Владимир Григорьев - Григорий Шелихов

• Название: Григорий Шелихов
• Автор: Владимир Григорьев
• Издательство: СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1956

Исторический роман посвящен Григорию Ивановичу Шелихову - русскому исследователю, мореплавателю, промышленнику и купцу.

---

Несмотря на всю торжественность минуты, Ираклий неудержимо рассмеялся, когда понял, что вообразил себе мореход, услышавший прекрасную строфу.

— Нет, Григорий Иваныч, хоть ты много видел и слышал, походив по белому свету, в этот раз ты ошибся, — с грустью и уже без улыбки проговорил Ираклий. — Откуда мне знать язык американских жителей? Слова твоей дружбы и щедрой души победили меня — я еду в Америку! В ответ тебе благодарность пробудила в моей памяти не слова американцев, — нет, это драгоценное шаири[46] из «Вепхис ткаосани» — «Витязь в барсовой шкуре» — великого месха[47] Шота из Рустави, золотого колокола Грузии. Следуя их смыслу, я вверяю тебе мой малый талант и все надежды на счастье, позади себя оставляю горькую память о прошлом… Да сгинет!

Глубокая серьезность и доверие, с которыми молодой грузин, не ставя никаких условий, передавал в его руки свою судьбу, заставили Шелихова задуматься, и он тут же дал себе клятву все предоставить Ираклию за океаном, чтобы он только мог принести там пользу, и, если не захочет остаться, отпустить домой на первом же надежном иностранном судне…

«И куда как хорошо с семейством мне перебраться за океан да Катюшку ему отдать, лучшего она не встретит», — вернулся Григорий Иванович к своему первоначальному решению. Вспомнилось: «Жители тамошние плодущи… девица шляхетная, не хотя быть монахиней… выходит замуж за простого детину…» «А купецкая дочь и подавно за архитекта выйти может!» Подумал о внуках, которых вырастит он людьми образованными и сильными. Им ни перед кем не придется шапок ломать… «Хорошо, за чем же дело стало, в девяносто пятом и двину!»

— Ну, подписную дал, пошли обедать… Ты, замечаю, давно постишься, аль тебя враны, как Илью пророка, акридами питают… А-а? — по обыкновению шуткой заключил Шелихов подбодрившие его мысли.

— Н-нет… я не пощусь. Наталья Алексеевна по работной моей занятости горячее сюда присылает, и Катерина Григорьевна тоже… жалеет…

— И ты жалостью сыт? Ну, пошли щи хлебать и под контракт выпьем! — Шелихов легко повернул рослого Ираклия и подтолкнул к дверям.

— Дайте архитекту американскому тарелку… жалости со свининой! — победоносно сказал, оглядывая жену и дочь, Григорий Иванович, усаживаясь за стол.

— Что случилось? — спрашивала, переводя глаза с Ираклия на отца, зарумянившаяся от смущения Катенька.

5

Незаметно прошел день официального Нового года. Екатерининская Русь времена года определяла церковными вехами, мореход же отсчитывал годы жизни и труда по открытию навигации в Охотском море, когда в июне-июле оно очищалось от плавающих льдов.

В конце великого поста перед крыльцом большого дома шелиховской усадьбы остановилось десятка полтора крытых кошев с монахами. Толпа доброхотных проводников из женщин и детей с большим интересом разглядывала прибывших.

— Не иначе, на похороны слетелись черные, — зловеще шамкала беззубым ртом древняя бабка Секлетея, подосланная Иваном Ларионовичем Голиковым проследить, как встретит варнак Гришка царских посланцев, направлявшихся в Новый Свет по его, Голикова, как он был уверен, благочестивому почину. Иван Ларионович до глубины души был уязвлен тем, что посланцы в черных клобуках предпочли остановиться в шелиховском доме, а не у Голикова. «Это все зять его масон Резанов нашептал и подсучил», — с горечью думал иркутский «златоструй».

Рослые монахи в клобуках, выпиравших из воротников волчьих нагольных шуб, высыпали из кошев и топтались, приплясывая на снегу, недовольно оглядывая запушенные морозом окна. Некоторые, задрав кверху бороды, с любопытством разглядывали искусно расписанную Ираклием над крыльцом дома вывеску северо-американских компаний Шелихова. В обрамлении шкур и морд невиданных зверей, райских плодов и цветов на вывеске был изображен в человеческий рост полуобнаженный, с копьем в руке, медно-красный, свирепый лицом воин американской земли.

— Истинный сын дьявола, исчадие адово! — переглянулись и отошли монахи, осенив себя крестным знамением.

Хотелось есть, с морозцу не грех было бы пропустить чарку доброй водки. Чего-чего, а такой малости, отправляясь на край света проповедовать слово божие, постники вправе были ожидать от хозяев, богобоязненного и усердного к делу церкви семейства Шелиховых, — так рекомендовал возглавившему американскую миссию архимандриту Иоасафу семью морехода Николай Петрович Резанов.

По совету кавалера Резанова, в кошевы, груженные инвентарем для будущих в Новом Свете православных храмов, каждый из десяти членов миссии подбросил по тюку или коробу своего товарца — суеты и побрякушек. Такой товарец пригодится для лучшего внедрения веры в языческие души. Что это за души, монахи смутно себе представляли. Это что-то заключенное в нелюдскую оболочку из красной кожи и падкое до суетных прикрас.

Голоса, шум и возня, слышавшиеся за дверями красного крыльца, замолкли. Ходом с этого крыльца давно не пользовались, и потому разбухшие, скованные морозом двери не поддались усилиям хозяев.

— Не расторопен купчина! — недовольно пробасил отец Ювеналий, когда понял, что двери эти и не откроются. За клобуком у Ювеналия спадал черный шлык — отличие сана иеромонаха. У иеромонаха мерзли ноги, по его росту волчьей шубы едва хватало до колен. — Должен бы понимать, сибирский облом, приличие. Духовных особ на снегу и навозе ждать заставляет.

Бывший офицер горного корпуса Семен Васильевич Вязьмитинов, после нечаянного, в пьяном трактирном угаре, убийства любовницы, цыганки Стеши, решил поставить крест над карьерой своей светской жизни и с принятием иноческого сана под именем иеромонаха Ювеналия пополнил ряды неудачливых людей всех сословий, находивших в те времена убежище за монастырскими стенами.

Монахи даже не заметили, как неожиданно заскрипели и распахнулись ворота усадьбы с едва различимой, под гребнем замшелого навеса, иконой старого письма и на площадь вырвалась стая ездовых собак, которых Шелихов всегда держал при усадьбе в великом множестве.

Увидев под окнами дома монашеский поезд в окружении толпы добровольных проводников, Григорий Иванович преисполнился невольной гордости: не к Голикову или Ласточкину, а к нему заявились почетные гости — его имя, значит, чего-нибудь да стоит в Петербурге.

— Эх, не приготовились принять, как подобало бы именитому купцу и во все концы света известному мореплавателю! — заволновался Шелихов. — Наташенька, оленины, что просил, не ставь на стол… Пост ведь! Рыбки, омулей, хариуса, нельмы, икорки, гриба всякого, яблок моченых вывали. Боронись святых отцов оскоромить! — усмешливо наставлял он жену. — А водки, наливок и меду не жалей, постное — это питва… по-церковному!

Наскоро условившись с Натальей Алексеевной о приеме и размещении гостей, мореход появился в воротах усадьбы в камзольном костюме под шубой, накинутой, несмотря на крепкий мороз, поверх плечей.

— Добро пожаловать, честные отцы! Не осудите, что не с красного крыльца встретил, — заели двери проклятые! — широким жестом пригласил он гостей вовнутрь огромной усадьбы и, сложив руки лодочкой, направился к отцу Ювеналию, по росту и дородности принятому за главного, под благословение.

— Не мне… не я, — толкнул его огромный иеромонах в сторону невзрачного архимандрита Иоасафа, поддерживаемого под локти двумя услужливыми черноризцами.

— Рад внийти в дом твой, во христе возлюбленный сын, истинно рад, понеже гордятся россияне подвигами твоими и усердием к вере. Всемилостивейшим произволением государыни доверено нам совместно потрудиться над умножением богатств державы российской и просвещением новоприобретенных верноподданных… До отправления нашего за океан о способах и чине, уповаю, дружески договориться…

«Востер!» — подумал Шелихов, пропуская мимо себя гостей.

— Не медведя ли везете, разлютовались мои песики? — спросил он задержавшегося в дверях Ювеналия, увидев оставшиеся за воротами три кошевы, вокруг которых бегали со свирепым подвыванием волкоподобные колымские собаки.

— Не наши… Паяс балаганный! — равнодушно отозвался иеромонах, снисходя на ответ поразившему его камзолу и шпаге. — От Красноярска тянется. В Иркутске комедии собачьи будет ломать и в Америку с нами плыть собирается, соглядатай иезуитский… Только — на, выкуси! — отец Ювеналий ткнул в сторону отставших кошев кулаком, сложенным в огромный кукиш.

Сказанное Ювеналием возбудило в Шелихове любопытство, и он направился за ворота к кошеве. Завязанная голова «паяса» беспомощно выглядывала из возка, куда его загнала волчья, как он был уверен, стая.

— Кто будешь, эй! — спросил Шелихов, пинками ноги разгоняя своих свирепых северных псов.

— Никколо Миколетти синьор, artista délia piazza.[48] Я — на канате… малолетние дочки поют и танцуют, как ангелы, и собачки тоже танцуют, бьют в барабаны, стреляют из ружья, играют комедию «Мушкетер и маркитанка»… Надеюсь заслужить вашего высокого одобрения, коего всегда удостаивался от особ, — лепетал скороговоркой небольшой смуглый человечек, выскочив навстречу Шелихову с маленькой кудрявой собачкой на руках. — Примадонна моей труппы Марикита исполняет маркитанку… Гоп, Марикита! Гоп, гоп, танцуй! Покажи синьору, что мы истинные артисты… Гоп, гоп! Ослабла, бедняжка, и мы тоже два дня ничего не ели, денег едва хватит с ямщиками рассчитаться, — добавил он, опасливо поглядев на стоявших в стороне хмурых ямщиков. — Мы собирались показать наше искусство в Новом Свете… Мне только бы до господина Шелихова добраться, мне в Ирбите о нем…