Михаил Березин - Эвтаназия

• Название: Эвтаназия
• Автор: Михаил Березин
• Жанр: Современная проза

---

Что любопытно: никто из жильцов, включая самого Кузьмича, в комнате-музее Дважды Героя ни разу не бывал.

Вот вам план нашей квартиры (чертежник из меня никудышный, поэтому составляю его в словесной форме, а уж вам придется напрячь воображение и попытаться себе представить):

КОМНАТА

СЕРДЮКОВ

МУЗЕЙ ЛЕТЧИКА

ВОЛКОГОНОВА

ВХОД

коридор

коридор

коридор

коридор

КУХНЯ

КОМНАТА КУЗЬМИЧА

КОМНАТА ТЕТИ ТАИ

ВАШ ПОКОРНЫЙ СЛУГА

Пояснение: коридор, комната Сердюков, напротив – комната Кузьмича, коридор, комната-музей летчика Волкогонова, напротив – комната тети Таи, коридор, в торце – кухня, поворот направо, ванная комната и наконец в самом конце коридора – комната, в которой на склоне лет окопался ВПС.

Каждому из жильцов было положено собственное подвальное помещение. Комната у меня была, пожалуй, самая маленькая, а вот подвальный отсек – самый большой. В соседских подвалах хранились рухлядь и картошка. А у меня все было забито до такой степени, что даже для картошки места не оставалось. Не говоря о рухляди.

Плана подвала я рисовать не стану. Скажу лишь, что это самое мрачное место из тех, где я когда-либо бывал. И что хранится в моем личном отсеке тоже не скажу. По крайней мере, не рухлядь.

Рухлядью обзавестись я не удосужился, однако не накопил и морального багажа. И это – большая удача, поскольку у тупорылых авиалайнеров, обеспечивающих рейсы на тот свет, багажные отделения не предусмотрены.

Об этом когда-то писал Фил: об авиалиниях Земля – Рай, Земля – Ад и т.п. Что любопытно, главный врач психбольницы, в которой он оказался, поставил диагноз болезни, в основном опираясь на анализ его произведений. Он даже зачитывал матери Фила выдержки из текстов.

Он говорил, что его рассказы – сплошной бред, и что они не имеют ничего общего с реальной жизнью. И что нормальный человек такого никогда бы не написал. Вероятно он был прав: рассказы не имели ничего общего с реальной жизнью. Поскольку реальность наша была сплошным бредом.

– Вот вы посмотрите: авиалиния Земля-Ад. Как могут летать самолеты в Ад, он ведь находится под землей?

– А вы что, верующий?

– Боже упаси, нет конечно! Но это известно каждому атеисту…

Пожалуй, я покину этот мир таким, каким и пришел в него. Ничего не дав и ничего не взяв. Помнится, что-то похожее утверждала одна из героинь романа „Ста лет одиночества". Но она имела в виду девичью невинность, а я – общие итоги.

Над миром зависло багровое солнце…

Всю последующую неделю я впитывал в себя Момина ибн Середу. (Я бы употребил написание Момин-Середа, если бы в голову не лезла дурацкая ассоциация с Маминым-Сибиряком.) Безусловно, это был один и тот же автор. (Я имею в виду Момина и Середу, а не Мамина и Сибиряка.) При близком рассмотрении это становилось очевидным. Вот только если Момина интересовали исключительно рефлексии человека из интеллигентной среды – это были небольшие светлые повести о любви, забавных недоразумениях, проблемах, возникающих у подростков и в связи с ними, а действие разворачивалось в камерной обстановке, с участием всего лишь нескольких персонажей – в то время, помимо Момина, в подобном жанре, на мой взгляд, наиболее успешно работали Виктория Токарева, Дина Рубина и Анатолий Алексин, – то Середа брал круче: в его романах уже был охвачен весь социальный спектр, а сюжет разворачивался на манер тугой пружины. Но, пожалуй, самое главное – смена палитры. Повести Момина были окрашены в пастельные, преимущественно розовые тона, в то время, как произведения Середы были написаны сплошь багровым.

Попытаюсь в двух словах выразить впечатление от его романов, вернее, то ощущение, которое возникло после их прочтения: человек – заведомо банкрот; над ним, словно Дамоклов Меч, нависла фатальная безысходность.

Если какая-то из книг Середы и заканчивалась благополучно, то это воспринималось словно необыкновенная удача, и шло как бы вразрез с общей тенденцией.

Ева, которая в течении этой недели пару раз навещала меня, и тогда мы читали вдвоем, тесно прижавшись телами на узкой армейской кровати, сказала, что ей более по душе Момин. Ей было непонятно, почему мне взбрело в голову сравнивать двух таких непохожих друг на друга авторов. Она сказала, что от повестей Момина становится как-то теплее, уютнее на душе, хоть они в чем-то и устарели, в то время, как от романов Середы веет кладбищем ( с ударением на „и").

Я сказал, что в том-то и дело: симпатичные книги Момина уже успели устареть, а несимпатичные книги Середы скорее всего не устареют никогда. Всерьез, впрочем, я с ней не заводился. Она была человеком конченным, поскольку в любимых ее писателях числился Геннадий Твердовский.

Я все пытался понять, как могло произойти, что лирический автор Виктор Момин превратился в эпического Виктора Середу. Существует расхожее мнение, будто человек подобен планете. Видимо, планета Момина пережила жестокие катаклизмы: сперва землетрясение, а затем ожили вулканы, и в результате вся поверхность оказалась залитой горящей лавой.

Закат Виктора Момина пришелся на начало 1986-го. В конце того же года появился Виктор Середа. Начальный период перестройки – может в этом все дело?

Ева очередной раз поклялась, что если я женюсь на ней, она перестанет заниматься проституцией. Как будто я когда-нибудь выражал недовольство по поводу рода ее занятий.

Мы сидели совершенно голые на моей кровати, раскачиваясь на пружинах, и по очереди хлебали „Юньань" из уцелевшей чашки с видом Портленда, штат Орегон. Книги Середы, которыми мы были обложены, подпрыгивали вместе с нами.

У Евы была гладкая кожа, чистое, совершенно без морщинок, лицо, и острый носик. Волосы у нее были туго стянуты на макушке, и сзади свисали хвостом. Этот темно-русый хвост сейчас, во время наших раскачиваний, взметался вверх, а потом с силой бился о голую спину, тем самым Ева совершала своеобразный шахсей-вахсей.

Где-то в Закарпатье у родителей жил ее сын. Здесь она чувствовала себя одиноко, и, видимо, этим объяснялась странная блажь насчет женитьбы. Очевидно, она была слишком умна для проститутки, хотя образовательный ценз наших проституток и в целом был достаточно высок.

Я ответил, что не могу лишить ее многочисленных клиентов удовольствия думать, что шлюха, услугами которой они пользуются, по образованию сексопатолог. Тем более, я не могу лишить их возможности получить в постели бесплатную консультацию по этому предмету.

– Р-р-р, – сказала она. Звук этот у нее получался мягким и одновременно полным угрозы, словно у домашней пантеры.

Последний глоток чая достался мне. Гущу, недолго думая, я вылил на Еву (я всегда завариваю чай прямо в чашке). Она с готовностью размазала ее по своему телу и набросилась на меня.

Но теперь, чем бы я ни занимался, даже при самом остервенелом соитии, для меня все было подсвечено багровым – цветом Виктора Середы. Эти угрюмые медно-красные отблески проникли в меня, я пропитался ими насквозь. Для меня вообще теперь каждый новый день оборачивался этюдом в багровых тонах. Такова она в действии – бульдожья хватка Мастера.

Наконец, я перевернул последнюю страницу. И одновременно закончилось бабье лето. Небо заволокло тучами, фасады домов ежились от прикосновений мелкого колючего дождя (фраза из „Еще раз „фак").

У меня было железное правило: в любую погоду обходиться без зонта. У меня и зонта-то, ихтиандра, не было. Выйдя во двор, я поднял воротник куртки – максимум, что позволялось в подобных случаях ихтиандрам.

Телефонная будка находилась за детской площадкой, под большим, раскидистым деревом. Будь я писателем поприличнее, я бы, разумеется, точнее идентифицировал флору, но писатель я до крайности неприличный, и к тому же хреново учился в школе (ботаника и биология не составляли исключения). Меня даже хулиганы в классе дразнили двоечником. С уверенностью могу утверждать лишь одно: оно было не дубом и не березой.

Впрочем, сейчас всмотрелся внимательнее и увидел, что это клен. Стало быть телефонная будка находилась под большим раскидистым кленом.

Я бросил жетон и набрал номер Евлахова. Мне любопытно было узнать, жив ли еще этот неврастеник.

– А, привет, – сказал он.

Я попытался продегустировать настроение, поместив голос на кончик языка. Интонации, вроде бы, здоровые.

– Ну, как дела? – поинтересовался я. – Супруга не образумилась?

– А пошла она в жопу, – сказал Евлахов. Он, видимо, уже забыл, что несколько дней назад собирался подставиться из-за нее под три фазы.

Потом он рассказал, что я был прав, что он познакомился с потрясной бабой, что он сделал, как я сказал: прочитал ей в трамвае стихотворение про жабу, что супруга про это каким-то образом пронюхала и действительно готова приползти на полусогнутых и лизать ему жопу, что это ему теперь на фиг не нужно, что пошла она, что он ложил на нее, что ему только киндера жалко, но ничего, как-нибудь все образуется. И что я – гений.