Семен Резник - Мечников

• Название: Мечников
• Автор: Семен Резник
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1973

Эта книга о великом русском ученом-дарвинисте второй половины XIX — начала XX века. И. И. Мечников вместе с А. О. Ковалевским основал сравнительную эмбриологию Его фагоцитарная теория иммунитета стала основой учения о борьбе организма с инфекционными болезнями. Мечников внес важный вклад в изучение холеры, брюшного и возвратного тифа, туберкулеза и других заболеваний. И. И. Мечников заложил основы геронтологии — науки о продлении жизни.

---

И через час дневниковая запись:

«Мало спал, встал рано. Приехал Мечник[ов] и корреспонденты. Мечн[иков] приятен и как будто широк. Не успел еще говорить с ним».

И это после того, как он совсем недавно дважды с карандашом прочитал его книгу и нашел ее автора самодовольным и ограниченным…

А ведь какие взгляды развивал в ней Мечников!

4

Человек — самое несчастное из всех живущих на земле существ. Потому что человек одарен сознанием.

С ранних лет научаясь обобщать и наблюдая, как рождаются, живут и умирают люди вокруг, он начинает понимать, что сам тоже обречен смерти. Жизнь его, те шесть-семь десятков лет, на которые он вправе рассчитывать (восемь-девять десятков, если уж очень повезет), оказывается, если подумать, всего лишь едва заметной кочкой на уходящей в бесконечность унылой равнине несуществования…

Если подумать…
Но если бы можно было не думать!..
…Кто бы плелся с ношей,
Чтоб охать и потеть под нудной жизнью,
Когда бы страх чего-то после смерти —
Безвестный край, откуда нет возврата
Земным скитальцам, — волю не смущал,
Внушая нам терпеть невзгоды наши
И не спешить к другим, от нас сокрытым?

О смерти думает каждый — больше или меньше, и думает со страхом… И цепляется за жизнь — если не действительную, то воображаемую. Мировые религии потому и получили большое распространение, считал Мечников, что они обещают загробную жизнь… «Утешение человечества ввиду неизбежности смерти» — такова, по мнению Мечникова, основная задача религии. Вера в бога, по его представлениям, — это своего рода защитная реакция организма на неизбежность смерти.

Но разве смерть в самом деле грозит нам «другими невзгодами»? Небытие есть ничто, никаких неприятностей причинить оно не может. Значит, причина боязни смерти не в ней самой, а в природе человека с присущим ей инстинктом самосохранения — могучим орудием эволюции, без которого ни одно животное не смогло бы выжить в борьбе за существование.

Но инстинкт самосохранения и порождает страх смерти. Инстинкт самосохранения и служит источником наших несчастий… Образуется порочный круг, из которого нет выхода.

Нет выхода?

Однажды, перечитывая библию, Мечников наткнулся на повторяющиеся рефреном слова о первых патриархах:

«И умер в старости доброй, престарелый и насыщенный жизнью…»

А что, если эти слова понимать буквально? Что, если жизнью и в самом деле можно насытиться?

Ведь инстинкты непостоянны. Инстинкт голода ослабевает по мере насыщения, и в конце концов человек может так наесться, что один вид пищи будет вызывать у него отвращение. То же относится к половому и многим другим инстинктам.

И инстинкт самосохранения тоже с годами меняется. Мечников хорошо помнил, что в молодости мало дорожил жизнью. Изучив большое количество биографических материалов о великих людях, он получил сходные результаты. И сделал вывод о подвижности во времени инстинкта самосохранения. Слабый в молодости, он усиливается с годами, в старости же должен опять ослабевать; если этого не происходит, то только потому, что век человеческий слишком короток; человек просто не успевает «насытиться жизнью».

Ребенок — едва начал себя осознавать — уже стремится поскорее вырасти, стать юношей. Точно так же юноше не терпится стать взрослым мужчиной… А взрослый человек вовсе не спешит стать стариком. Наоборот, со страхом и печалью замечает он первые морщины на лице, первую седину в волосах…

Это происходит потому, считал Мечников, что старость приходит к нам преждевременно. «Естественную» старость человек ожидал бы с таким же нетерпением, как юноша — возмужалости. И точно так же, как желанную, встретил бы старик «естественную» смерть. Надо только продлить человеческую жизнь до «естественных» пределов, человек должен прожить полный жизненный цикл, которому Илья Ильич дал название «ортобиоз».

Как этого достигнуть?

Мечников считал основной причиной преждевременного старения яды гнилостных бактерий, гнездящихся в толстой кишке (и в этом, конечно, заблуждался). Саму толстую кишку он относил к тем доставшимся нам от предков органам, которые совершенно бесполезны и могут быть удалены из организма без всякого ущерба для него (и в этом тоже заблуждался), — поэтому он приветствовал операции английского хирурга Лэна. Впрочем, на хирургическом вмешательстве он не настаивал, так как надежным средством против гнилостных бактерий считал молочнокислые продукты, особенно изготовленную по его рецепту «болгарскую простоквашу»…

Но не единственным.

Мечников выступал против всяких излишеств и крайностей.

Он указывал, что излишества в пище так же укорачивают жизнь богачей, как полуголодное существование — бедняков; что праздность так же вредна, как непосильный, изнурительный труд; что чрезмерная роскошь так же сокращает дни, как нищета и антисанитария.

В интересах сытых и богатых, проповедовал Мечников, отказаться от излишеств в пользу голодных и бедных — ведь заразные болезни, нередко переходящие в массовые эпидемии, начинаясь, как правило, там, где царит перенаселенность и грязь, не щадят потом и кварталы богачей.

Толстой взывал к врожденному нравственному чувству; он старался пробудить у людей, принадлежавших к господствующим классам, их уснувшую совесть.

Мечников не верил в возможность пробудить совесть, как не верил в то, что врожденное нравственное чувство может у большинства людей пересилить врожденный же эгоизм.

Вот, пожалуй, главное различие в их взглядах.

Но как ничтожно это различие в сравнении с тем, что их объединяло!.. Оба были за умеренную трудовую жизнь, оба призывали помогать ближнему… И если, по Мечникову, «горе» было все-таки в том, что «мы живем мало времени», то ведь причину этого «горя» он видел в том, что на языке Толстого называлось: «Мы плохо живем, живем против себя и своей совести».

…Так почему же Толстой в дважды прочитанной книге Мечникова всего этого не увидел?

5

А может быть, увидел?..

В нами уже частично использованном разговоре его с Софьей Александровной Стахович милая Софья Александровна пыталась защищать Мечникова, но Толстой сказал:

— Прочтите Достоевского «Смерть в госпитале». Почему воображают, что лучше жить сто двадцать лет, а не сто двадцать минут?

И Софья Александровна не нашлась что возразить.

Познакомившись со взглядами Мечникова по газетному интервью, она не понимала, что, с его точки зрения, разница между тем, прожить ли 120 лет или 120 минут, не только количественная.

Но поверим ли мы, что Толстой тоже этого не понимал?

Откуда же такое упорное нежелание обсуждать воззрения Мечникова по существу? Не оттого ли, что Толстой не сознавал, конечно, — не позволял себе сознавать, — но чувствовал своим чутким нравственным чувством, что стоит уступить хоть на миг, хоть на миг стать на точку зрения Мечникова (а как иначе обсуждать его взгляды всерьез?), и попадешь в тиски его логики, из которых уже не вырвешься… А если признать, что наука все-таки способна указать путь к правильной, то есть справедливой и счастливой, жизни, то зачем тогда все его искания и все его находки!..

Невольно вспоминается умное замечание Чехова о Толстом, которое записал Бунин: «Иногда он хвалит Мопассана, Куприна, Семенова, меня… Почему? Потому что он смотрит на нас, как на детей. Наши рассказы, повести и романы для него детская игра, поэтому-то он в один мешок укладывает Мопассана с Семеновым. Другое дело Шекспир: это уже взрослый, его раздражающий, ибо он пишет не по-толстовски…»

Не видел ли он в Мечникове взрослого, мыслящего «не по-толстовски»?

Но почему тогда десять минут беглой полусветской болтовни — и пожалуйста! — Мечников приятен и как будто широк?!

6

А в это время вставшая поздно Софья Андреевна спешила к возвращавшимся из деревни гостям.

Высокая, полная, еще красивая, с чем-то властным и энергичным в движениях (такой показалась она Ольге Николаевне), стала оживленно рассказывать:

— Лев Николаевич теперь в отличном периоде, бодр и спокоен… Вы, вероятно, слышали обо мне много дурного; говорят, что он — небо, а я — земля. Но так будет поневоле: надо же кому-нибудь заботиться о материальной стороне, чтобы он сам мог спокойно работать, без мысли о зарабатывании, которая неизбежно бы дурно влияла на его произведения. Ведь он пишет медленно и долго и должен иметь спокойствие духа, мочь делать это… К тому же у нас двадцать три внука! Вот мне и приходится всем заниматься самой — и хозяйством, и изданиями. Весь день только этим и поглощена. А по ночам до трех часов пишу записки «Моя жизнь», в сущности биографию Льва Николаевича…