Билл Драммонд - Дурная мудрость

• Название: Дурная мудрость
• Автор: Билл Драммонд
• Издательство: ACT, Адаптек
• Жанр: Контркультура
• Год: 2005

Истощенные роком и истощившие эту религию молодых – рок-н-ролл, – Билл Драммонд и Марк Мэннинг отправляются в эпохально-эпическое путешествие на Северный полюс, где собираются принести в жертву икону Элвиса Пресли.

«Дурная мудрость» – это два параллельных потока, две точки зрения, два описания одного путешествия, которые перехлестывают друг друга, пока дзен-арктические пилигримы идут по замерзшим просторам к верхушкам мира.

---

Я притащил полуживую Наоми в наше купе, уложил ее на свою полку и вернулся в вагон-ресторан за Клаудией и Линдой. Клаудию я нашел под столом. Она пребывала в глубоком шоке. Я протянул руку, чтобы помочь ей выбраться, но она отшатнулась и забилась в дальний угол. М-да. Налицо все симптомы нервного потрясения – нормальное, в общем-то, состояние жертвы неоднократного изнасилования в особо извращенной форме. Я заговорил с ней тихо и ласково, и в конце концов она выбралась из-под стола и пошла со мной. Линда была мертва. Я увидел, как какой-то русский моряк натягивает ее вялый ротик на свой здоровенный член. Билл выплясывал шотландскую удалую, а Гимпо вдарился в каннибализм, и смачно вгрызался кому-то в лицо, и хохотал как безумный, с набитым ртом. Я подхватил докторский чемоданчик Билла и рванулся обратно в купе, волоча за собой травмированную Клаудию. В купе я, как мог, стер говно с ее переломанного, в жутких кровоподтеках тела, используя вместо салфеток стодолларовые купюры из чемоданчика Билла. Потом я дал Клаудии и Наоми легкое успокоительное, рассказал им добрую сказку на ночь, развеял их страхи и уложил спать.

Я только что слез со стола, приложившись в процессе башкой к столешнице, но зато теперь все три дзенские палки у меня в руках. Путь к просветлению упорно манит и зовет за собой. Сажусь обратно за стол и пишу вот такое хокку в ознаменование своей победы:

Северный поезд.

Дзенские палки в руке.

Снег за окном засыпает полярную ночь.

– Ты их сделал, Башо! – объявляю я вслух. Z с Гимпо не желают признать своего поражения, но мир все равно заключен, мы совершаем наш благостный ритуал «Элвис – на Полюс!», и я заказываю всем чаю.

Но, кажется, это еще не все. Я имею в виду того кренделя, что сидит вместе с тремя манерными девицами. С виду – классический хиппи: прямые длинные волосы, прямой пробор, одежда со смутным восточным налетом, плетеные сандалии (он что, не слышал про полярные зимы?). И у него в руках – портативная видеокамера. Он снимает все происходящее, периодически переходит в режим крупных планов и даже задает вслух вопросы:

– Что вы делаете? Камо грядеши? Как твое имя? Вы что, сумасшедшие? Или вы думаете, будто вы никогда не умрете?

Для нас с Z – это вполне нормально. Собственно, мы поэтому и не заметили его раньше. Когда вращаешься в большой рок-тусовке, как-то привыкаешь к Тому, что люди снимают тебя на видео, фотографируют и задают тупые вопросы – принимаешь все это как должное. Доходит даже до того, что вот идешь ты по улице, весь из себя такой бодрый и жизнерадостный, и цепляешь себе на лоб игрушечный носорожий рог, просто так, по приколу, и вдруг понимаешь, что никто не снимает тебя на видео и не бежит к тебе через улицу, чтобы спросить, а зачем этот рог, и настроение сразу же – никакое: стоишь дурак дураком и не знаешь, куда деваться со стыда.

Если даже мы с Z воспринимаем все это подобным образом, то как, интересно, должна ощущать себя, скажем, Мадонна? Она бы, наверное, искренне удивилась, если бы села посрать посреди людной улицы, и при этом ее не снимали бы для центрального телевидения.

Z бросает свою писанину – стихи и ложь, как всегда, – и забирается на соседний столик, размахивая своей дзенской палкой. Я даже не понял, когда он ее забрал. Подобно взбесившемуся шимпанзе, он скачет по столам и стульям – к столику трех манерных девиц. Они явно напуганы, но, справедливости ради замечу, также и возбуждены. В хорошем смысле слова.

– Вы не из Лутона, случайно? – интересуется Z.

– Прошу прощения?

– Вы не из Лутона? Да ладно вам шифроваться. Мы вам покажем нашу икону Элвиса, если вы нам покажете вашу икону Клиффа.

– Клиффа? – девочки явно не понимают, о чем идет речь.

– Я знаю, что вы ее где-то заныкали. Мы все про вас знаем. И про вашу затею тоже.

На самом деле, они никакие не девочки, а вполне зрелые женщины, ближе к тридцатнику. Дамы самостоятельные и серьезные. Одна из них носит солидного вида очки, у другой – все лицо в жутких прыщах, тяжкий случай постпубертатной угревой сыпи, а третью я даже не стану описывать. Они в полной растерянности. Потому что им не понятно, чего хочет Z: собирается подкатиться к кому-то из них или просто выделывается перед камерой. Или он просто пытается распространить дзенскую мудрость среди наших случайных попутчиков? Честно сказать, я не знаю. Но ради потомков и ради красивой легенды будем считать, что стараниями Z дзенская мудрость распространилась по миру чуть дальше. То есть распространяется в данный конкретный момент.

Z оставил попытки вытянуть секретную информацию про фан-клуб Клиффа Ричарда и задал вопрос более очевидный:

– Вы куда едите? В Рованиеми? В школу топ-моделей?

Я не слышал, что они ответили Z, но я почему-то уверен, что ответ был отрицательный. Теперь он демонстрирует им свой крест. Да, это произвело на них впечатление.

– А как вам мой килт, подруги? – не спрашиваю у них я.

Ночь потихоньку подходит к концу. Мы выпиваем еше по рюмке и возвращаемся в купе. Там мы по очереди писаем в раковину и укладываемся на полки. Сон уже накрывает меня мягким пледом, но я все– таки успеваю услышать, как Z шепчет свои молитвы.

Когда Наоми заснула, я прилег рядом с ней. Она тихонько урчала во сне.

– Слушай, Z, а ты не боишься, что когда-нибудь твои молитвы будут услышаны?

Спать. Спать.

Мне снились странные сны, холодный, головокружительный вихрь картин: хрупкая красота, что взрывалась сверхновой звездой в конце пластичной эпохи; раскаленное пламя порнографической похоти; проклятые любовники Данте кружили, как обезумевшие скворцы, посреди адских бурь. Угловатые образы женской зависти скользили по подиумам, демонстрируя дамские шляпки, сделанные из человеческого говна; высокомерные и отчужденные, с глазами жестокими и пустыми, они подставлялись под вспышки исходящих слюной папарацци, похожих на свору взбесившихся псов, изглоданных своим фаллическим телефотоголодом. Огни рампы мигали кроваво-красной больной палитрой Джорджа Гросса; каннибальские зубы клацали в такт оглушительной диско-музыке. Тощие, как скелетины, жены крупных промышленников сидели, затаив дыхание, и испускали желтый гной из влагалищ, суженных хирургическим путем. Они потихоньку пердели в сиденья кресел, обтянутых человеческой кожей, и обмахивались, как веерами, кредитными карточками мужей. Снаружи смердел третий мир.

Моча плещется в раковине.

Я проснулся в поту. Где-то в Алжире американский турист фотографирует молодого араба, что плачет под пальмой – скорбит о своей загубленной душе.

Спим всю ночь до утра, словно три маленьких херувимчика. На пути в утренний город.

Глава четвертая Сауны, сигареты, минет (Пир любви)

Путевой журнал Драммонда: вторник, 3 ноября 1992

Сон отступает и растворяется в бессознательном, пока сознание пробивается в явь и пытается захватить власть над мгновением пробуждения. Я открываю глаза. Сон ускользает, так что мне не удается спасти даже крошечного фрагмента. В зазор между шторами пробивается солнечный свет. За окном – сосны в шубах из снега и млечное небо.

Я перечитываю свой вчерашний бред, вношу исправления и добавления и улыбаюсь нашим деяниям, зафиксированным на бумаге. Нахожу некоторые неточности и откровенный обман: жеманных девиц было не три, а две, – просто мне показалось, что три будет лучше. Для построения художественной реальности. Пытаюсь выковырять козюлю из левой ноздри. Но она глубоко – не достать.

Мне вдруг становится грустно. Мои дети, мои любимые люди – за последние двадцать четыре часа я ни разу о них не вспомнил. Как будто я наглухо отгородился от реального мира и от всех его проблем: как будто эта поездка, которую мы так непочтительно и беспечно именует путем к Просветлению, и есть бегство от жизни. Бегство трех взрослых дядек, которые не желают признать очевидный факт, что жизнь – это штука тяжелая.

Гимпо тихонько похрапывает наверху, внизу Z, заядлый курильщик, хрипло дышит во сне, я бы даже сказал, не хрипит, а скрежещет; а я размышляю о жизни. О том, как все изменяется. Нет, даже не размышляю – а думаю тяжкую думу и, может быть, даже пытаюсь учить тебя жизни, дорогой мой читатель. Я только что разорвал пять страниц этих напыщенных рассуждений на тысячу виноватых кусочков.

С вами бывает такое: у вас есть свое мнение по какому-то поводу, какие-то твердые убеждения, которых вы держитесь, может быть, не один год, но стоит вам записать все эти соображения на бумажке, а потом вдумчиво прочитать, как вы вдруг понимаете, что все это – самодовольная и напыщенная ерунда, и что раньше вы декларировали этот бред исключительно для того, чтобы ощутить свое моральное превосходство над подругой, или над младшим братишкой, или над кем-то еще? Со мной – бывает. Вот прямо сейчас и было. Наверное, то обстоятельство, что я лежу у себя на полке и пишу эти записки в самом начале седьмого утра, в то время как Гимпо и Z упражняются в декадентском искусстве сна, и дало мне все основания предположить – сразу оговорюсь, что ошибочно, – что человечество просто загнется без моей наивысшей мудрости.