Варлам Шаламов - Собрание сочинений. Том 3

• Название: Собрание сочинений. Том 3
• Автор: Варлам Шаламов
• Издательство: Вагриус, Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1998
• ISBN: ISBN 5-280-03163-1,5-7027-0718-4

Варлам Тихонович Шаламов родился в Вологде. Сын священника. Учился на юрфаке МГУ в 1926–1929 годах. Впервые был арестован за распространение так называемого Завещания Ленина в 1929-м. Выйдя в 1932-м, был опять арестован в 1937-м и 17 лет пробыл на Колыме. Вернувшись, с 1957 года начал печатать стихи в «Юности», в «Москве». В его глазах была некая рассеянная безуминка неприсутствия. Наверно, потому что он в это время писал свои «Колымские рассказы» и даже на свободе продолжал оставаться там, на Колыме. Эти рассказы начали ходить из рук в руки на машинке года с 1966-го и вышли отдельным изданием в Лондоне в 1977 году. Шаламова заставили отречься от этого издания, и он написал нечто невразумительно-унизительное, как бы протестуя. Он умер в доме для престарелых, так и не увидев свою прозу напечатанной. (Она вышла в СССР лишь в 1987-м.) Это великая «Колымиада», показывающая гениальное умение людей сохранить лик своей души в мире лагерного обезличивания. Шаламов стал Пименом Гулага, но и добру внимая отнюдь неравнодушно, и написал ад изнутри, а вовсе не из белоснежной кельи.

В третьем томе впервые в наиболее полном объеме представлено поэтическое наследие В Шаламова — стихотворения 1937–1981 гг.

---

* * *

Тупичок, где раньше медник
Приучал мечтать людей,
Заманив их в заповедник
Чайников и лебедей.

Есть святые тротуары,
Где всегда ходила ты,
Где под скоропись гитары
Зашифрованы мечты.

Инструмент неосторожный
Раньше, чем виолончель,
Поселил в душе тревожной
Непредвиденную цель.

Фантастическая проза,
Помещенная в стихи. —
Укрепляющая доза
Человеческой тоски.

* * *

Был песок сухой, как порох,
Опасавшийся огня,
Что сверкает в разговорах
Возле высохшего пня.

Чтоб на воздух не взлетели,
Достигая до небес,
Клочья каменной метели,
Звери, жители и лес

Были топкие трясины
Вместо твердых площадей,
Обращенные в машины,
Поглощавшие людей.

Средь шатающихся кочек
На болоте, у реки
Под ногами — только строчек
Ненадежные мостки.

* * *

Свет — порожденье наших глаз,
Свет — это боль,
Свет — испытание для нас,
Для наших воль.

Примета света лишь в одном
В сознанье тьмы,
И можно бредить белым днем,
Как бредим мы.

* * *

Мне не сказать, какой чертою
Я сдвинут с места — за черту,
Где я так мало, мало стою,
Что просто жить невмоготу.

Здесь — не людское, здесь — Господне,
Иначе как, иначе кто
Напишет письма Джиоконде,
Засунет ножик под пальто.

И на глазах царя Ивана
Сверкнет наточенным ножом,
И те искусственные раны
Искусства будут рубежом.

И пред лицом моей Мадонны
Я плачу, вовсе не стыдясь,
Я прячу голову в ладони,
Чего не делал отродясь.

Я у себя прошу прощенья
За то, что понял только тут,
Что эти слезы — очищенье,
Их также «катарсис» зовут.

* * *

Гроза закорчится в припадке,
Взрывая выспренний туман,
И океан гудит в распадке,
А он — совсем не океан —

Ручей, раздутый половодьем,
Его мечта не глубока,
Хоть он почти из преисподней
Летел почти под облака.

И где искать причин упадка?
На даче? В Сочах? Или там —
В дырявой бязевой палатке,
Где люди верят только льдам.

Где им подсчитывают вины
И топчут детские сердца,
Где гномы судят исполинов,
Не замолчавших до конца.

И все стерпеть, и все запомнить,
И выйти все-таки детьми
Из серых, склизких, душных комнат,
Набитых голыми людьми.

И эти комнаты — не баня,
Не пляж, где пляшут и поют:
Там по ночам скрипят зубами
И проклинают тот «уют».

И быть на жизнь всегда готовым,
И силы знать в себе самом —
Жить непроизнесенным словом
И неотправленным письмом.

* * *

Какой еще зеленой зорьки
Ты поутру в чащобе ждешь?
Табачный дым глотаешь горький,
Пережидая дымный дождь?

Ты веришь в ветер? Разве право
На эту веру ты имел?
Оно любой дороже славы,
Оно — надежд твоих предел.

* * *[69]

…А лодка билась у причала,
И побледневший рулевой
Глядел на пляшущие скалы
И забывал, что он — живой.

И пальцы в боли небывалой,
Не ощущаемой уже,
Сливались с деревом штурвала
На этом смертном рубеже.

И человек был частью лодки,
Которой правил на причал,
И жизнь была, как миг короткий,
По счету тех земных начал,

Что правят судьбы на планете,
И, воскрешая и губя,
И лишь до времени в секрете
Способны выдержать себя.

И вот, спасая наши души,
Они проводят между скал
Лишь тех, кто только им послушен,
Кто жизни вовсе не искал…

* * *

Что песня? — Та же тишина.
Захвачено вниманье
Лишь тем, о чем поет она,
Повергнув мир в молчанье.

Нет в мире звуков, кроме тех,
Каким душой и телом
Ты предан нынче без помех
В восторге онемелом.

Ты песне вовсе не судья,
Ты слышал слишком мало,
Ты песней просто жил, как я,
Пока она звучала.

* * *

Сирень сегодня поутру
Неторопливо
Отряхивалась на ветру
Брезгливо.

Ей было, верно, за глаза
Довольно
Дождя, что в ночь лила гроза
Невольно.

И пятипалым лепестком
Трясла в ненастье,
Сирень задумалась тайком
О счастье,

Не нужном людям до утра,
До света,
Хотя знакома и стара
Примета.

* * *

Опять застенчиво, стыдливо
Луной в квартиру введена
Та ночь, что роется в архивах
И ворошит всю жизнь до дна.

У ней и навыка-то нету
Перебирать клочки бумаг,
Она торопится к рассвету
И ненавидит свой же мрак.

Она почти что поневоле
Пугать обязана меня,
Сама порой кричит от боли,
Коснувшись лунного огня.

Да ей бы выгодней сторицей
По саду шляться вслед за мной,
И ей не в комнате бы рыться,
Ее пространство — шар земной.

Но при такой ее методе,
Как ясно совести моей,
Она нуждается в природе,
В подсказке лиц и тополей.

* * *

А мы? — Мы пишем протоколы,
Склонясь над письменным столом,
Ее язык, простой и голый,
На наш язык переведем.

И видим — в ней бушуют страсти
Куда сильней, чем наша страсть,
Мы сами здесь в ее же власти,
Но нам не сгинуть, не пропасть,

Пока не выскажется явно
Ее душа, ее строка,
Пока рассказ о самом главном
Мы не услышим от стиха.

Пускай она срывает голос
Порой почти до хрипоты,
Она за жизнь свою боролась,
А не искала красоты.

Ей не впервой терпеть лишенья,
Изнемогать от маеты,
И чистота произношенья
Не след душевной чистоты.

И время быть ее допросу:
Ее свидетельская речь
Слышна сквозь снежные заносы
И может нас предостеречь.

От легкомысленности песни,
От балагурства невпопад
Мир до сих пор для сердца тесен
И тесен также для баллад.

* * *

Слова — плохие семена,
В них силы слишком мало,
Чтобы бесплодная страна
Тотчас же зацветала.

Но рядом с песней есть пример
Живого поведенья,
Что не вмешается в размер,
Не лезет в отступленье,

Тогда короче будет срок
До урожайной жатвы,
Чему никто помочь не мог
Молитвой или клятвой.

И можно выжить среди льда,
И быть других чудесней,
Но лишь тогда, тогда, тогда,
Когда и жизнь — как песня.

В ЗАЩИТУ ФОРМАЛИЗМА

Не упрекай их в формализме,
В любви к уловкам ремесла.
Двояковыпуклая линза
Чудес немало принесла.

И их игрушечные стекла,
Ребячий тот калейдоскоп —
Соединял в одном бинокле
И телескоп и микроскоп.

И их юродство — не уродство,
А только сердца прямота,
И на родство и на господство
Рассвирепевшая мечта.

Отлично знает вся отчизна,
Что ни один еще поэт
Не умирал от формализма —
Таких примеров вовсе нет.

То просто ветряная оспа
И струп болезни коревой.
Она не сдерживает роста:
Живым останется живой.

Зато другие есть примеры,
Примеры мщенья высших сил
Тем, кто без совести и веры
Чужому Богу послужил.

Кто, пораженный немотою,
Хватался вдруг за пистолет,
Чтоб доказать, чего б он стоил,
Когда б он был еще поэт.

Тот, кто хотел на путь поэта
Себя вернуть в конце концов,
Бегун кровавой эстафеты
Известных русских мертвецов.

Но рассудительные Боги
Не принимают смерть таких.
И им нужна не кровь двуногих,
А лишь с живою кровью стих…

СИНТАКСИЧЕСКИЕ РАЗДУМЬЯ