Сергей Герасимов - Изобретение зла

• Название: Изобретение зла
• Автор: Сергей Герасимов
• Жанр: Научная Фантастика

---

Чердаки поднимались и опускались, соединялись в длинные анфилады, изламывались под прямыми углами, поворачивали назад, снова шли вперед. Подьемы, спуски, окна, впускающие ледяное свечение неба, высокие арки из черных брусьев, низкие арки, заставляющие наклонять голову.

...Большой тяжелый люк приподнялся. Я посмотрел вниз. Как странно выглядит комната, когда ты смотришь с потолка. Внизу была небольшая площадка, дальше каменная лестница вела вниз, к угадывающимся там темным комнатам. Тепло осязаемым облаком всплывало над проемом, обещая покой, обещая сонную негу тела, свернувшегося клубочком.

Место было знакомо. Я помнил каждую деталь в отдельности, и все сразу - общий образ чего-то ненужного и скучного. Спустившись, я узнал каменный пол, выложенный некруглыми белыми пятнышками. Пол был скользкий и теплый. Спина начинала отогреваться и крупно дрожать, стучали челюсти - если бы мне пришлость говорить, я бы заикался.

Потом я узнал голубую решетку из толстых прутьев, которая отделяла меня от лестницы и комнат. Протиснувшись между прутьями, я обернулся - и вспомнил все.

Вывихнутое воспоминание стало на место - так становится на место вывихнутое плечо. Это был всего лишь магазин. Однажды я скучал здесь, ожидая, пока взрослые сделают покупки.

На втором этаже я нашел курточки и ботинки. Тапочки я положил в сумку, которую я взял здесь же. Чувствуя, что делаю правильно, я положил на стол все свои деньги (семь миллиардов рублей, в бумажках по миллиарду) и поправил их так, чтобы они были видны. Я немного походил по магазину, прицениваясь, будто собирался что-то купить. Лампочка стоила два миллиарда, вентилятор - семьсот пятьдесят миллиардов, носок - четыре миллиарда. Почему-то носок был только для одной ноги. Я не нашел пары.

Потом я сел на пол за стойкой с обувью. Впервые за последнюю неделю мне по-настоящему хотелось спать. Засыпая, я чувствовал, как что-то пушистое щекочет мне щеку; я поднял руку и проснулся.

Рыжая кошка, не мурлыкая, терлась о мое плечо, оставляя на куртке бело-коричневые волоски. Оказывается, кошка была рыжей только снаружи.

- Ты что, внутри белая, да? - я дунул кошке на спину; её шерсть раздвинулась полосочкой; кошка наконец замурлыкала, польщенная таким знаком внимания.

Я посадил кошку на колени и долго гладил её, нежно приговаривая; кошка слегка вырывалась и старалась продвинуть голову под мой локоть. Я заснул и проснулся от того, что кошка стала вырываться.

- Ты сторожевая кошка, да? Не бойся, за курточку я заплатил.

Но кошка вдруг стала серьезной и направилась куда-то с озабоченным видом медсестры, несущий градусник. Внизу возникли звуки. Стук. Шорох. Широкое эхо гладких каменных стен. Звук голоса, проступивший сквозь эхо и растворившийся в нем. Снова голос. Мяукание. Такое громкое, как будто мяукает тигр. Рыжая кошка пулей пронеслась обратно и вскарапкалась по портьере. Забилась в какую-то щель, известную только ей. Что это она?

Снова мяуканье. Черный кот размером с теленка выпрыгнул из лестничного проема и заскользил, царапая гладкий камень. Я пошевелился и он повернул голову на звук. У кота торчали клыки, большие, как у матерого вепря.

39

Саблезубый, наверное. Кот пригнулся, готовясь к прыжку, полоснул хвостом по полу. Я бросил в него женским туфлем и попал. Он вдруг задергался, как будто его ударило током.

Полетели черные искры.

Открыл пасть. Снова закрыл. Издал странный звук, напоминающий человеческий голос. Стон восхищения или что-то вроде. Оооо! Пошел по кругу.

Искры слетали с его шерсти, потрескивая. Запахло озоном, как после грозы.

Саблезубый кот продолжал идти по кругу, открывая и закрывая пасть. Сейчас он выглядел как игрушка, в которой сломалась пружина. Но двигался красиво и мощно. Проходя мимо прилавков, он без всякого напряжения вспрыгивал на карниз, который выступал под потолком, делал несколько шагов и стекал с карниза, как живая капля. И так каждый круг. Казалось, что он одинаково легко взлетает на карниз и прыгает с него. Взопрыгнув на высоту метров пять или шесть, он продолжал движение с той же лапы, он не сбивался с шага. Когда он открывал пасть, была видна красная глотка и клыки - каждый длиной как два моих больших пальца. И вдруг он завел песню.

Нет цвета, нет цвета,

Ах, нет цвета алого!

Аль его, аль его

Песком желтым вынесло?

Аль его, аль его...

так пел он.

Потом остановился и пошел в другую сторону. Он ещё продолжал искрить, но не так густо. Он рассказывал сказку.

...Осенью орел, сидевший на вершине пирамиды, увидел

богатый караван; двигались нагруженные сокровищами верблюды,

гарцевали на горячих арабских конях разодетые и вооруженные

всадники. Серебристо-белые кони с красными раздувающимися

ноздрями...

Он остановился и пошел в другую сторону. Снова запел песню об Аль. Я сел на столик и стал слушать. Когда кот пел песню, его морда приобретала почти доброе и, уж во всяком случае, не страшное выражение. И пел, и читал он одухотворенно, а не просто выполняя обязанность. Наверное, его держут здесь специально, чтобы развлекать покупателей, - подумал я и решил дождаться продолжения сказки.

Саблезубый кот сделал ещё четыре круга и начал искрить сильнее. По поводу искр я не волновался, я знал, что коты иногда искрят. Он продолжил сказку с нового места и на непонятном языке:

...No sooner he done so than the witches screamed like

hawks and flew away, and the pallid face that had

been watching him twitched with a spasm of

pain...

Кот снова развернулся и запел. Я прождал десять кругов и ещё один, на всякий случай, но он не собирался больше рассказывать. Я услышал человеческие голоса и отошел за стелажи с обувью.

Когда голоса стали приближаться, я и пошел им навстречу. Две женщины в грязных халатах шли, позвякивая ведрами и говорили - безо всякого желания идти, нести ведра и говорить. За ними тянулась ещё одна, покрашенная в рыжую. Она остановилось у надувного блестящего шара и начала рассматиривать свою рыжесть. Интересно, что они скажут, когда увидят кота?

- Ну, как, Клава? - спросила она и продолжала разговаривать с Клавой, хотя в зеркальном шаре было видно, что Клава давно ушла. Женщина в зеркале видит только себя.

Женщины прошли, взглянули на меня - без желания что-то видеть - и пошли дальше без желания идти, и поставили ведра у окна - тоже без всякого желания.

Рыжекрашенная догнала их и стала говорить о своей новой рыжине. Женщины вяло отвечали.

Кот продолжал ходить кругами, но женщины не замечали его. Не видят и не слышат. А ведь он так громко говорит. Сейчас уже на совсем странном языке, на птичьем каком-то, с присвистами и щелканьями. Раз его никто не видит, значит, кота сделали специально для меня. А я его испортил. Как он, бедный, весь искрился.

Я смутился. Чувствуя краску на лице, я сбежал на первый этаж по широким пятнистым ступеням и вышел сквозь двойную стеклянную дверь.

Светило солнце.

40

Светило солнце.

Сияние. Капли, падающие с крыш, оставляли ледяные цепочки у стен.

Непередаваемое счастье морозного яркого утра. Я шел и любовался своей сиреневой тенью на светящихся пятнах нестаявшего снега и радовался подсыхающим проплешинам тротуаров, которые пахли приближением весны.

Я шел куда-нибудь. Куда угодно, лишь бы подальше от госпиталя. Улицы были и знакомы, и незнакомы одновременно: я конечно же, здесь бывал, но тогда дома стояли иначе, в другом порядке, по-другому повернутые, и даже смотрели с другим выражением. Но все же это мой город. Сейчас, свернув за угол, я увижу длинный бульвар с магазинами по правую сторону, в конце бульвара будет стадион, а ещё дальше две как будто приклеенных к небу высоких трубы будут выпускать своих сиреневых джинов. То есть, дым из труб сиренев лишь на закате, днем он бел, а сейчас должен быть розовым. Или желтым?

Свернув за угол, я замер. Передо мной снова была старая кирпичная арка больничного входа.

Я закрыл глаза и ещё раз прошел в памяти по всем поворотам чердаков я должен был оказаться где угодно, но только не здесь. Оказаться здесь было так же невозможно, как невозможно упасть вверх, как невозможно солнцу стать квадратным, как невозможно ростку снова втянуться в свое зернышко.

Я попятился, потом обернулся и бросился бежать. Но дорога назад не была дорогою назад. Я оказался в новом месте, хотя просто повернул на сто восемьдесят. Да, все точно, как раз об этом мне рассказывали. Где-то должен быть такой переулок, который не заворачивает. А в переулке прозрачная стена.

Вскоре я нашел его.

Переулок уходил вдаль, проваливался, нырял в полузасыпанный овраг и снова поднимался вдалеке - там он сплетался с другими улицами и переулками, синеватыми в утреннем свете и окутанными прекрасными подсвеченными солнцем дымками ночной войны. Метрах в пятидесяти от меня переминался с ноги на ногу бритый человек в защитной форме и пытался вывернуть свою шапку. Рядом с ним стоял большой лучевик, прислоненный к забору. У его ног лежал голый мерзлый человек. Человек лежал в замерзшей красной луже.