Геннадий Сосонко - Мои показания

• Название: Мои показания
• Автор: Геннадий Сосонко
• Издательство: РИПОЛ КЛАССИК
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-7905-2212-2

Голландский гроссмейстер Генна Сосонко — талантливый литератор, один из лучших авторов знаменитого журнала «New in Chess». После успеха вышедшей в 2001 году в Санкт-Петербурге книги «Я знал Капабланку» его имя, прежде знакомое лишь любителям шахмат, стало известно тысячам российских читателей.

Новая книга продолжает и значительно дополняет первую. Наряду с портретами Таля, Ботвинника, Капабланки, Левенфиша, Полугаевского, Геллера в нее вошли эссе об Эйве, Майлсе, Тиммане, Флоре, Корчном, Лутикове, Ваганяне, Багирове, Гуфельде, Батуринском...

---

У Набокова мелькает где-то персонаж, у которого слишком добрые глаза для писателя. Шахматист, садясь за доску, в еще большей степени должен быть жёсток и собран: на борьбу и на победу. Тим-ману присущи и эта жёсткость, и этот настрой. И если ему не удавалось доказать свою правоту во время партии, то оставались еще журналы и книги. Он написал много книг, полных оригинальных идей и глубоких анализов. Нельзя сказать, что его анализы всегда свободны от ошибок, но за ними неизменно видна напряженная работа мысли и поиск истины.

Сейчас не укладывается в голове, но еще десять лет назад он не записывал ни своих анализов, ни теоретических разработок, полностью полагаясь на память. И это при наличии обширного дебютного репертуара. Теперь он пользуется компьютером, но, как и большинство гроссмейстеров старшего поколения, использует его только как базу данных. Ян записывает партию полной нотацией, регистрируя на бланке и время, затраченное на обдумывание; его почерк очень отчетлив, и буквы никогда не пляшут, как бы ни был силен цейтнот.

Есть у него еще одна черта, важная для профессионального спортсмена. Если шахматистов разделить на две категории — тех, кто начинает настраиваться на партию задолго до ее начала, полностью уходя в себя, и тех, кто еще за минуту до пуска часов смеется веселой шутке, с тем, чтобы через мгновение совершенно естественно перейти в совсем другой мир, — то Тимман относится ко второй. Это, конечно, врожденное качество, дар, который, как и устойчивую нервную систему, не развить тренировками.

Он игрок настроения, и по мере успешного выступления в турнире растет его уверенность в себе, становится более мощной игра, появляется другой взгляд и другая походка. В таком состоянии он способен выдать серию побед, независимо от силы соперника или цвета фигур. Я всегда чувствовал эту перемену в нем и перед партией с «таким» Тимманом говорил себе: «Внимание! Повышенная бдительность!»

Хотя я старше Яна на восемь лет, мы почти одновременно начали играть в больших турнирах, и, может быть, поэтому разница в возрасте между нами не ощущалась. Я сыграл с ним множество партий и имею положительный счет, и немалый. Он был безоговорочным первым номером в Голландии, а я вторым, и всякий раз в личной встрече он старался доказать это, нередко даже тогда, когда положение на доске не давало дтя этого достаточных оснований. Но в очередной партии он снова неизменно шел вперед, независимо от цвета фигур. Впрочем, и у меня перед поединком с ним всегда бывал особый настрой.

В течение четверти века состав команды Голландии все время менялся, но первые две доски оставались постоянными и почти всегда были основной ударной силой.

Во время Олимпиад голландцы нередко получали замечания от судей за разговоры во время игры. Грешили этим и мы с Тимманом. В наше оправдание скажу только, что в разговорах этих очень редко обсуждались позиции на досках. Они велись, например, о совсем не шахматных качествах второй доски женской команды Аргентины или о вчерашнем вечере, когда в баре гостиницы бессменный лидер финской сборной Хейкки Вестеринен, внимательно выслушав наставления опытного гроссмейстера о необходимости соблюдать строгий режим во время турнира, сказал: «Я уважаю вашу точку зрения, коллега, но пока: "Официант! Еще кружку пива!1'»

На протяжении долгих лет секундантом и спарринг-партнером Тиммана был Ульф Андерссон. Тончайший позиционный игрок, Андерссон не помнит ни одной своей партии и никогда не играет на дебютный выигрыш. Блестящий аналитик, обладающий высочайшей техникой эндшпиля, Ульф является типичным примером шведской сдержанности и корректности. Но в отличие от символа шахмат Швеции предыдущего поколения — Штальберга, да и самого Яна, из напитков Андерссон предпочитает лимонад или кока-колу.

Вечернее дружеское застолье всегда было одним из составляющих образа жизни Тиммана, так что у молодых шахматистов, видящих его после тура с почти обязательным бокалом в руке, может создаться впечатление, что когда-то в молодости он крепко выпил и с тех пор так и находится в этом состоянии. Во время Олимпиад он любит вечерний час, когда после ужина, с сигаретой в одной руке и с бокалом в другой, с шутками и смехом разбираются только что сыгранные партии; любит посиделки с друзьями в баре или холле гостиницы, затягивающиеся нередко далеко за полночь. Но в годы безграничной уверенности в себе, которую дают молодость и сознание собственной силы, он мог отдать Бахусу Бахусово, а Каиссе — Каиссово.

По молодости лет богиня шахмат вообще легко уживается со своими более легкомысленными подружками, но по мере того, как шахматист стареет, Каисса становится всё более ворчливой, эгоистичной и мстительной и требует внимания только к себе. Хотя и в этом случае она далеко не всегда отвечает благосклонностью, но это является непременным условием успеха: ради нее жертвовать всем. Всем? Легко сказать. Ведь трагедия старости состоит не том, что стареешь, а в том, что остаешься молодым, и хотя Тимману уже пятьдесят, он до сих пор отмечен беззаботной печатью юности.

Поговорка «Всё приходит вовремя к тому, кто умеет ждать» на шахматы, увы, не распространяется. Эта жестокая профессия, как никакая другая, требует колоссальных затрат «жизненного горючего» — нервной энергии, и для пожилых гроссмейстеров шахматы нередко являются тем же, чем для монаха средневековья являлась власяница, добровольно надетая на голое тело. Игроки тактического склада с возрастом зачастую становятся нетерпеливыми, начинают играть еще острее, стремясь поскорее вызвать на доске кризис. Шахматисты же стратегического направления, как, например, Карпов, наоборот, стараются решить партию голой техникой, что заметно в последнее время и у Тиммана. Увы, это удается только с соперниками, значительно уступающими в классе игры.

Ясно, что чемпионом мира он уже не будет, а играть на очки рейтинга, денежные призы, места в турнире - всё это уже было, было...

Приглашений в круговые турниры становится всё меньше, и в последние годы он начал играть в опенах. Это скользкий путь, которого стараются избегать сильные гроссмейстеры: особых лавров здесь не пожнешь, зато легко перейти в затяжное пике, откуда нет возврата в сильные турниры.

Ему постоянно снятся сны. Как правило, цветные. Обычно это пейзажи, острова, водопады. Случаются и шахматные. Один из давних: Олимпиада, он играет с Гортом, который предлагает ничью. Тимман отвечает: «Я должен спросить у капитана». Получив категорический запрет, возвращается к столу и, протягивая руку партнеру, говорит: «It's OK, Vlastimil». Другой - недавний. Вместе с Каспаро-вым — у какого-то замка. Вокруг — то ли озеро, то ли море, волны. «Мы разговариваем о позиции, где у меня двумя пешками меньше, зато два слона. Мы спорим, и в конце концов Каспаров соглашается со мной, что компенсация за материал достаточная...»

Задумчивость, мечтательность, переход в собственный мир были характерны для него еще в детские годы. Случалось, во время урока он, вздрагивая от голоса учителя: «Тимман! Не лови ворон! Ты слышал, что я только что сказал?», — возвращался в мир падежей немецкого языка, чтобы через минуту снова уйти куда-то далеко. В те же гимназические годы он составил свой первый этюд, но тетрадка, в которой он записал его, не выдержала испытания временем.

С тех пор общее число этюдов, составленных Тимманом, перевалило за сто. В среднем у него уходит примерно десять часов на проблему, но случается, конечно, что конструкцию не удается оформить и тогда замысел требует много больше времени. Леонид Куббель, Марк Либуркин и Владимир Брон — его любимые композиторы. Он восхищается творчеством Леопольда Митрофанова, и совсем недавно составил этюд, посвященный его памяти. Тимман внимательно следит и за творчеством Василия Смыслова, полагая, что его последние этюды напоминают произведения Селезнева. Книжечка селезневских этюдов, скромно изданная в Германии с предисловием Ласкера еще в начале прошлого века, хранится в библиотеке Тиммана.

Шахматная композиция — это благородное занятие гроссмейстеров старого закала — совсем не распространено сегодня в кругу молодой элиты. В практическом смысле искусство это не может дать молодым шахматистам ничего, и нынешнее поколение, конечно, очень далеко от Тиммана и лучших игроков того, вчерашнего времени. Но будет ли оно ближе к тем, кто придет им на смену завтра?

Быть может, этой любовью к этюдам объясняются обширные эндшпильные познания Тиммана. Невозможно представить себе, чтобы он проиграл окончание ладья против ладьи и слона или не выиграл эндшпиль ферзь против ладьи. Но он знает и множество редких концов игры. Так, он выиграл у Велимировича на межзональном турнире в Рио-де-Жанейро окончание, ставшее новой страницей в теории эндшпиля.

Он хорошо говорит на основных европейских языках. Самым сильным, как и у всех почти в Голландии, является английский, потом немецкий, французский.