Георгий Березко - Необыкновенные москвичи

• Название: Необыкновенные москвичи
• Автор: Георгий Березко
• Издательство: Известия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

---

В сущности, Даша устраивала этот обед не только для Глеба, но и для себя — она праздновала победу. Слишком много душевных сил вложила уже она в одинокого и гонимого Голованова, чтобы не чувствовать себя сегодня именинницей, — его освобождение было как бы подарком ей. И она встретила Глеба во всем блеске своего торжества, своих восемнадцати лет и своего нового платья — бледно-розового, нейлонового, оставлявшего открытыми гладкую шею и руки выше округлых локтей; на ее полноватых, но статных орехово-загорелых ногах сидели лаковые белые туфли. Даша успела даже причесаться в парикмахерской: ее русые волосы, зачесанные с висков и с затылка, башенкой возвышались на голове, но и такое сооружение не могло сколько-нибудь заметно ей повредить. Она знала, что она хороша, и эта уверенность веселила ее, наполняя чувством, подобным вдохновению.

— Но это гадко, это бесчестно — клеветать! Я не понимаю, чего он хочет от тебя, этот Кручинин, чем ты ему мешаешь? — говорила она, широко открывая свои серо-голубые глаза, радуясь и тому, что сама она добра, честна, справедлива, и помня о том, что ей идет вот так округлять удивленно глаза. — Он тебя жутко преследует — почему, зачем? И я все хотела тебя спросить: почему он Кручинин второй?

— Он сам себя так называет, — сказал Глеб и вытащил из пачки сигарету.

— Не кури, подожди, ты должен еще доесть блинчики, — распорядилась Даша.

Глеб послушно положил сигарету на стол.

— Его так на афишах печатали: второй. У него вся комната в афишах и еще венок висит — старенький, с лентами. Кручинин был басом, лет сорок пел одно и то же: «На земле весь род людской...» — и был, оказывается, еще один Кручинин — первый, тоже бас. А почему он так злится на меня? — И Глеб смешливо хмыкнул. — Я думаю, потому, что он второй.

Даша одобрительно улыбнулась — ее подзащитный был не лишен остроумия.

— Нет, я вполне серьезно, — сказал Глеб. — Кручинин первый был, говорят, известным певцом, а мой Кручинин — неудачник.

— Но при чем тут ты? Почему надо писать на тебя доносы, клеветать? — сказала Даша.

— Я ни при чем, конечно! Но, знаешь... — Глеб помедлил, точно в затруднении, — Кручинина можно понять. Их там четверо в одной комнате, сам он едва ходит, жена у него не совсем в себе, кричит по ночам, есть еще две дочери, старые девы, тоже крикуньи.

— Это ужасно, — сказала Даша, вся светясь радостью, ей нравился ее собеседник. — Но ты ведь в этом не виноват.

— Как взглянуть! Почему люди вообще бывают злы? Злы, завистливы, всякое такое — подлы? Если никто, как говорят, не рождается героем, то, наверно, никто не рождается и негодяем, — сказал Глеб.

— А ты как считаешь, почему люди бывают злы и подлы? — спросила любопытно Даша.

— По многим, наверно, причинам... Может быть, потому, что они несчастны. Не всегда, конечно, поэтому, но довольно часто — несчастны, уязвлены. И они мстят.

— Мстят? — словно бы подивилась она.

— Да, вот так — мстят.

— За свои неудачи?..

— Даже за свои недостатки — за низенький рост, за нос пуговкой, за подслеповатые глаза — мало ли за что. За свою трусость, — ответил Глеб.

— Ну, знаешь! Что ты хочешь доказать? — Даша сияла, ей становилось все интереснее и радостнее. — Вспомни Чехова, его письмо к брату. Вспомни, что он писал: «Надо по капле выдавливать из себя раба».

Глеб кивнул.

— Можно мне закурить? — попросил он.

— Подожди, доешь блинчики, — сказала Даша.

— Я наелся у тебя на целую неделю, — воскликнул он. — Могу теперь целую неделю питаться одними воспоминаниями о твоем обеде.

— Так и быть, кури. — Даша засмеялась. — Если хочешь, можешь приходить к нам обедать каждый день. А сейчас будем есть мороженое.

Составив тарелки на поднос, она понесла их на кухню. Глеб помял сигарету, закурил и огляделся.

Он был благодарен Даше, сыт и слегка пьян, но уже подумывал, когда ему можно будет отсюда смыться. Не то чтобы он чувствовал себя слишком скованно в этой большой, богатой квартире с натертыми полами, с люстрой, закутанной на лето в марлю, с дорогой, заграничной радиолой, с множеством толстых, переплетенных в кожу книг за стеклом шкафов красного дерева, с огромным роялем, с диковинными китайскими масками на стенах. Все это было, в общем, красиво, все говорило о старомодном, но хорошем вкусе, и все было холодно-чужим, настолько чужим, что даже не вызывало желания обладать чем-либо подобным. Книги в шкафах и те при ближайшем рассмотрении оказались учеными трудами по физике и математике на чужих языках. Словом, Голованов как бы попал на другую планету, где все было в высшей степени благоустроенно, но ему совершенно не нужно, и его потянуло с неба на землю, к людям, которых он покинул внизу. Там он жил и чувствовал себя дома, здесь всего лишь гостил, там оставались его главные привязанности и надежды, там, наконец, была Люся, — она приглашала к себе сегодня вечером, и он многого, надо сказать, ожидал от свидания с нею.

Поразмыслив, Глеб решил, однако, что сматываться сразу же после обеда неприлично и его уход, похожий на бегство, обидит Дашу — славную хозяйку этого рая, в котором он отлично провел время.

Даша между тем старательно хозяйничала, то скрываясь на кухне, то появляясь; она щеточкой с костяной ручкой смела со скатерти на совок крошки, принесла мороженое, разложила его на блюдца, полила вареньем. И было видно, что хлопочет она с удовольствием, любуясь собой: так споро и ловко управлялась она со своими обязанностями хозяйки.

В холле зазвонил звонок; пожав плечами: «Кто бы это мог быть?», Даша пошла отворять и вернулась с Артуром Корабельниковым.

— Ах ты черт! Жив курилка! — закричал тот, увидев Глеба.

Он не знал еще, что Голованов освобожден, и в первую минуту искренне и шумно порадовался. Но вскоре притих и даже надулся — Даша забыла, что они условились пойти сегодня в Лужники на футбол; играла сборная Союза со знаменитой заокеанской командой, и он предусмотрительно за несколько дней запасся двумя билетами. И уж совсем не вызывало в нем энтузиазма решение Даши: «Глеб тоже пойдет с нами». Можно было, конечно, заметить ей, что раздобыть еще один билет перед самым началом состязания — задача фантастически трудная. Но Артур промолчал и принялся за свою порцию мороженого — он слишком привык уже к тому, что Даша всегда твердо знала, что кому надо делать в каждую данную минуту.

Глеб тоже не выразил большого восторга перед этой новой открывшейся ему перспективой — ему рисовались на сегодняшний вечер другие возможности. Но и он не стал прекословить — он был слишком благодушно настроен, и, в конце концов, у него имелось еще время: можно было пойти на футбол, если Даша этого потребовала и успеть часов в девять к Люсе.

После мороженого Даша села к роялю; в ее семье и среди ее друзей она слыла музыкантшей, и издавна так повелось, что, когда приходили гости, ее обязательно усаживали за рояль. Но сейчас ее самое потянуло сыграть для Голованова — уж очень почему-то хотелось ей сегодня блистать, поражать и нравиться.

— Ты любишь Скрябина, Глеб? — спросила она, — Говорят, что он устарел, но это чепуха, по-моему.

— Скрябина? А я его что-то слабо представляю, — признался он.

— Ты не знаешь Скрябина? — У Даши округлились глаза.

— Ей-богу, имею смутное представление! — проговорил безмятежно Глеб.

Играла Даша и вправду, должно быть, недурно, легко одолевая сложные пассажи, но Глеб давно решил про себя, что в музыке он плохо разбирается. И, честно сказать, не очень об этом горевал... Самая обыкновенная — простенький вальс с заигранной, хрипящей пластинки, под который в летнюю ночь танцуют где-нибудь во дворе, около крохотных городских палисадников, две-три бессонные пары, или походный марш, выдуваемый из медных труб в голове солдатской колонны, — единственно, пожалуй, пробуждала в нем душевный отзвук. И когда Даша кончила играть и ее руки, как бы обессилев, упали вдоль тела, Голованов не почувствовал сожаления.

Она повернулась на вертящемся стулике и ожидающе-доверчиво посмотрела на Глеба; косо поставленная крышка рояля вздымалась позади нее, как черный парус над ладьей, готовой плыть дальше. Голованов, заспешив, сказал:

— Здорово! Мощно у тебя получается...

— Нет, правда, тебе понравилось? Я давно не играла эту вещь... — Даше хотелось услышать что-то еще, более определенное.

— Евтерпа не сыграла бы лучше, — сказал Глеб. — Муза музыки и лирической поэзии. То есть наша общая муза. — Он не нашел, как уж лучше отблагодарить Дашу за все, что она сделала для него.

Корабельников отвернулся и стал смотреть в окно — сам он не умел так пышно высказываться.

И Даша, удовлетворенная, поднялась из-за рояля.

— Я пойду, мальчики, переоденусь, — объявила она. — Всего пять минут.

Когда она вышла, Артур повернулся к Голованову и грубовато спросил: