи, и, хочешь не хочешь, должна ей поверить».

– Предельная откровенность господина д'Эспивана ставит меня в неловкое положение, сударыня. Требование, которое ваш муж признает законным…

– Простите, – перебила Марианна, – он сказал только, что не собирается оспаривать его законность.

– Рада за него, – сказала Жюли. – Поскольку Эспиван во всём вам доверился, вы знаете также, насколько это требование запоздало. Откладывать известный вам шаг не всегда было легко…

– О. я всё понимаю, – сказала Марианна.

– Не уверена, или я неясно выразилась. Жить на гроши, со дня на день – для некоторых это нечто вроде азартной игры, лотереи, в которой надо выиграть хотя бы раз в сутки. Это увлекательно. Во мне есть что-то от игрока… Но однажды проигрываешь всё… Вы знаете, что я тогда сделала.

Поскольку Марианна оставалась неподвижной и как будто ждала, что она ещё что-то скажет, Жюли мягко заключила:

– Я думаю, теперь вы знаете обо всём этом столько же, сколько и я.

Её интонация заставила госпожу д'Эспиван собрать сумочку и перчатки, опустить вуалетку, и Жюли поспешила проводить её к выходу. Уже в дверях к обеим вернулась способность обмениваться машинальными любезностями и общими фразами.

– Прошу вас, не трудитесь!

– Площадка такая тесная, что, выходя, можно оступиться. Я вам вызову лифт.

– Нет-нет, спасибо, я сойду пешком…

«Ещё пять минут – нет, ещё пять минут я бы не выдержала… О!.. И "не беспокоит ли вас дым, сударыня", и "я всё понимаю", и "мой поступок в отношении вашего мужа…" Как девочки, которые играют в гости…» Жюли долгими глотками утоляла жажду. Потом она уселась отдохнуть, избрав такое странное место, как единственный стул в прихожей – тёмном и тесном закоулке. Она успокаивалась, чувствовала благодарность к Марианне за то, что та ушла, что она уже далеко, уже на другом берегу Сены. «Она красавица. Скажем, скорее красивая, чем красавица. В ней нет тех неприятных черт, которые портят стольких красавиц Имярек. В полном вечернем туалете или дома – могу спорить, она носит tea-gowns[3] – вся в волосах, очах, шелках, массивных гаремных драгоценностях она, должно быть, изумительна… изумительна…»

Она прислонилась головой к шероховатой розовой стене. «Ах! я не гожусь для подобной дипломатии, Марианна это сразу заметила… Да и ни для какой другой. Только на то меня и хватило, чтобы вытянуть его за шкирку из этого дельца, бедного моего предателя… Ещё хорошо бы знать наверное, что я его вытянула…»

Она вдруг вскочила на ноги, свирепо искривив губы и ноздри: «А деньги-то? Я забыла про деньги! Деньги, которые он хотел?.. Дело не сделано, если она ему их не даст, уже не дала… бедный мой Эрбер… У него колет вот тут, когда он поднимает руки… Бедный Эрбер, ему нужна эта маленькая сумма, эта милостыня, немножко безбрачия, в конце концов, укреплённый тыл…»

Она сполоснула под краном покрасневшие глаза, уговаривая себя успокоиться. «Он вот-вот позвонит. Или я сама позвоню Кустексу. Что она тут говорила, эта кумушка, эта воплощённая сладость в косах, вуалетке и крепдешине? Что Эрберу сегодня «действительно» плохо? А ведь это, может быть, и правда. Лучше я подожду. Пусть он мне только скажет, даст знать… Если ничего не вышло, я ещё попробую, я добьюсь, будь там хоть сам дьявол… Эрбер, о Эрбер, моя любовь, лучшие мои дни, жесточайшая моя мука, Эрбер…»

Она приложила к глазам тампоны, смоченные солёной водой. Под веками среди световых кругов и зигзагов проходили маленькие миражи – воспоминание, надежда, простые, как она сама: роскошно сервированный столик, фрукты и благоухающий кофе, яркий луч на полированном серебре, и напротив Жюли – мужчина, бледный после полуобморока, мужчина, которого она обмахивала похолодевшей от эфира салфеткой и который вернулся к жизни в сгибе её сильной женской руки… Животная страсть спасать, алчная женская преданность, предмет которой не выбирают, подхватили Жюли. Она хрустнула пальцами, повела плечами, чтобы ощутить свою силу, одновременно она обещала Эспивану помощь, словно угрожая: «Будет тебе, будет твой несчастный миллионишко! Я шваркну его тебе на стол рядом с вишнями, прямо в вазу с фигами, в эту ножную ванну – твою чашку с кофе… Если она упрётся, твоя Марианна, – я ей скажу, уж я ей скажу пару слов! И знаешь, если мы выиграем, я не постыжусь поймать зубами – оп! – кусок, брошенный мне твоей рукой, мою долю добычи… И будь что будет, пойду позвоню…»