Мария Арбатова - Мне 40 лет

• Название: Мне 40 лет
• Автор: Мария Арбатова
• Издательство: ЗАХАРОВ ACT
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: ISBN 5-8159-0013-3

Автобиография — это не литература, а инструмент, с помощью которого можно вглядеться в события собственной жизни и принять их. Эта книга не претендует ни на что, кроме истории женщины, которой с самого детства было лень притворяться. "Фанатизм искренности я отношу не к личным заслугам, а к тому, что принадлежу к первому поколению, родившемуся без Сталина. Надеюсь, что книга эта — не только обо мне, но и о времени, эдакий стриптиз на фоне второй половины двадцатого века".

---

Мне исполнилось восемнадцать. Экзамены надвигались. В шпаргалки я больше не верила, к тому же выяснилось, что почти все кореша поступили в прошлом году по блату. У меня блата не было. У меня вообще ничего не было, чтобы сражаться с этим миром, кроме внешности и мозгов, и за то, и за другое я только кроваво расплачивалась. Пора было пустить это в оборот. Подготовка к экзаменам заключалась в кроении кофты, Верка помогала. Объём груди у меня был в два раза больше объёма талии, и в кофту была вмонтирована кнопка, которая, расстёгиваясь при еле заметном сведении лопаток, демонстрировала соотношение объёмов. Я выбрала экзаменатора с самым сальным взглядом, дело было беспроигрышное.

Как честный офицер, я свела лопатки, только отлично ответив на вопросы билета, потому что сыпят на дополнительных.

— Ах, извините, — сказала я, сведя лопатки и мило залившись краской. — У меня порвалась кофта.

— Счастье спрашивать такую абитуриентку, — перегнулся через стол преподаватель, чуть не упав головой в моё декольте. — Вы блестяще подготовлены. Я буду вести у вас на третьем курсе спецсеминар, я запомню вас!

«Запомни, запомни, козёл. Уж тогда я тебе всё скажу, что о тебе думаю», — хихикала я про себя, унося пятёрку, а с ней и поступление. Поступала на вечерний. Дневной исключался из-за отсутствия комсомольской корочки, на вечернем это никому не могло прийти в голову. Надо было устраиваться на работу, и, снова прочесав конторы, я устроилась курьером в архитектурное заведение, базирующееся в Донском монастыре. Это было красиво. Полдня бродила по Донскому кладбищу возле барельефов с храма Христа Спасителя, а потом везла куда-нибудь бумажки.

На философском факультете оказалось редкостное количество идиотов. Собственно, курс делился на романтических головастиков вроде меня, партийных кретинов и перепуганных нацменов. Было весьма интересно, как с трудом говорящие по-русски нацмены сдадут историю философии, логику и высшую математику. Сдали!

У меня появились новые подружки. Хорошенькая девочка, живущая с наркоманом, зачем-то запихнутая на философский мамой, работающей в МГУ. После университета она выбросилась с пятого этажа, свихнувшись на жидо-масонском заговоре, по счастью, осталась в живых. И Зара из Еревана, тоже зачем-то засунутая на философский дядей, замом министра. Зара ходила в красном пальто, жёлтых сапогах, зелёных перчатках и с живым цветком в руке. Борясь с унылой московской палитрой, она рисовала сюрные картинки и гадала на кофейной гуще. Квартира Зариного дяди с камином была в Старосадском переулке, вместе с моим Арбатом, университетом и стритом составляла золотое кольцо, по которому круглые сутки пульсировала жизнь.

Мы ходили только на интересные лекции, но атмосфера общей суетливости и стукачества всё равно вынимала душу. Зарка писала картины, я — стихи. Энергетически мы питались от домашней компании. И творили в ней беспредел. Как-то, сильно разгулявшись, оказались в бомондной квартире на весь этаж. Юхананов, уже учившийся в воронежском театральном, привёл бойкого однокурсника. Мы завелись друг на друга, плели ахинею про выдержку и поспорили, что он пять минут продержит меня на руках над улицей, стоя на балконе десятого этажа. Причём оба были трезвые — после операционной водки алкоголь для меня был закрыт.

Конечно, нервы сдали у него. И вместо пяти минут я висела над землёй две. Компания была в ужасе. Зарка обиделась на меня. Лет через пятнадцать этот парень, в качестве провинциального артиста, пробующегося в Москве, репетировал в моей пьесе. Понадобилось полгода, чтобы вспомнить, что мы уже виделись в сцене на балконе. Из-за пустого пижонства я могла вывалиться из его рук с десятого этажа! Такая дурная долоховщина. Если бы он стал серьёзным артистом, может быть, было б не так обидно.

Кого только не было в компании. Помню, к нам прибился пожилой математик, охочий до юной тусовки. Однажды по какой-то экстремальной причине мне довелось ночевать у него. С одной стороны, он был уже свой, с другой стороны, понимал, что если что — ребята из компании размажут его по стене. Я легла на кухонном диванчике в одежде, но не прошло и получаса, как он явился объясняться в глубоких чувствах. Танька занималась самбо, Верка — карате. Обе они объясняли мне, как бить ногой в пах. Сначала я сделала несколько предупреждений, потом опробовала, чему учили подруги. Пожилой математик рухнул на пол и заскулил, что у него больное сердце и начался приступ. Я предложила вызвать «скорую», а заодно милицию. Приступ мгновенно прошёл, и он умёлся из кухни, в которой я, на всякий случай, придвинула к двери стол и стулья.

Потом он пытался пожаловаться на меня в компании. Сказал, что из человеколюбия пустил ночевать, а хулиганка вместо благодарности устроила драку. И что, понимая, что остаётся на ночь в одной квартире с криминальным персонажем, решил спрятать самое ценное, что было в его доме, — партбилет. История превратилась в стритовский анекдот, и я её слышала уже обросшей густой шерстью вымышленных подробностей.

Приятельница матери, режиссёр дубляжа, отправила меня со стихами к одному известному шестидесятнику, выведшему в люди не мало пишущих. Я начала бывать в его квартире, обвешанной антикварным оружием, и принимать участие в салонных сборах. Он читал мои стихи, объяснял, где что поправить, а вокруг сидели взрослые известные люди и сыпали именами ещё более известных. Это был знаменитый дом в Москве, хозяин считался крупным донжуаном, и толпы женщин сражались за право переночевать в его пожилых объятиях. Фамилия его была, скажем, Тимашов. Человек он был обаятельный, напористый, маленький, лысенький, очкастенький и очень импровизационный. Он виртуозно приручил меня — тема поиска отца томила меня во всех видах отношений с мужчинами. Я была совершенно расслаблена ещё и потому, что он был любовником материной приятельницы.

Я получила от него много внимания, заботы, связей и поощрения. Он выслушивал, давал дельные советы, а человеку в восемнадцать всегда так не хватает взрослого друга! Однажды, когда гости разошлись, я помогала мыть посуду… По российским канонам, в отличие от цивилизованных, не считается, что он изнасиловал меня: не бил, не связывал. Он совершил психологическое насилие, построил интригу так, что я не сумела и считала, что не вправе физически сопротивляться.

Вероятно, в суде сказали бы, что сама оказалась в квартире у мужчины, что совершеннолетняя и что была возможность сопротивляться. Но человек заставил меня поверить, что я ему страшно обязана, и сыграл по детским комплексам, как по клавишам.

Светало. Он храпел. Я сидела и плакала от бессилия и омерзения. Позвонила Днепровскому. Он был настоящий друг — взял такси и приехал меня забирать. Я сняла со стены музейную коллекционную кольчугу, напялила её на голое тело, надела на голову шлем и открыла дверь. Днепровский понял, что у меня стресс, и долго утешал, привезя к себе. Эти строки не для того, чтобы прибавить к моему декамерону ещё одну историю. Их будут читать мужчины, и, может быть, это их хоть раз остановит от свинства. Их будут читать женщины, побывавшие в подобных ситуациях и, как я прежде, считающие себя единственными виновницами. Пусть они знают, что в цивилизованном мире, если женщина говорит «нет», но почему-либо не может сопротивляться, ситуация квалифицируется как насилие.

Я больше не виделась с этим человеком. Он звонил, сожалел, извинялся. Боялся, что наябедничаю маме, а та — приятельнице. Я даже не была на его похоронах. Я знаю массу людей, до сих пор благоговеющих перед его памятью. Прошло очень много лет, но отвращение во мне неизгладимо.

Если кто-то скажет, что слишком часто со мной происходили такие истории, я рассмеюсь ему в лицо. С моими подругами это происходило ещё чаще, независимо от того, носили они имидж «хорошей девочки» или «протестующей хипповки». Над одной моей подругой в пионерском возрасте совершил насилие пожилой уважаемый родственник, в семью которого её отправили отдыхать; другую изнасиловал сосед по коммуналке, в которой она ночевала в гостях, не зная, что надо запирать дверь, внешне вполне интеллигентный мужчина; третью изнасиловал муж подруги, потому что она боялась кричать; четвёртую — консультирующий её психиатр; пятую — режиссёр, бравший на работу; к шестой в пьяном виде лез собственный отец… и так далее. Всё это были девочки из интеллигентной московской среды.

Насилие пронизывало всю советскую жизнь, сексуальная сторона отношений даже вербализовалась как иерархия властных функций: «я её возьму», «она будет подо мной», «я её…». С одной стороны, партнёрская роль женщины в сексе как бы не подразумевалась, с другой, получалось, что баба только об этом и думает. Сложив оба тезиса, мы получали, что она только и думает о том, чтобы стать жертвой.

Не скажу, где я тогда работала — иначе персонаж можно высчитать, — но однажды в обеденный перерыв в буфете ко мне подсела дама лет сорока из соседней конторы, казавшаяся мне тогда величественной старухой. Я ела пошлую сосиску, а она тянула из бокала изысканное вино, которое специально для неё держала буфетчица. Она помурлыкала о разном и пообещала принести суперзапрешённую книжку. Я стала ходить обедать вместе с ней, слушать её истории. Мне завидовали. Она была начальницей, слава богу, не моей, некрасивой, умной, образованной, стильной, успешной и одинокой. Начала делать шикарные подарки — книги из серии «Библиотека поэта», на чёрном рынке такие книги стоили две моих зарплаты.