Генрих Гейне - Атта Тролль

• Название: Атта Тролль
• Автор: Генрих Гейне
• Жанр: Поэзия

---

Там, где град Ерушолаим.

Днем -- недвижный труп -- лежишь ты!

В величавом саркофаге.

В полночь ты встаешь, заслышав

Свист бичей и звонкий хохот.

И летишь за буйным сонмом,

За Дианой и Абундой,

Средь охотников веселых,

Невзлюбивших крест и муку.

Что за общество! О, если б

Сам я мог скакать ночами

По лесам! С тобою рядом

Я б летел, Иродиада!

Ибо ты мне всех милее,

Больше греческой богини,

Больше феи ты мила мне,

Ты, о мертвая еврейка!

Я люблю тебя. Ты видишь,

Как душа во мне трепещет!

Будь моей, моей девчонкой,

Мой кумир Иродиада!

Будь моей, отдай мне сердце!

Выкинь в мусор это блюдо

С головой глупца кровавой,

Лучшим блюдом насладись.

Посмотри, я словно создан

Для тебя! Мне горя мало -

Проклял бог тебя, мертва ль ты,

Это все ведь предрассудки.

И с моим блаженством вечным

Обстоит весьма неясно,

И живой я или мертвый,

Я и сам подчас не знаю.

Лишь позволь -- и точно рыцарь,

Точно cavalier-servente 1,

Буду я носить твой плащ

И терпеть твои капризы.

По ночам с тобою рядом

Буду мчаться в диком сонме,

Говорить с тобой, смеяться

Над своей безумной речью.

Коротать с тобою буду

Ночи долгие, но днем

Буду, грустный, одинокий,

Плакать на твоей могиле;

День за днем сидеть и плакать

Там, где прах царей великих,

Там, где гроб моей любимой,

Там, где град Ерушолаим.

--------------------

1 Рыцарь, спутник (ит.).

И старик, еврей бездомный,

Проходя, вздохнет и скажет:

"Плачет он, что храм разрушен,

Что погиб Ерушолаим".

ГЛАВА XXI

Аргонавтами без Арго

Мы в горах пешком блуждали,

Не руно, не золотое -

Шкура снилась нам медвежья.

Ах мы, горе-аргонавты,

Следопыты новой кройки!

Никакой великий классик

Наших странствий не прославит.

А уж мы ль не настрадались!

И каким жестоким ливнем

Угостило нас на круче,

Где ни деревца, ни дрожек.

Грыжа ль прорвалась у туч?

(Мог бандаж набрюшный лопнуть.)

Но такого ливня с градом

Не видал Ясон в Колхиде.

"Зонтик! Тридцать шесть монархов

За один-единый зонтик

Отдаю гуртом!" -- кричал я,

А с меня лилась вода.

Утомленные смертельно,

Раздраженные и злые,

С видом мокрых псов пришли мы

Поздно ночью в дом Ураки.

Ведьма, сидя у огня,

Мопса толстого чесала,

Но, как только мы явились,

Псу дана была отставка.

Занялась Урака нами.

Приготовила мне ложе,

Развязала эспардильи -

Неудобнейшую обувь,

Помогла стянуть мне куртку

И прилипнувшие брюки.

Так болван иной прилипнет

Со своей дурацкой дружбой.

"Шлафрок! Тридцать шесть монархов

За сухой и теплый шлафрок!" -

Закричал я. Пар валил

От моей рубашки мокрой.

Весь дрожа, стуча зубами,

Постоял я перед жаром

И, в тепле размякнув сразу,

Опустился на солому.

Сон не шел. Глядел я, жмурясь,

Как раздела ведьма сына.

Села с ним к огню и молча

Полуголого к себе

Положила на колени.

Мопс пред ней на задних лапах

Встал, -- в передних очень ловко

Он держал горшочек с зельем.

Из горшка взяла Урака

Красный жир и стала жиром

Сыну мазать грудь и ребра,

Мазать быстро и поспешно.

Терла, мазала, жужжала,

Убаюкивала сына,

И, потрескивая странно,

В очаге шумело пламя.

Словно труп, костлявый, желтый,

К лону матери приникнув,

Сын лежал и скорбным взором

Пред собой глядел недвижно.

Неужель он вправду мертвый -

Материнскою любовью,

Силой зелья колдовского

Оживленный, бледный призрак?

Странный полусон горячки:

Тело -- как свинцом налито,

Ты лежишь пластом, но чувства

Напряглись невыносимо.

Этот душный запах зелий!

Я мучительно старался

Вспомнить, где его я слышал,

Но припомнить был не в силах.

Этот вой и скрежет ветра

В очаге, как будто стоны

Душ измученных, -- казалось,

Голоса их узнавал я.

А потом, какого страха

Натерпелся я от чучел,

В ряд расставленных на полке

Над моею головою!

Хищно, медленно и страшно

Птицы расправляли крылья,

Мне в лицо уставив клювы,

Точно длинные носы.

Где носы такие мог я

Видеть раньше?.. В Дюссельдорфе?

В Гамбурге? С каким мученьем

Я ловил воспоминанье!

Наконец, меня осилив,

Сон пришел на смену яви,

Вместо бреда наяву -

Крепкий и здоровый сон.

И приснилось мне: лачуга

Стала пышным бальным залом,

Залом с белой колоннадой,

С ярким светом жирандолей.

Исполнял оркестр незримый

Танцы из "Robert le Diable" -

Нечестивый пляс монахинь;

Но гулял я там один.

Наконец раскрылись двери,

И входить попарно стали

Медленным и важным строем

Удивительные гости:

Привиденья и медведи.

Каждый кавалер мохнатый

Вел, идя на задних лапах,

Призрак в саване могильном.

И по всем законам бала

Пары в вальсе закружились;

То-то был курьезный номер,

Страх и смех, представьте сами!

Косолапым кавалерам

Приходилось очень туго:

Да и как не сбиться с такта

В вальсе с призраком бесплотным!

Словно вихрь неумолимый,

Вальс кружил зверей несчастных,

Их сопенье заглушало

Даже мощный контрабас.

Часто пары спотыкались,

И медведь рычал на призрак

И его по заду шлепал,

Чтобы неуч не толкался.

А порою в вихре танца

С головы своей подруги

Саван стаскивал медведь,-

И на свет являлся череп.

Но внезапно загремели

Барабаны и литавры,

Подхватили звонко трубы,

И вовсю пошел галоп.

Эта часть мне не доснилась,

Ибо вдруг один Топтыгин

Наступил мне на мозоль:

Я завыл и пробудился.

ГЛАВА XXII

Хлещет Феб коней ретивых,

Гонит весело квадригу,

Он уже почти полнеба

В дрожках солнечных объехал.

Только в полдень перестал я

Грезить о медвежьем вальсе,

Вырвался из плена странных,

Фантастичных сновидений.

Осмотревшись, я увидел,

Что в лачуге я один.

Мать Урака и Ласкаро

Рано вышли на охоту.

В хижине остался только

Толстый мопс; у очага

Он стоял на задних лапах,

В котелке мешая ложкой.

Повар был он, видно, знатный!

Увидав, что суп вскипает,

Стал он дуть, мешая чаще,

Чтобы снять густую накипь.

Сам я, что ли, околдован,

Или это лихорадка?

Я ушам своим не верю:

Толстый мопс заговорил!

Да, и очень задушевно

Речь повел на чисто швабском;

Говорил и словно грезил -

Как возвышенный мечтатель:

"О, поэт я бедный швабский!

На чужбине суждено мне,

Заколдованному мопсу,

Кипятить настои ведьме.

Как позорно и преступно

Ведьмовство! И как трагичен

Жребий мой: в собачьей шкуре

Чувствовать, как человек!

Лучше б мне остаться дома,

Средь моих друзей по школе,

Ах, они людей не могут

Зачаровывать, как ведьмы!

Лучше б мне остаться дома

С Карлом Майером сладчайшим,

С этим швабским желтоцветом,

При супах благочестивых!

Где ты, мой родимый Штуккерт?

Как твои увидеть трубы,

Сизый дым от них и печи,

Где хозяйки варят клецки?"

Я глубоко был растроган

Этой речью; спрыгнув с ложа,

Подбежал, и сел к камину,

И промолвил с состраданьем:

"О певец, о благородный,

Как попал ты в лапы ведьмы?

Ах, за что -- какая гнусность! -

Превращен ты ведьмой в мопса?"

И в восторге тот воскликнул:

"Как, вы, значит, не француз!

Значит, немец вы и был вам

Весь мой монолог понятен!

Ах, земляк, какое горе,

Что всегда советник Келле -

Если мы с ним заходили

В погребок распить по кружке -

Уверял меня за трубкой:

Всем своим образованьем

Он обязан лишь поездкам,

Пребыванью за границей.

Чтобы с ног своих коросту

Ободрать пробежкой легкой,

Чтобы светскую шлифовку

Получить, как этот Келле,

Я с отчизной распростился,

Стал бродить по всей Европе

И, попав на Пиренеи,

Прибыл в хижину Ураки.

К ней мне дал Юстинус Кернер

Личное письмо: к несчастью,

Я не знал тогда, что друг мой

Водит с ведьмами знакомство.

И Уракой был я принят

Дружелюбно, но, к несчастью,

Дружба ведьмы все росла,

Превращаясь в пламя страсти.

Да, в груди увядшей вспыхнул

Нечестивый гнусный пламень,

И порочная блудница

Соблазнить меня решила.

Я взмолился: "Ах, простите!

Ах, мадам, я не фривольный

Гетеанец, я невинный

Представитель швабской школы.

Нравственность -- вот наша муза!

Спит в кальсонах из крепчайшей

Толстой кожи, -- ах, не троньте

Добродетели моей!

Есть поэты чувства, мысли,

Есть мечтатели, фантасты,

Но лишь мы, поэты-швабы,