Валентина Мухина-Петринская - Утро. Ветер. Дороги

• Название: Утро. Ветер. Дороги
• Автор: Валентина Мухина-Петринская
• Издательство: Приволжское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1982
• ISBN: ИБ № 670

В книгу вошла дилогия «Корабли Санди» и «Утро. Ветер. Дороги». Поиски своего призвания, первые самостоятельные жизненные открытия, первое светлое чувство любви — таково основное содержание произведений писательницы.

---

К моему великому удивлению, не отсеялись и близнецы. Не ушли. Работали. Один — копия другого, два совершенно одинаковых мальчишки в клетчатых рубашках и комбинезонах. Только они начинали шепотом совещаться, как лучше сделать, а отец хотел им помочь — тут как тут кто-нибудь из бывшей бригады:

— Работайте, Сергей Ефимович, над машиной, а я им покажу, как это лучше сделать.

И показывали. И учили. А ведь у них была своя бригада и свои задания.

Да, любили они моего отца.

Иногда он, испытывая неловкость, гнал их:

— Идите к себе, ребята, у вас ведь своей работы хватит.

— Скоро уйдем… когда получите звание бригады коммунистического труда. Гусеву меньше не подобает.

Помогали и в сборке. Это они делали уже из уважения к Юрию Терехову, из любопытства тоже: что за машина получается? Они все допытывались у отца, каков принцип действия «сборочного центра»? Отец охотно объяснял, как понимал сам, — это было нелегко, так как «сборочный центр» Терехова не вписывался ни в одну общепринятую схему. Очень сложная и совершенная система управления. Автоматизирована даже смена инструмента.

«Сборочный центр» будет выполнять по заданной программе целый комплекс операций параллельно. А работать на нем сможет только программист-оператор, на которого надо еще будет учиться.

Но самое главное сейчас, в век научно-технической революции, когда подчас не успевают приобрести станок, как он уже устарел, «сборочный центр» был наиболее эффективен. Поскольку это быстропереналаживаемая машина самого широкого диапазона действия.

А в будущем из таких «сборочных центров» будут организованы целые автоматические цеха, за которыми станет «присматривать» тоже всего один человек: программист-оператор.

Шурка Герасимов уже мечтает выучиться на программиста.

Я, кажется, тоже.

А пока меня использовали «по специальности», которую я освоила в «аквариуме», — на сборке мельчайших, почти невидимых деталей для Центра. Месяца два на них сидела. Затем отец научил меня разбираться в схеме и усадил в том же уголке у окна перед специальным стендом за электромонтаж. Не думайте, что это легко. Я напряженно рассматривала лежащую передо мной схему… Десятки проводов то соединяются в кабель, то расходятся во все стороны. Конец каждого провода будет потом присоединен к определенной детали Машины.

Теперь я с радостью шла на завод, и работа была мне в радость. Плетешь себе из десятков проводов кабель, поглядывая на схему, отец и ребята погружены в сборку, Шурка Герасимов склонился над токарным станком — там запах теплого металла, технического масла, блестит стальная стружка, вылетая из-под резца. Гудит мотор, Олежка Кулик, близнецы Рыжовы, демобилизованные слесари деловито копаются в механизмах, доставленных на электрокаре Зинкой.

И до чего интересно!!!

Так бригада, созданная «с бору по сосенке», стала понемногу превращаться в то, что называют высоким словом Коллектив.

Глава четырнадцатая МОИ ЛИЧНЫЕ ДЕЛА

Не думайте, что мне прошло даром то, что я в Рождественском занималась «личными делами», вместо того чтобы выпускать в клубе стенгазету и тому подобное.

Сколько я ни доказывала на заседании комитета Юре Савельеву и другим, что моя работа со Скомороховой была куда важнее, мне не поверили и чуть не закатили выговор. Однако обошлось.

Теперь надо было добиваться для Александры Скомороховой признания, и я этим занялась.

Каждый день сразу после смены я мчалась сломя голову через проходную, повисала на подножке переполненного (часы пик) троллейбуса и добиралась до центра Москвы.

Сначала я выбирала свои любимые театры и любимых режиссеров. Затем начала ходить во все подряд — где повезет.

И любимые, и обыкновенные режиссеры (вы думаете, до каждого из них было легко добраться?), как правило, нетерпеливо выслушивали меня, неохотно рассматривали фотографии Шуры, категорически (ссылаясь на занятость) отказывались слушать магнитофонные записи и произносили что-нибудь вроде:

— Да. Значит, колхозница? Гений? Гм. Ну, не будем так увлекаться. Места вакантного нет, даже если она действительно… гм. Если так способна, почему не учится в театральном… Я вас понял. Извините. Я занят.

Большинство выслушивало меня снисходительно, особенно любимые режиссеры, узнав, что их я тоже считаю гениальными. Но никто даже вникнуть не хотел в Шурину историю. Так прошел месяц, второй, начинался третий… Мне прислали фильм, который отснял физик, но кто же будет смотреть этот фильм, если магнитофонные ленты и те не хотят прослушать. Я писала Шуре обнадеживающие письма, но сама уже видела, что дело наше нелегкое.

Однако я продолжала ходить в театры со служебного хода.

За все это время я не видела мамы. Дня через два после ее ухода я позвонила ей в министерство и спросила, где я могу ее увидеть. Мама сказала, что пока ей некогда, у нее неприятности на работе и что она сама позвонит, когда немного освободится.

С месяц я терпеливо ждала, когда мама обо мне вспомнит, не дождавшись, снова ей позвонила.

Секретарь сообщила мне, что мама заболела и лежит в больнице на обследовании… Дала адрес и номер палаты. Я сказала папе и сразу после работы помчалась в больницу. По пути кое-что купила для передачи. Я даже не знала, чем она заболела и что ей можно есть…

Больница находилась у черта на куличках, пока я добралась, уже стемнело. В вестибюле я нос к носу столкнулась с Моржом, и, хотя мне было в высшей степени противно с ним разговаривать, я все же бросилась к нему и спросила, что с мамой.

Морж показался мне каким-то перепуганным, ошарашенным. До него не сразу даже дошло, что я в некотором роде его падчерица, черт бы его побрал!

Он был в моднейшем демисезонном пальто и, конечно, с раскрытой головой.

— Что с мамой? — снова спросила я резко.

Морж поежился, слоено у него по спине пробежал озноб. Карие глаза его округлились. Мы мешали проходящим, и я отвела его в сторону.

— Врач сказала, что у нее… лейкоз.

— Это… опасно?

— Белокровие, понимаешь? Болезнь сильно запущена. Ей бы давно следовало обратиться к врачу, но разве она когда думала о себе — только о работе! Она обречена. Какой ужас! Врач сказала, что Зинаида Кондратьевна… Медленное умирание… Надо же… Эх!

Он в отчаянии зажмурил глаза и завертел головой.

— К ней можно?

— Да, да! Надо взять халат.

Я ушла не попрощавшись. Потом медленно поднималась по лестнице, и ноги были как ватные.

Неужели мама обречена? Перед дверью в палату я приостановилась и потерла щеки. Не надо показывать, что я испугана и расстроена. Может, мама не знает, какая у нее болезнь? Морж мог мне и не сказать. У него был не то что убитый вид, просто он, кажется, считал, что здорово влип. А может, он боялся заразиться.

Мама не удивилась, увидев меня. Мы расцеловались, и я передала ей то, что купила для нее: фрукты, шоколад, печенье.

— Напрасно тратилась, — заметила она, — у меня все есть. Аркадий приносит все, что надо. Но раз уж принесла, положи в тумбочку.

Я положила продукты и присела на табурет, стоящий возле ее кровати. Наверно, табурет подали для Моржа.

Мама была бледна, но я вообще не помню ее румяной. Я ожидала увидеть ее — ну, более слабой, что ли. Но мама как будто чувствовала себя неплохо.

Я обрадовалась, что мама не так сильно страдает.

В палате кроме нее лежали еще три некрасивые пожилые женщины, но, видимо, добродушные и веселые.

Мама и в больнице ухитрилась уложить волосы и была, как всегда, подтянута, строга и не то что недоброжелательна ко всем, а просто она и здесь не одобряла кого-то. Женщины с интересом уставились на меня. Они тоже не казались тяжелобольными, и я немного успокоилась, решив, что Морж преждевременно впал в панику.

Мама спросила, как отец, как Валерий.

Я попеняла ей, почему она не известила о своей болезни.

— Как раз собиралась позвонить, — апатично сказала она. Потом стала ругать больницу и ее порядки. Какой-то женский монастырь: все врачи до единого женщины и главврач — женщина. Порядка никакого.

Я не стала рассказывать ей о папиных неприятностях на заводе, чтоб не волновать ее. Да мама и не спрашивала. Ока говорила сама — больше о больничных делах.

Когда я уходила, мама вышла проводить меня до лестницы, па ней был свой, очень эффектный, новый халатик. И свои домашние туфли.

У лестницы она пожаловалась на соседок по палате: дуры ужасные, какие-то вывихнутые мозги.

Мама смущенно попросила меня приходить пореже.

— Почему? — удивилась я.

— Видишь ли… врач даже Аркадию не советует часто меня навещать… чтоб не утомлять.

Мама боялась, что мое посещение зачтут и лишний раз не пустят к ней Моржа.

— В следующий раз пусть Валерий придет, — крикнула она мне вслед, перегнувшись через перила лестницы.