Семен Резник - Мечников

• Название: Мечников
• Автор: Семен Резник
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1973

Эта книга о великом русском ученом-дарвинисте второй половины XIX — начала XX века. И. И. Мечников вместе с А. О. Ковалевским основал сравнительную эмбриологию Его фагоцитарная теория иммунитета стала основой учения о борьбе организма с инфекционными болезнями. Мечников внес важный вклад в изучение холеры, брюшного и возвратного тифа, туберкулеза и других заболеваний. И. И. Мечников заложил основы геронтологии — науки о продлении жизни.

---

…Правда, для такого гостя можно было, кажется, сделать исключение… Не хотел ли он показать «этому Мечникову», что приезд его не настолько важен, чтобы он, Толстой, нарушил сложившийся уклад?..

2

В 1888 году в публичной лекции о чахотке Илья Ильич впервые высказал свое мнение по поводу взглядов Толстого на науку. Лекция была опубликована, но Льву Николаевичу, по-видимому, осталась неизвестна.

В 1891 году в журнале «Вестник Европы» появилась обширная статья Мечникова «Закон жизни. По поводу некоторых произведений графа Л. Толстого». В Яснополянской библиотеке этого журнала нет; возможно, Толстой и эту статью не читал. Но вряд ли он ничего о ней не слышал. В печати статья вызвала большой резонанс; некоторые видели в ней первую серьезную попытку критического разбора взглядов Толстого, другие же считали, что критика направлена не по адресу. Впрочем, ни в 1891, ни в 1892, ни в 1893 году Толстой ни словом не обмолвился о Мечникове — по крайней мере, мы не располагаем материалами, которые позволили бы заподозрить противное.

Лишь в 1894 году, по свидетельству одного мемуариста, Толстой будто бы сказал:

«Я знаю, что есть Мечников, но то, о чем он говорит, не существует (речь шла о теории фагоцитоза. — С. Р.). Когда я был маленьким, то очень любил рассказ моего отца о монахе, который показывал волосы богородицы, тянувшиеся до бесконечности. Монах садился перед публикой и делал так (Лев Николаевич сложил пальцы в щепотки и стал разводить руками), и все ахали и удивлялись. Так и ученые говорят теперь о том, чего нет, а все удивляются».

Слова эти вполне в духе Толстого. Но приведены они через 20 лет после того, как были сказаны, так что считать их вполне достоверными нельзя. Однако если они и впрямь были произнесены, то вскоре Толстой, по-видимому, забыл о Мечникове и не вспоминал о нем добрых восемь лет.

Но вот стали появляться работы Ильи Ильича о старости и смерти, и Толстой словно бы встрепенулся.

10 марта 1902 года, больной, он продиктовал дочери Марии Львовне Оболенской: «Читал статью Мечникова в „Русск[их] вед[омостях]“ и возмущался».

В «Русских ведомостях» от 7 марта была напечатана (в пересказе) лекция Мечникова о его воззрениях на человеческую природу.

С того времени, судя по всему, Толстой как бы постоянно чувствует незримое присутствие Мечникова. 20 июля Гольденвейзер записал: «Вчера Лев Николаевич порицал ученых (поминал при этом Мечникова) за их отрицание и непонимание религиозного миросозерцания».

Меньше чем через год уже известная нам дневниковая запись: «…если вырезать прямую кишку, то люди не будут более думать о смысле жизни, будут так же глупы, как сам Мечников…»

Еще через два месяца Толстой получает от Ильи Ильича его только что вышедшую книгу «Этюды о природе человека» и заносит в дневник: «Книга от Мечникова. Хочется написать о ней». А через пару дней — в письме к брату Сергею Николаевичу: «Ты читал или прочтешь о книге Мечникова. Он прислал мне ее, и она очень интересна по своей ученой глупости» (опять этот оборот!).

Свое намерение написать о книге Мечникова Толстой, к сожалению, не исполнил, но вскоре в печати появилась статья некоего Мирского, который приводил его слова:

«Я этой книги не прочел, а только просмотрел ее. И читать не буду. Все, что скажет и может сказать Мечников, я знаю. Он очень образованный и ученый человек, но он не понимает того, что нужно людям. Горе не в том, что мы живем мало времени, а в том, что мы плохо живем, живем против себя и своей совести. Мы наполняем свою жизнь делами, которых не надо бы было делать, или тратим ее на шумиху слов. Одно надо, чтобы проснулось сердце человеческое и чтобы там засела мысль о боге. Чтобы эту вот мысль человек признал единственным своим руководителем, единственной властью над собой и жил по ее указаниям».

Однако труд Мечникова Толстой не просмотрел, а именно прочитал, и очень внимательно. Экземпляр книги, присланный ему Мечниковым, сохранился в Яснополянской библиотеке.

В холодной, со сводчатым потолком комнате полуподвального этажа Яснополянского музея я перелистываю ее и с трудом сознаю, что после Толстого и В. Ф. Булгакова, составившего опись библиотеки Льва Николаевича, если кто и брал ее в руки, то дальше первого свободного листа с дарственной надписью не открывал.

Дарственная надпись гласит:

«Великому писателю графу Льву Николаевичу Толстому в знак глубочайшего почтения. Ил. Мечников».

Первые 138 страниц — чистые; возможно, их Толстой действительно только просмотрел.

Но вот Мечников перешел к «общественному инстинкту, свойственному всякому человеческому существу». Как широко должно распространяться чувство симпатии: «Только ли на близких и дальних родственников или на всех сограждан и соотечественников, или на всех белых и черных, добрых и злых людей?» Вот вопрос, который, по убеждению Мечникова, «никогда не могли решить как следует ни рационалистические теории, ни религиозные доктрины».

Эти слова Толстой подчеркивает и ставит на полях знак вопроса. Он убежден, что религиозные доктрины на все это давно ответили…

«Инстинктивное чувство само по себе остается совершенно немым на этот вопрос», — пишет через несколько строк Мечников, и Толстой опять подчеркивает и ставит знак вопроса. Лев Николаевич убежден, что если довериться тому, что Мечников называет инстинктивным чувством и что он сам называет непосредственным религиозно-нравственным чувством, то оно даст ясный ответ; не надо только затуманивать себя суемудрыми рассуждениями…

На следующей странице опять пометки Толстого; видно, как растет его раздражение.

«Слишком усиленная симпатия может оказаться вредной, — пишет Мечников. — Как известно, некоторые нации, влекомые симпатией, принимали деятельное участие в войнах, результаты которых не были благоприятны. Симпатия, обнаруживаемая к дурным и опасным людям, может точно так же быть пагубной. Итак, общественный инстинкт часто приходится сдерживать в интересах самой группы людей, соединенных для общей цели». Первую фразу Толстой подчеркивает, остальное отчеркивает и ставит еще одну закорюку вопроса. Он решительно не согласен…

Всего им сделана тридцать одна пометка!

В одном месте Толстой пишет: «Не знает Христа»; в другом фразу Мечникова «Со времени пробуждения в Европе научного духа признано было, что понятие будущей (то есть загробной. — С. Р.) жизни не имеет никакой серьезной основы» Толстой удостаивает восклицательным знаком, имеющим, разумеется, иронический смысл.

Попытки Мечникова проводить параллели между человеком и животными Толстой пресекает репликами вроде: «Кто сказал, что эти существа такие же живые существа, как человек».

«Потеряно понятие жизни», — замечает Толстой еще в одном месте; иронично — «научность!» — в другом; «что такое инстинкт» — в третьем; «совершенно детское рассуждение» — в четвертом, и даже — «эротомания» — в пятом.

Мечников жалуется на предрассудки, мешающие изучению человеческой природы, и приводит пример: во Франции вскрытие трупа разрешается только через 24 часа после констатации смерти и лишь с согласия родственников покойного.

Толстой саркастически: «За этим дело стало?»

Мечников: «Нравственность, следовательно, должна основываться не на извращенной человеческой природе, какова она теперь, но на идеальной, т. е. такой, какой должна она стать в будущем».

Толстой опять ставит вопрос, обозначающий, по-видимому, то же, что и недавняя дневниковая запись: «Как же до сих пор жить людям? И ведь жили уже миллиарды с прямой кишкой».

«Где же должна остановиться любовь к ближнему, если она не может в одинаковой степени обнять все человечество?» — спрашивает Мечников.

«Нигде», — отвечает Толстой.

«Нужно, чтобы люди убедились в могуществе науки и вреде глубоко укоренившегося суеверия», — пишет Мечников.

«Да, — соглашается Толстой (единственный раз соглашается!), но тут же добавляет, — только главная superstition[24] это science».[25]

Но и окончив полемику на полях книги, Толстой продолжает мысленно спор с Мечниковым.

Посетивший его в августе Вересаев писал:

«…Толстой заговорил о присланной ему Мечниковым книге „Essai de philosophie optimiste“.[26] С негодованием и насмешкой он говорил о книге, о „невежестве“, проявленном в ней Мечниковым.

— Он, профессор Мечников, хочет… исправить природу! Он лучше природы знает, что нам нужно и что не нужно! У китайцев есть слово „шу“. Это значит — уважение. Уважение не к кому-нибудь, не за что-нибудь, а просто уважение — уважение ко всему за все. Уважение вот к этому лопуху у частокола за то, что он растет, к облачку на небе, к той грязной, с водою в колеях, дороге… Когда мы, наконец, научимся этому уважению к жизни».