Михаил Березин - Эвтаназия

• Название: Эвтаназия
• Автор: Михаил Березин
• Жанр: Современная проза

---

От этих импровизированных литературных чтений в восторг они почему-то не приходили.

В результате весь удар в прямом смысле слова пришелся на мою печенку, и, к счастью, она выдержала. Следующие сутки я провел в камере с сумрачного вида хануриками, беспрерывно курившими всякую гадость, поскольку нормальных сигарет ни у кого не оказалось. А потом состоялся суд. В милиции не догадались придать нашей акции политическую окраску, квалифицировав инцидент как мелкое хулиганство, – и это тоже была удача. А может в тот момент это просто было не в их интересах. В зале я увидел свою мать.

С флегматичным видом заслушав дело, судья изрек:

– Пятнадцать суток.

Мать подошла к нему и о чем-то тихо заговорила.

После некоторой заминки судья сказал:

– Ну хорошо, пусть будет десять суток.

Мать заговорила снова. Судья устало смотрел на нее. Выглядел он неважно: как человек, еще не полностью восстановившийся после ночной попойки.

– Ну хорошо, – проговорил он. – Пять суток.

На сей раз мать даже не сделала паузы. Судья помассировал себе пальцами виски.

– Черт с ним! – неожиданно взорвался он. – Забирайте! Но имейте в виду: в следующий раз он так легко не отделается!

Выйдя на улицу, я тут же попытался смотать удочки. Но мать сказала, что дома меня ожидает серьезный разговор, который не имеет никакого отношения к случившемуся.

И я ей поверил. Я вполне мог допустить, что отец попытается воспользоваться моментом для проведения атаки на другом фронте. Дескать, что сделано, то сделано, лучше подумать о будущем. Вернее – сконцентрироваться на мысли о будущем. Причем мысль эта в его речах всегда фигурировала в единственном числе и без каких-либо уточнений. Хотя имелась в виду вполне определенная МЫСЛЬ О ВЫСШЕМ ОБРАЗОВАНИИ. Вроде общеупотребительного и никогда не уточняемого ПАРТИЯ.

Партия.

Мысль.

Не хочу же я навсегда остаться дворником. Он так и говорил: „остаться дворником", хотя дворником я никогда не был. Всю сознательную жизнь – до начала перестройки – я проработал кладовщиком в Комбинате гаражного и технического обслуживания. А проще – сторожем на автостоянке. Почему-то понятия неуч и дворник слились для отца в единое целое. Как будто ему было неведомо, кто у нас в Союзе трудится дворником. Сперва нужно было еще удостоиться такой чести. Короче, своей готовностью предать забвению мою хулиганскую выходку он мог попытаться подкупить меня. Или рассчитывал растрогать великодушием.

Я знал, что во имя реализации МЫСЛИ он готов на все. Да и как мог смириться с существующим положением он – доцент кафедры электроники, декан факультета? Разумеется, ему было известно о моем увлечении литературой, но разве можно к этому отнестись серьезно. Пополнить собой ряды приверженцев Бахуса – так ему все это представлялось. Помните описание шабаша в „Фаусте"? Наши встречи в его глазах ничем от подобных оргий не отличались. Что звучало вполне изысканно: столь образное сравнение в устах технаря.

К соответствующему прополаскиванию мозгов я и готовился, когда мы с мамой возвращались домой.

– А вот и наш герой! – воскликнул отец, стоило мне переступить порог квартиры. – Ну-ка, зайди в гостиную, нам нужно поговорить.

Конец света, обречено подумал я.

Неожиданно он швырнул на стол несколько связок с ключами – с подчеркнуто брезгливым видом. Собственно, такой вид бывал у него частенько, я даже ничего не заподозрил. Ключи с грохотом ударились о дерево.

Я вздрогнул.

– Вот эти – от дачи, насколько тебе известно, – сказал он. – Эти – от машины, а здесь два комплекта ключей от квартиры. Последний ты найдешь завтра утром на тумбочке.

Что за представление? Я обалдело уставился на него.

– Дело в том, что мы с твоей мамой и сестрой уезжаем за границу. И ты вступаешь в полное наследование имуществом. То, что в течение долгих лет наживалось горбом…

– Тебя посылают в командировку? – предположил я. – Наконец-то! Интересно, в Ливию или Египет?

– Да, – скривился отец. – Дождешься от этих ублюдков. Ты неправильно меня понял: мы с твоей мамой и сестрой уезжаем отсюда навсегда.

Не могу себе простить, как я в тот момент облажался: сел мимо стула, представляете? Распластался на ковре, да так и остался лежать. Отец глянул на меня сверху вниз. Долгожданное „сверху вниз" – он был ниже меня ростом чуть ли не на голову.

– Мы с матерью долго думали, стоит ли брать тебя с собой. И решили, что скорее всего это было бы ошибкой. Во-первых, ты уже взрослый и вправе сам распоряжаться своей судьбой. Во-вторых, ты ведь надеешься стать писателем, а следовательно тебе не стоит уезжать из России, ведь чужой язык ты никогда не сможешь освоить так же хорошо, как родной. (К тому моменту сам он практически в совершенстве владел английским.) И, наконец, если в Америке у тебя что-то не заладится, виноваты в этом в твоих глазах всегда будем мы. А нам бы этого не хотелось.

– Значит, вы линяете в Америку, – сказал я и присвистнул.

– Уезжаем, – кивнул он. – Есть и запасные варианты: Австралия, Канада. Мы тебя потом обо всем подробно известим.

– И уезжаете вы завтра утром?

– Если точнее – даже ночью. Мы не хотели предупреждать тебя заранее… Одним словом, когда ты проснешься, нас уже здесь не будет. Вот, собственно, и весь сказ.

Он взял со стола хрустальную вазочку и повертел ее в руках.

– Интересно, сколько времени тебе потребуется, чтобы пустить все это на ветер, – сказал он задумчиво. – Думаю, ты справишься быстро и с присущим тебе в подобных делах блеском.

– Предатели родины, – сказал я.

Если бы я стал утверждать, что известие об их отъезде прозвучало для меня как гром среди ясного неба, это было бы неправдой. Незадолго до этого в Америку уехал один из папиных друзей по фамилии Штурман. Когда он с кем-то знакомился, он протягивал свою громадную клешню для пожатия и с рыком произносил: „Штурман". При этом многие думали, что он называет свою профессию. У этого Штурмана была очень маленькая, миниатюрная жена и сын-недоумок по имени Борис. Помню, как он дурным голосом обращался к моим родителям: „тетя Таня", „дядя Эдик". А ему тогда было уже двадцать три года. Боря Штурман постоянно попадал в дурацкие истории. Когда они уже уехали, отец давал мне читать их письма. На перевалочном пункте в Риме Боре захотелось продать кляссер с марками. Нашли его только через три дня с помощью карабинеров: на окраине города, запертым в сарае, с фингалом под глазом и, естественно, без марок. А уже в Америке, вместе с такими же, как и он, дегенератами, он попытался заняться киднепингом и мгновенно угодил за решетку. По-моему, так до сих пор и сидит. В одном ему все же повезло: в американских тюрьмах наверное сидится получше, чем в наших.

Вначале я думал, что отец дает мне читать эти письма лишь постольку, поскольку я знаком со Штурманами. А потом понял, что это была психологическая обработка, и что они уже тогда планировали мотать за бугор.

Конечно, я уже много лет чувствовал, что отец мною недоволен: в отличие от сестры Клары я отвратительно учился в школе, а потом вообще пустился во все тяжкие. Но подобного поворота событий, честно говоря, все же не предполагал.

В половине пятого утра ко мне заглянула мать, но я продолжал лежать лицом к стене. Она не стала подходить к кровати.

– Пока, – шепотом произнесла она, стоя у двери.

Очевидно они считали, что это Бог знает какой подвиг: оставить мне с трудом нажитое имущество. А ведь могли бы все продать и отправить за границу пару контейнеров: с фотоаппаратами и подзорными трубами, с палехом и хохломой. Отец покидал родину налегке, увозя самое ценное, что у него было, в голове – знания и идеи. И еще – непомерное честолюбие. Кислицын потом рассказывал, как перед отъездом отец говорил ему, что в Америке можно сделать большие деньги на торговле компьютерами и программным обеспечением. И он действительно сделал на этом большие деньги. Насколько я понимаю, очень большие. А несколько лет назад миллионер Твердовски из города Портленда, штат Орегон, даже выставил свою кандидатуру на выборах.

И что самое невероятное – победил…

Ведь, в отличие от дегенерата Бори Штурмана, я не отсиживал в американских тюрьмах за киднэпинг и тем самым не испортил ему репутации. Я не бросил на него свою огромную и до бесконечности уродливую тень. Готов поклясться, что никто из тамошних отцовских знакомых даже не подозревает о моем существовании.

– …От штата Орегон, – уточнил я.

– Интересное совпадение, – сказала Момина, – по-настоящему неординарные отцы – это ведь большая редкость. А тут и у меня, и у тебя…

– Давай еще выпьем, – предложил я.

Она пошла за бутылкой. Видимо, в определенных ситуациях она соображала довольно медленно. Вернулась она с совершенно другим выражением на лице.

– Извини, – сказала она и плюхнула мне в бокал коньяка.