Владимир Григорьев - Григорий Шелихов

• Название: Григорий Шелихов
• Автор: Владимир Григорьев
• Издательство: СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1956

Исторический роман посвящен Григорию Ивановичу Шелихову - русскому исследователю, мореплавателю, промышленнику и купцу.

---

Ловко и спокойно освободив морехода от белой медвежьей шубы, слуга не спеша потянул к себе несколько раз бронзовую грушу шнура. Шнур вел наверх, к звонку.

— Господин Шелихов, иркутский первой гильдии купец, с письмом доверительным к его сиятельству! — передал он мгновенно появившемуся на верхней площадке такому же чернофрачному лакею. Верхний исчез, не взглянув на дожидающегося внизу посетителя.

Как бы приглашая подготовиться к долговременному ожиданию приема, слуга с молчаливым поклоном пододвинул Григорию Ивановичу один из стоявших у стены английских гнутых стульев. Но в этот раз разрешение на прием последовало из графского кабинета с неожиданной для нижнего лакея быстротой.

— Просят! — крикнул сверху его двойник и, отойдя от мраморной балюстрады к дверям, окаменел. Двери вели во внутренние покои дворца.

Идя впереди внушительного по осанке посетителя, слуга, миновав несколько комнат, понравившихся Григорию Ивановичу подчеркнутой строгостью и добротностью убранства, остановился и, не подавая голоса, дважды легко стукнул в дверь кабинета его сиятельства.

— Come in!.. Войдите — пригласительно прозвучал за дверями сухой, как будто не русский голос. И не раньше, как услышав это, вымуштрованный слуга открыл дверь и посторонился, пропуская морехода.

Войдя, Григорий Иванович размашисто поклонился по направлению к окну, у которого, спиной к свету, стояли две фигуры. Одна из них, принадлежавшая высокому, сухощаво-стройному, пожилому человеку с холодными и властными серыми глазами, сделала как бы шаг навстречу, придерживая откинутой назад рукой порывавшегося уйти собеседника.

— Чем могу быть полезным… первой гильдии купцу Шелихову? — спросил президент коммерц-коллегии морехода тем же сухим голосом иностранца, говорящего по-русски. — Вам некуда спешить, Федор Васильевич… останьтесь! У меня, прошу вас, и отобедаете… а пока не откажите мне разделить удовольствие беседы с нашим прославленным мореплавателем и негоциантом… Вы же сами рассказали мне столько чудес об его приключениях и drôles sorties de notre sapajou[42] на вечере у нашего отечественного Пиндара[43] Гаврилы Романовича… Неужели вам не любопытно самому побеседовать с виновником пылких чувств сестрицы Платона Александровича, разрешившихся таким финалом? О нем только и говорят в Петербурге.

В румяном, рослом гвардейском офицере с пышными черными усами Шелихов узнал одного из гостей на памятном вечере у Державина. Столь печально прославившийся впоследствии генерал-губернатор Москвы 1812 года Федор Васильевич Ростопчин не имел еще в то время графского титула и ничем по существу не отличался от любого из «ловцов счастья». В последние годы Ростопчин, предусмотрительно заглядывая в будущее, сблизился с самой опасной в России того времени партией цесаревича Павла Петровича, опасной по явно враждебному отношению царицы-матери к своему сыну и наследнику престола. Аристократическое пренебрежение Воронцовых к альковным тайнам двора сближало их поначалу с Павлом Петровичем и людьми, ждавшими восшествия нового солнца на небе Российской Империи. Поэтому Ростопчин предпочитал в глазах света держаться умеренной фронды воронцовской партии и не упускал случая мазануть дегтем зубовский герб.

— Не смею отказать себе в удовольствии отобедать, ваше сиятельство, у вас, — выдержав этикет, охотно согласился Ростопчин, тем более, что политические настроения Александра Романовича привлекали его. — Не расскажете ли вы, любезный, что там у вас произошло с Ольгой Александровной? У Гаврилы Романыча вы в один вечер лишили лорда Уитворта плодов многолетних усилий, — с небрежной благосклонностью, желая позабавить чопорного Воронцова скандальной «зубовщиной», обратился Ростопчин к Шелихову.

Григорий Иванович оправился от первоначального смущения и, правильно угадав, какого полета птица этот блестящий, надутый ненавистной ему барской спесью офицер, ответил резко и холодно:

— Не пойму, ваше высокородие, чем интересуетесь… Я занимаюсь торговлей и мореплаванием и потому ничего промеж меня с Ольгой Александровной произойти не могло… В людских не сижу, слушков не собираю…

— Потом, Федор Васильевич, потом об этом… Господина Шелихова привело ко мне, я полагаю, важное дело? — примирительно и сдержанно потушил Александр Романович готовую вспыхнуть ссору. Воронцову понравилась богатырская фигура, смелое и открытое лицо морехода. К Ростопчину, которого злые языки города называли «первым человеком воронцовского двора», его сиятельство не питал ни уважения, ни симпатий, хотя всегда любезно усаживал за стол.

Григорий Иванович молча подал президенту коммерц-коллегии тетрадь с изложением нужд новооткрытых земель и хозяйничающей на них компании, а также оба полученных через Альтести зубовских указа.

— Это все? — холодно спросил Воронцов, успев прочитать размашистую резолюцию Зубова о выдаче шелиховской компании ссуды в двести тысяч рублей.

— Все-с! — сдерживая голос, с холодком в сердце ответил Григорий Иванович. Но потом с подкупающей искренностью добавил: — Ни при чем я здесь, ваше сиятельство, видит бог — ни при чем! Сам не ожидал такого пустого… Разве в моем деле деньги… не одними деньгами решается оно… Я ищу, чтобы поклониться родине, России-матушке, как Ермак Сибирью, американской землей, а Платон Александрович, не выслушав, не расспросив даже, где и какая она, за двести тысяч от англицев откупать меня восхотел… А управитель ихний, Альтести-грек…

Слушая неискушенного в искательном красноречии морехода, Александр Романович несколько смягчился, а слова о каком-то откупе от англичан нескрываемо заинтересовали его.

— Ваши странствования и открытия хорошо мне известны по вашей попытке четыре года назад получить поддержку и от брата моего Семена Романовича. Ему, как посланнику нашему в Англии, они немало хлопот причинили… Англичане весьма ревнивы, — они, как собака на сене, того отдать не хотят, чего и сами съесть не в силах. Я хорошо знаю положение дел в Америке: вся она федеральным штатам через небольшое время будет принадлежать, но это отказа нашего от участия в судьбах Нового Света обозначать не может… Экспедиция Беринга пятьдесят лет назад единственно установила, что узкая протока, разделяющая оба света, не позволяет утверждать, где кончаются владения российские и рождаются права английские на Новый Свет… Расскажите, Григорий Иванович, — я не ошибся в имени вашем и отчестве? — Воронцов любил блеснуть знанием людей и всеудерживающей, цепкой памятью. — Расскажите о планах и предположениях ваших. Как понимаете вы первоочередные наши нужды на Великом океане?

— Все соображения, посильно разуму моему, изложил я в тетради, поданной вашему сиятельству… Будущие времена добавят, что упустил я, недодумав, а мне… мне господь и русские люди простят! На медные учен, ваше сиятельство! — воскликнул Шелихов, весь всполохнувшись каким-то внутренним светом.

— Но все же… — поощрительно настаивал Воронцов.

— Народ знает свою дорогу, ваше сиятельство… Простите, если что не так скажу! — собираясь с мыслями, велеречиво начал мореход, но постепенно, успокоенный молчаливым вниманием сановного хозяина, заговорил просто и горячо. — На Великий океан издавна устремилась Русь, на нем ей и придется встретиться со всеми нациями, став первой среди них, а у нас сейчас, окромя замерзлого Охотского, и гавани на нем нет, — беспомощно развел руками Григорий Иванович. — Гавань в перву голову нужна, ваше сиятельство! Гавань, откуда можно было бы флоту российскому на просторы морские выйти — на Китай за чаем и шелками, на Индию алмазную, на сахарные острова Филиппийские — за сандалом и китовым усом, на жемчужные Гаваи и в наши — по всем правам наши они! — мной открытые земли американские, где сами в руки идут золото, руды медные самородные, уголь земляной, кость моржовая, а бобров морских бесценных, сивучей и нерпы больше, чем гусей у нас. Гавань нужна, адмиралтейство поболее петербургского — корабли океанические строить, склады для товаров, жилья человеческие… В Охотском по сей час, как медведи, в ямах живут! — закипая горечью при воспоминании об отечественном убожестве и дикости, гремел мореход возбужденным голосом.

Граф Александр Романович с возрастающим интересом присматривался к такому невиданному им среди русского купечества человеку.

— И гавани этой еще Васька Поярков,[44] на якутских плоскодушках по Лене, Алдану и Зее на реку Амур с боями продравшись, в горле амурском место указал… Полтораста лет легло после этого дела, а мы из охотского гнилого кута на вселенную дорогу не вышли!

— Трудное это дело, Григорий Иванович, — задумчиво отозвался Воронцов, — не можем мы дружбу и договоры наши с Китаем нарушить…

— Китай на левый берег и носу не показывает, ваше сиятельство, а реку — вольная она и широкая — пополам разделить без ссоры и обиды мочно…