Кадзии Мотодзиро - ЛИМОН

• Название: ЛИМОН
• Автор: Кадзии Мотодзиро
• Издательство: Гиперион
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-89332-098-0

Кадзии Мотодзиро (1901–1932), писатель, автор двух десятков коротких автобиографических рассказов и нескольких десятков ученических зарисовок. Одним из первых критиков, оценивших по достоинству прозу Кадзии, был мэтр японской литературы Кавабата Ясунари, познакомившийся с ним в 1927 году. Широкое признание пришло к Кадзии только после смерти. Единственной книгой, опубликованной при жизни писателя, умершего от туберкулеза в тридцать один год, стала антология рассказов под названием «Лимон» (1931 г.). Исследователи называют этого писателя представителем жанра эго-беллетристики («ватакуси-еёсэцу»).

В сборник вошли рассказы:

Лимон

В городе у замка

Слякоть

На дороге

Цветы каштана

Минувшее

После снега

Картина его души

Вознесение К

Зимнее солнце

Горняя лазурь

Рассказ о сточной трубе

Инструментальная иллюзия

Зимние мухи

Чувство на вершине

Под сенью сакуры

Ласка

Эмаки во тьме

Случка

Беспечный больной

На русском языке публикуется впервые.

---

Поднявшись с жесткой постели, он начинал день сразу же с его второй половины. Заходящее зимнее солнце, словно волшебный фонарь, проецирует картину за окном. И так каждый день. Удивительный солнечный свет давал ясно понять, что всё вокруг не более чем иллюзия, и духовная красота, окрасившая все вокруг, рождена именно этой иллюзией. Зацвела мушмула, вдали от солнечного света зрели плоды померанца. Морось, переходящая в град, стучала по крыше.

Град стучал по чёрным крышам, кубарем скатывался с них. Стук по оцинкованной жестью крыше. Шелест в листве аралии. Шорох, замирающий в сухой траве. И, наконец, доносится звук, напоминающий человеческий шёпот. Разрывая вуаль белых зимних сумерек, над крышами соседних усадеб раздались крики журавлей. Сердце Такаси переполнилось светлой радостью. Подойдя к окну, он думал о тех временах, когда ещё существовала утончённость. Однако Такаси никак не мог приложить ее к себе.

5

Незаметно прошло зимнее равноденствие. Такаси отправился в ломбард, находившийся в том квартале, где он жил раньше и куда уже долгое время не наведывался. Из дома прислали деньги, и он собирался выкупить зимнее пальто. Но оно уже было продано.

— Посмотри, когда его купили.

— Слушаюсь.

Мальчик-помощник, за то время, что Такаси не видел его, стал совсем взрослым и деловито листал бухгалтерскую книгу.

Выражение лица приказчика, чётко отдавшего распоряжение, показалось Такаси необычным. В какой-то момент он был сконфужен и старался скрыть это, в другой был абсолютно спокоен. При его профессии он должен бы легко понимать лица приходивших людей, однако весь его вид выдавал растерянность. Обычно этот приказчик охотно болтал с ним о всяких пустяках.

Услышав слова приказчика, Такаси вспомнил, что несколько раз из ломбарда приходили уведомления. Такое чувство, что где-то в глубине души налили серной кислоты, и в то же время не смешно ли услышать об этом от такого приказчика! Такаси тоже притворился безразличным и, выслушав разъяснения, покинул ломбард.

На краю дороги, покрытой лужами, испражнялась тощая бродячая собака, жалко трясясь. Такаси, чувствуя, как его все больше захлестывают дурные ощущения, смотрел на движения собаки до самого конца. В электричке, по пути домой, ему удалось не поддаться ощущению разрушения. Выйдя на своей остановке, он заметил, что в руках — не было зонтика, с которым он, как обычно, вышел сегодня из дома.

Он смотрел вслед уходящей электричке, затем отвёл взгляд в сторону. Еле передвигая ноги от усталости, он брел по ночной дороге. Выйдя из дома, он сплюнул здесь кровь, она так и засохла у самых корней сирийской розы на краю дороги. Такаси почувствовал лёгкую дрожь. — Этот красный цвет. Сплюнув здесь кровь, он поступил дурно. Он не мог думать ни о чем другом.

Подходило время, когда у него обычно поднималась температура. Холодный пот неприятно стекал под мышками. В уличной одежде, не снимая хакама, он медленно опустился на пол.

Внезапно острая как кинжал печаль полоснула по нему. Вспомнив порой безумный вид матери, которая теряла тех, кого любила, одного за другим, он стал тихонько плакать.

Когда сердце успокоилось, он спустился было поужинать, но аппетита не было, и он сразу же вернулся к себе на второй этаж. В его отсутствие к нему зашел приятель, Орита. Орита сосредоточенно крутил шкалу планисферы, висевшей на стене.

— Ну…

Орита не обращал на него внимания и, даже не оглянувшись, сказал:

— Ух, какая огромная…

У Такаси внезапно перехватило дыхание. Он понял, что это действительно нечто огромное.

— На каникулах я решил поехать к родителям, — сказал Орита.

— Уже каникулы? Я в этот раз не поеду.

— Почему?

— Не хочу.

— А что дома?

— Я написал, что не приеду.

— Собираешься путешествовать?

— Нет.

Орита пристально посмотрел на Такаси и перестал задавать вопросы. Зашёл разговор о друзьях, школе, обо всем, от чего Такаси был оторван.

— На днях ломали стены зала, сгоревшего во время пожара. Так рабочие с кирками забрались на сгоревшую кирпичную стену…

Орита сопровождал рассказ жестами, показывая, как рабочие забираются на стену, орудуют кирками, словно бы это происходило с ним на самом деле.

— А потом забрались на самый верх стены и стучали киркой, сидя на ней. Передвинутся в безопасное место — и снова изо всех сил: «бац». Большие куски падали вниз.

— Хм. Очень интересно.

— Жутко интересно. Всем очень понравилось.

Болтая, они пили чай. Заметив, что из кружки, из которой обычно пьет он, теперь пьет Орита, Такаси перестал следить за ходом рассказа. Эта мысль неотступно преследовала Такаси.

— Ты не боишься пользоваться кружкой лёгочного больного? Когда я кашляю, и так много бактерий в воздухе. Если не боишься, так это оттого, что не хватает представления о гигиене, а если делаешь это как друг, так это ребячество и сентиментальность, не более… Мне так кажется.

Такаси пожалел, что сказал так грубо. Орита молчал, бросив мрачный взгляд на Такаси.

— Давно никто не приходил?

— Давно никто не приходил.

— Обижаешься, что не приходят?

На этот раз замолчал Такаси. Почему-то ему был приятен этот разговор.

— Не обижаюсь. Просто я стал думать немного иначе последнее время.

— Вот как.

Он рассказал Орита о событиях этого дня.

— Я почему-то не могу оставаться спокойным в такие моменты. Спокойствие — это не бесчувствие, для меня это серьёзное чувство. Страдание. Однако моё тело и моя жизнь разрушаются этим самым спокойствием.

— …

— Знаешь, я думаю, когда жизнь окончательно разрушена, вот тогда и наступает настоящее спокойствие. Что-то вроде листвы, лежащей на камнях на самом дне реки…

— Дзёсо?[71]… Вот, стало быть, как давно не приходили.

— Да уж… Знаешь, от таких мыслей одиноко становится.

— Я думаю, тебе пойдёт на пользу перемена климата. Но, несмотря на приглашение родителей, ты всё-таки не намерен ехать в родительский дом на Новый год, так?

— Не намерен.

Стояла на удивление безветренная спокойная ночь. В такие ночи не бывает и пожаров. Они разговаривали, а за окном время от времени чуть слышно раздавался полицейский свисток.

В одиннадцать Орита стал собираться домой. Перед уходом он вытащил из бумажника два льготных билета на электричку, протянул Такаси и сказал:

— Идти за ними в школу, наверно, хлопотно.

6

От матери пришло письмо.

«С тобой что-то неладно. Я решила попросить Цуэда-сан навестить тебя, когда он приедет в Токио на Новый год. Пожалуйста, встреть его. После того, как ты сообщил, что не приедешь, я тебе отправила одежду на весну. В этом году сшила тёплое бельё, чтобы носить между кимоно и исподним. Прямо на тело не надевай».

Цуэда был сыном маминого учителя, после окончания университета работал доктором. Одно время Такаси относился к нему как к родному брату.

Последнее время, когда Такаси выходил на прогулку около дома, ему повсюду мерещилась мать. «Мама!», — думал он, и когда это оказывалась посторонняя женщина, на ум приходили странные вещи. — Вдруг что-то случилось, она приехала и ждёт его в комнате. Он поворачивал домой на полдороге. На сей раз он вернулся в комнату, а там письмо. Цуэда должен приехать. Иллюзии исчезли.

Шагая по дороге, Такаси показалось, что он будто точный нивелир. Он почувствовал, что еле переводит дыхание. Обернувшись, впервые заметил, что дорога незаметно поднимается в гору. Он остановился отдышаться. Прежде, чем тяжело сдавит грудь, нужно было каким-то образом восстановить дыхание. Когда он вновь стал нормально дышать, зашагал дальше.

Что звало его за собой? Это было солнце, заходящее за далёкий горизонт.

Он не может больше выносить это зимнее солнце, гаснущее каждый день за крышей серого деревянного европейского здания на краю долины. В час, когда картина за окном стала растворяться в бледных сумерках, это были уже не солнечные, а предзакатные тени, и от этого сердце наполнилось непонятным раздражением.

«Хочу увидеть большое заходящее солнце».

Выйдя из дома, он отправился на поиски места, откуда бы открывалась дальняя панорама. Конец года, где-то готовят моти,[72] раздаются звуки колотушек. Перед цветочным магазином выставлены горшки со сливой и адонисом. И по мере того, как он всё меньше понимал, где находится, и как вернуться домой, такие бытовые картинки казались ему всё красивее. По этой дороге ему не приходилось ходить ещё ни разу. — Его внимание привлекла женщина, промывавшая рис, дети, затеявшие драку. А вокруг силуэты огромных крыш, верхушки деревьев в предзакатном небе. И в эту минуту скрытый образ заходящего за далёкий горизонт солнца осветил его печальную душу.