Иван Кудинов - Переворот

• Название: Переворот
• Автор: Иван Кудинов
• Издательство: Издательство «Современник»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5 – 270 – 00729 – 0

Историко-революционный роман барнаульского прозаика Ивана Кудинова «Переворот» посвящен первым годам революции и гражданской войны в Сибири. Автор рассказывает, как непросто проходило становление Советской власти на Алтае, как использовали политические авантюристы всех мастей идею Алтайской автономии, натравливая коренное население на большевиков, как разжигали белогвардейцы национальную рознь, прикрываясь именем честного, уважаемого всеми художника Гуркина, ставшего во главе Каракорум-Алтайского округа… Многие страницы истории, нашедшие отражение в романе, малоизвестны широкому читателю.

---

— Отца твоего и матку я не трогал… — слабо защищался Барышев.

— Нет, Барышев, за все тебе придется ответить. За все!

— Вы что же… судить меня собираетесь?

— А ты как думал?

— Прав таких не имеете.

— Имеем. Име-ем, Илья Лукьяныч! И не только судить, но без суда и следствия — по законам военного времени…

— Это произвол.

— Считай, как хочешь. Все. Уведите арестованного! — крикнул в дверь. И постоял посреди комнаты, глядя вслед Барышеву, тяжело и медленно шагнувшему через порог.

Потом и сам вышел на крыльцо. Вздохнул глубоко, облегченно. Подошел Чеботарев, посмеивается:

— Вот это гость так гость пожаловал! А что делать с алтайцем?

— С каким алтайцем? — не понял Огородников.

— Который с Барышевым приехал, работник его новый.

— Работник? Ну, так отпустите его на все четыре, — подумав, сказал.

— А он уходить не желает. Мне, говорит, мал-мало тоже воевать за Советскую власть хочется. Бодыйка Тудуев говорит, меткий стрелок…

Огородников сошел с крыльца, остановился.

— Ну, так и зачислите его в отряд, если он сам изъявляет желание. Тем более что явился он не с пустыми руками, а на собственном коне.

— Конь-то барышевский, — хитро прищурился Чеботарев.

— Был барышевский, а теперь — Бодыйки Тудуева. Контрибуцию надо платить.

* * *

Отряд Огородникова, избегая прямых встреч с отборными частями полковника Хмелевского, в конце июля вышел на казачью линию. Здесь он надеялся наладить связь с другими повстанческими отрядами, которые, по слухам, действовали вблизи деревень Малый Бащелак и Сваловка. соединиться с ними, если, конечно, сваловские и малобащелакские партизаны пойдут на это — и общими усилиями попытаться взять станицу Чарышскую…

Однако случай, происшедший накануне, круто и неожиданно повернул события. Вечером, когда отряд остановился на хуторе, верстах в шести от Сваловки, прибежал посыльный боец и сбивчиво доложил:

— Товарищ командир, там лазутчиков задержали… двух мужиков и одного иностранца.

— Иностранца? — удивился и не поверил Огородников. — Откуда ему тут взяться, иностранцу?

— А хто ж его знаеть… — развел руками боец. — Поглядите сами.

Огородников, крайне заинтересованный, быстро вышел из дома, пересек ограду, густо поросшую гусиной травкой, сухой и жесткой к середине лета, и подле амбара, стоявшего в глубине двора, увидел незнакомых людей. Один из них заметно выделялся огромным ростом и прямо-таки богатырским сложением, возвышаясь над всеми остальными на целую голову, а более того одеждой своей необычной обращал на себя внимание: был он в широкополой велюровой шляпе, слегка надвинутой на лоб, в узких темно-коричневых гетрах; добротный пиджак, а точнее, френч из грубого сукна, со множеством карманов, карманчиков и всевозможных застежек выдавал в нем человека нездешнего… «И вправду иностранец, — решил Огородников. — Но откуда он взялся?» Бойцы, плотным кольцом окружавшие задержанных, увидели командира и мигом расступились, и он шагнул в образовавшийся проход, приблизился к человеку в шляпе и посмотрел на него строго — вопросительно. Тот не отвел взгляда и ничем не выказал своего беспокойства.

— Кто такой? — спросил Огородников, забыв на какое-то время об остальных задержанных. — По-русски говоришь?

Человек улыбнулся чуть приметно и, потрогав шляпу, слегка сдвинул ее со лба:

— Говорю. И довольно сносно. Во всяком случае, не хуже, чем по-английски. Вас, наверное, смущает моя экипировка?

— Экипировка ваша интересует меня меньше всего. Кто вы такой?

— Третьяк, — представился человек в шляпе и гетрах. — Иван Яковлевич Третьяк. Могу предъявить документы.

— Если можете, предъявите, — сказал Огородников и, взяв протянутую ему бумагу, развернул одну, другую, внимательно и долго изучал, вчитываясь и время от времени вскидывая глаза и взглядывая на пленного с еще большим, все возрастающим удивлением. — Вы что же… из Америки приехали на Алтай?

— Да, — подтвердил Третьяк, — из Америки.

— Ого! — присвистнул кто-то из бойцов, стоявших тут и с любопытством наблюдавших за этой сценой. — Прямым ходом, што ли?

— Пет, браток, не прямым. Добираться пришлось через Японию, Корею, Маньчжурию… Плыли в трюме китайского парохода через весь Тихий океан.

— Как же вы оказались в Америке? — спросил Огородников.

— О, это длинный рассказ! Целая одиссея…

— И долго вы там пробыли?

— Одиннадцать лет.

— Чем же вы занимались в Америке? — Огородников вертел в руках бумаги, не зная, что с ними делать, как поступить — вернуть хозяину или оставить пока при себе.

— Проще сказать, чем я не занимался, — ответил Третьяк, и лицо его сделалось озабоченно-строгим. — Первые годы работал на каменоломнях — в Скенектади. Потом слесарем на паровозостроительном заводе в Бричпорт-Кенедик. Был дворником, грузчиком, безработным… — Он усмехнулся. — Есть и такое занятие в Америке. Потом переехал в Сан-Франциско… Но это уже после того, как свершилась у нас Октябрьская революция.

— Где это… у вас?

— У нас в России, — твердо сказал Третьяк, чуть сузив глаза, и кивнул на бумаги, которые Огородников все еще держал в руках. — Или не доверяете моим документам?

— Всякие бывают документы, — уклончиво ответил Огородников, помедлил еще немного и спрятал бумаги в карман. — Ладно, поговорим после. А эти кто такие? — вспомнил о двух других задержанных, терпеливо и молча стоявших чуть в стороне.

— Это мой отец, — сказал Третьяк, повернувшись к пожилому, лет шестидесяти, человеку. — Яков Леонтьевич… А это брат Александр. Живут в станице Чарышской…

— А здесь как оказались?

— Хотели встретиться с партизанами. Понимаю ваше недоверие, но это действительно так.

— Так ли?

— Так, так, — подал голос старик. — Из Чарышской мы, из Чарышской. Хоть и жили в последнее время на пасеке…

— Понятно, — усмехнулся Огородников. — Отец и брат из Чарышской, а вы, стало быть, — глянул на Третьяка, — из Сан-Франциско? Понятно, господин… или как там у вас в Америке?

Третьяк ответил сдержанно:

— У нас там, в «Союзе русских рабочих», в котором я состоял, обращались друг к другу не как к господам, а как к товарищам. А вы принимаете меня не за того, кто я есть. Очень жаль!

— Ничего, разберемся, кто вы есть, — пообещал Огородников и отвернулся, как бы тем самым показывая, что разговор окончен. — Отведите задержанных, — приказал. — Место в амбаре найдется?

— Найдется, товарищ командир.

— Пусть отдохнут. Да накормить не забудьте, — бросил уже на ходу. Третьяк, глядя ему в спину, спросил:

— Когда же вы нас освободите?

— А вот когда возьмем Чарышскую — тогда поглядим.

Однако Чарышскую взять не удалось. И повстанцы, понеся ощутимые потери, отступили к Малому Бащелаку. Здесь и произошел случай, круто изменивший отношение к Третьяку, который все еще содержался на правах пленного. Один из бойцов сваловского отряда оказался недавним жителем станицы Чарышской, он и рассказал, увидев Третьяка: «Дак это же брательник Лександра Яковлевича, чарышского учителя, он и есть… мериканец, стало быть.

Он как приехал в станицу, так и почал собирать вокруг себя мужиков: вы, грит, ни хлеба, ни тягла не давайте колчакам. А как не дашь, коли силком берут? Станишный атаман есаул Шестаков однова упредил учителя, сам своими ушами слыхал: ты, грит, скажи своему брательнику, штоб его большевицкого духу в Чарышской не было, а не то… сам знаешь!.. Вот Иван-то Яковлевич и скрылся. А тут гляжу — под стражей. Как же это вышло, товарищи? Своего же брата — и под арест…»

Вскоре Третьяк был освобожден.

Вечером, после ужина, Огородников стоял в ограде, курил самокрутку. Сумрачно было и тихо. Стыло, как льдинки, поблескивали звезды в вышине, и приятным холодком обдавало лицо. Дверь соседнего дома в это время протяжно скрипнула, и на крыльцо вышел человек, постоял, словно в раздумчивости, спустился не спеша по ступенькам и направился прямиком, на огонек папироски… И пока он спускался с крыльца, пока шел, пересекая ограду, а затем улицу, заметно было, как он сильно прихрамывает.

— Не помешаю? — спросил густым, низким голосом. Огородников узнал Третьяка.

— А-а, это вы… Давайте, давайте, к нашему шалашу! — И поинтересовался, когда тот подошел: — Что с ногой?

— Пустяки, — ответил Третьяк. — Старая простуда, как видно, сказывается.

— Какие ж это пустяки! — возразил Огородников. — Лечить надо. Завтра покажите Бергману. — И добавил для пущей убедительности: — Фельдшер у нас хороший. Он тут одного алтайца в три дня от чирьев избавил… Как рукой сняло. Курите, — протянул кисет.

— Не балуюсь.

— Баловством считаете?

— Не баловство только то, что природой в человеке заложено, — сказал Третьяк. — Вода, пища, сон — это естественная необходимость. А курение — баловство.