Георгий Березко - Необыкновенные москвичи

• Название: Необыкновенные москвичи
• Автор: Георгий Березко
• Издательство: Известия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

---

На Дашу оборачивались, ее провожали глазами — рослая, прямая, одетая во все новое и дорогое, она была просто великолепна. И ее великолепие лишь увеличивало раздражение Глеба. «Красавица с туристской рекламы», — мысленно язвил он, злясь на себя за бесхарактерность.

По каменной лестнице они все поднялись на мост, на открытую, нависшую над водой дорожку, что тянулась вдоль застекленного коридора, предназначенного для метро; наверху по полотну второго яруса катили автомобили. Пешеходная дорожка выводила прямо к подножию Ленинских гор, но оттуда до университета было еще не близко — прогулка, по всей видимости, предстояла долгая. И, пожалуй, одна провинциалка Зоя была прямодушно довольна; поотстав от Даши и Артура, ушедших вперед, и поравнявшись с Головановым, она принялась болтать:

— Я уже четвертый день в Москве, но ты даже не догадываешься — я еще ужасно волнуюсь. Как это — я в Москве! Дома я часто воображала, что я иду по улице Горького — иду, и всё. И вот — я в Москве. Хожу и узнаю: вот площадь Свердлова, вот Большой театр, вот Художественный. Я полдня в метро ездила, выходила на всех станциях... В Кремле я еще не была.

И она доверительно улыбнулась: носик на ее опаленном солнцем лице был красноват и на самом кончике лупился.

— Вы, москвичи, даже не представляете, как мы мечтаем о Москве! — сказала она. — И как мы вам завидуем. Конечно, по-разному... Некоторые просто говорят, что в Москве легче жить, что она лучше снабжается. Это верно, между прочим. В вашем ГУМе я тоже была — глаза разбежались. Походила, походила, ничего не купила — сам понимаешь: купилок не хватило.

Она рассмеялась, но тут же замолчала... Глубокая дрожь возникла где-то в опорах моста, и задребезжали, зазвенели поручни, поставленные вдоль пешеходной дорожки. Совсем рядом за стеклянной стеной мчался, в полумраке поблескивая окнами, синий поезд метро; навстречу ему летел другой, такой же неярко-синий. И дрожь и звон не были вызваны, казалось, их движением в этом гигантском стеклянном туннеле, а только возвещали об их призрачном полете.

Зоя вдруг вскрикнула и схватилась за поручень — внизу из-под ее ног выплывал большой, весь белый теплоход, также оповещая гудком о своем появлении. И у нее закружилась голова от этого одновременного — и на воде и над водой — движения, в центре которого она очутилась.

— Ох!.. А я-то... Серость — больше ничего. — Она спять засмеялась.

Теплоход был похож на кочующий райский остров, населенный одними только счастливцами, нарядно одетыми, беспечными, праздными, развалившимися в креслах на палубе. В стороне от него, по неподвижной молочко-голубой глади воды, скользили острые, как копья, «двойки», оставляя тающие следы.

— У вас как в каком-нибудь фантастическом романе, — сказала Зоя. — Я люблю научную фантастику... А знаешь, моя мама — она завптицефермой, — моя мама ни разу не была в Москве. Папа был, проездом, когда с войны ехал после победы, а мама никогда... Ты даже не представляешь, сколько людей никогда не были в Москве. Так и прожили всю жизнь в своем районе. И ничего: всю жизнь в своем районе, на одной улице! Как тебе это покажется?

Они незаметно отстали от первой пары: Даши и Корабельникова. Их уже разделяли люди, также возвращавшиеся с футбола, и Даша раз и другой обернулась — не потерялись ли они?

— Но я поставила себе цель, и я добьюсь. У меня способности к языкам, — серьезно сообщила далее Зоя. — Сейчас я у дяди живу, папиного брата, а когда поступлю, перееду в общежитие. И на каникулы ко мне приедет мама, я покажу ей Москву — это точно! А знаешь, какие куры надоедливые, — без перехода воскликнула она, — прожорливые, бестолковые и болеют разными болезнями, даже поносом. И мама всю свою жизнь с курами... Но, знаешь, она не думает об этом, даже удивительно! Она ночей не спит из-за своих пеструшек-несушек, зимой в самую стужу схватится вдруг, сунет ноги в валенки — и к ним...

— А может быть, ей и не надо больше ничего, раз она довольна. — Голованов уже с интересом слушал свою нечаянную спутницу. — Какой-то мудрец, не помню кто, сказал: «Чтобы быть счастливым, надо уметь отказываться от счастья».

— Что-то чудно, — подумав, сказала Зоя.

— Нет, в этом что-то есть, — не согласился Глеб. — Ну, он имел в виду, что надо ограничивать свои желания. Возможно, и твоей маме ничего не надо, кроме того, что у нее есть.

— Как это не надо? — Зоя подивилась. — Как не надо, она же человек... Нет, ты это всерьез?

Глеб, усмехнувшись, покачал отрицательно головой.

— Вообще, жалко бывает иногда людей, особенно старых, — сказала. Зоя. — Живут и живут, и позабыли уже, для чего живут. А может, никогда и не знали... Неужели же только, чтобы за курами ходить. — И опять без всякой видимой связи она сказала: — Ты читал, в Бразилии теперь другая столица, не Рио-де-Жанейро?

От неожиданности Голованов замедлил шаг.

— А Бра-зи-лиа, — по слогам повторила она, — город в джунглях, совершенно новый, современный. Представляешь себе? Еще я мечтаю поехать в Индию, посмотреть Калькутту. Меня всегда тянуло в Индию. По географии, между прочим, у меня всегда были пятерки, по иностранному языку — я французский учила — и по географии.

— Послушай, — сказал Глеб, — ты в самом деле хотела, чтобы эти наши гости выиграли сегодня, тебе жалко, что они не выиграли?

— А чего мне их жалеть? — Она как будто застеснялась. — Но ты понимаешь, они были одни, никто за них не болел, и все вокруг, сто тысяч человек, хотели, чтобы им вмазали. Им было, наверно, даже страшно.

— Оригинальная точка зрения... Это знаменитая команда, — сказал Глеб, — она выигрывала почти что у всех. И ты хотела, чтобы наши проиграли ей?

Он остановился, ожидая ответа... Только сейчас он разглядел, что у этой девчонки с выгоревшими льняными бровками были красивого цвета глаза — прозрачно-медовые, изливавшие теплый свет. Зоя взрослым бабьим жестом, кончиками пальцев, утерла уголки рта.

— Лучше, конечно, если б была ничья, — сказала она.

— Но ведь футбол — спорт, состязание... — возразил Глеб.

— Что же с того, что спорт! Ничья — это было бы даже вежливо с нашей стороны, по-человечески, — сказала Зоя. — Подумаешь, спорт!

Даша вновь обернулась издали на них.

— Где вы там? — донесся ее контральтовый голос — С вами мы никогда не дойдем.

Эскалатор, тоже заключенный в огромный стеклянный футляр, вынес их на Воробьевское шоссе, а затем все четверо двинулись по бульвару. Наступил уже вечер, и навстречу им, пронизывая листву, тянулись, то удлиняясь, то укорачиваясь, слепящие лучи и лучики низкого солнца.

— Здесь ты еще не была? — спросил Голованов у Зои. — Сейчас заахаешь.

— Ну и что? И заахаю, — ответила она. — Я только и делаю у вас, что ахаю.

Но когда ей открылся весь тридцатиэтажный фасад университета, на шпиле и на угловых башнях которого уже горели маячные красно-коралловые огни, она стала серьезной; внимательно оглядевшись, она проговорила:

— У нас в районе самый большой дом — универмаг на четыре этажа.

Обширная, как поле в зелени и цветах, площадь перед университетом была торжественно-пустынна, но у гранитной балюстрады, ограничивавшей ее со стороны Москвы-реки, собралось, как и всегда, довольно много народа. Стояли туристы, аккуратно причесанные мужчины с фотоаппаратами и неопределенного возраста женщины в темных очках; тесно, кучкой, стояли курсанты в мундирах с надраенными пуговицами; девушки сидели на балюстраде, держась друг за дружку, болтая ногами; стояли бородатые старики в черных суконных пиджаках и старухи в белых платочках — делегаты с Выставки достижений народного хозяйства; кто-то еще в фуражке железнодорожника и с ним суворовец в полотняной гимнастерке с алыми погонами... Даша подвинулась, давая Голованову место около себя, он протиснулся и стал рядом. И хотя он приходил сюда и раньше, и хотя увидел только то, что ожидал увидеть, сложное чувство, в котором было и узнавание, и открытие нового, и стеснение в груди, как от свободного полета, охватило его...

Внизу, за Москвой-рекой, уходя на три стороны за горизонт, лежал фантастически огромный, неописуемый город... Ближе на полуострове, омываемом светлой, текучей дугой реки, были видны только что покинутые Лужники: Большая арена, Малая, Дворец спорта, бассейн; справа и еще в разных местах по горизонту дымили в оранжевом тумане заводские трубы — там рождались как будто и оттуда уплывали в свои далекие странствия розовые вечерние облака и черные грозовые. Подобно островерхим утесам, в этом океане крыш возвышались новые многоэтажные сооружения на Смоленской площади, на площади Восстания, на Котельнической набережной; как свечи, горели на закате купола Новодевичьего монастыря, и уже затеплились звезды кремлевских башен... Необозримый человеческий мир — мир жилищ, дворов, дворцов, фабрик, проспектов, переулков, мостов, бульваров, вокзалов, школ, церквей, универмагов, больниц, аэродромов, парков — простирался как бы в космическую бесконечность. И неостановимое движение царило в этом мире: по реке мчались опененные, как кони, глиссеры, плыли корабли, тянулись за буксирами медленно баржи, бежал по насыпи Окружной дороги словно бы игрушечный поезд, шли на посадку самолеты, позолоченные уходящим солнцем. В каждое мгновение, сейчас, сию минуту, там совершалось неисчислимое количество событий — таких разных и таких похожих — малых и великих: рождался человек, и его первый отчаянный крик раздавался в родильной палате, кто-то дежурил у пульта атомного реактора, великодушная лоточница, распродав все пирожки, подсчитывала свою дневную выручку, в кабинете главного конструктора обсуждался проект многоместного межпланетного корабля, никому не известный юноша правил, быть может, с машинки новую «Илиаду», которую завтра будут заучивать школьники, и в Кремле собирались на заседание члены Центрального Комитета Коммунистической партии. Он стучал миллионами сердец, он равномерно, исполински дышал, этот бесконечный мир людей, и точно от его дыхания колыхалась над городом, поднимаясь к небу, дымная, жаркая пелена.